— Доброе утро! — улыбнулся он и спросил сочувствующе: — Вы плакали?

Берлина Пилт, которая вот уже шестнадцать лет копила в себе негодование на то, что ее называют служащей вместо секретарши, шмыгнула носом, вытащила платочек и высморкалась без всякого смущения.

— Я занята, — объявила она наконец.

— В подобных обстоятельствах даже хорошо, если есть чем заняться, — это отвлекает, — заметил Фокс, придвигая к ней стул.

Он оставался около секретарши около получаса, но почти ничего не добился, хотя и показал записку, которой его вооружила мисс Дункан. Мисс Пилт выразила свое восхищение Эйми, которая, по ее словам, за время своего короткого пребывания у Тингли проявила независимость и гордый нрав, а также свою щедрость по отношению к работнице, попавшей в беду; но тем не менее мисс Пилт вела себя крайне осторожно, когда отвечала на вопросы Фокса. Она все сводила к одному, что ее служебное помещение отделено от офиса хозяина двойной перегородкой, что она не любительница подслушивать и поэтому ровным счетом ничего не знает о конфиденциальных делах Тингли, как личных, так и служебных. Ничего особо примечательного не могла или не желала она поведать и об истинном положении дел, связанных с Филом, его приемном сыном, или о враждебном отношении кого-либо к Эйми Дункан, которое могло бы пролить свет на то, как ее отпечатки пальцев появились на ручке ножа, или о том — имеет ли убийство ее босса какое-то отношение к делам с хинином.

Однако она снабдила Фокса некоторыми сведениями, которые тот счел нужным записать. Во-первых, о том, что она ушла с работы, как обычно, в самом начале шестого, подземкой добралась до дома на Бронксе и весь вечер никуда не выходила. Во-вторых, ее припухшие глаза и покрасневший нос — следствие того, что она плакала. Ей действительно жаль Артура Тингли, и она скорбит о его трагической смерти, но слезы были вызваны другой причиной: дело в том, что мистер Фрай и мисс Ятс не любят ее, а она — их, и, возможно, скоро по этой причине останется без работы, а найти другую в ее возрасте не так-то просто. В-третьих, единственными посетителями Тингли во вторник, отличными от обычных дилеров и торговых агентов, были: мистер Браун, высокий, хорошо одетый мужчина, которого мисс Пилт никогда прежде не видела, — он появился утром, чуть позже десяти, и пробыл около часа, — и сам Фокс, который явился около одиннадцати. Судя по описанию, именно мистера Брауна он видел, когда находился в приемной, а тот направлялся к выходу. В-четвертых, вскоре после того, как Тингли вернулся с ленча, он просил мисс Пилт оставить сообщение в приемной о том, что желает видеть Фила, когда тот появится с отчетом за день; и она видела, как Фил вошел к отцу в офис сразу после пяти, в то время, когда она уже уходила. Сам факт вызова Фила, по ее мнению, является хотя и необычным, но вовсе не из ряда вон выходящим событием.

Фокс позвонил от мисс Пилт в больницу на Ист-Энд, и, услышав, видимо, если судить по выражению лица, нечто такое, что его встревожило и привело в раздражение, он покинул мисс Пилт, оставив ее за пустым письменным столом с пишущей машинкой, в которую даже не была заправлена бумага. На обратном пути он попытал счастья со стариком за окошком приемной, но вскоре убедился, что если тот и располагает какими-то сведениями, то вырвать из него их можно только под пыткой.

Фокс поехал на восток, к Пятой авеню, затем в верхнюю часть города и с большим трудом, после долгих маневров припарковав свою машину на Сорок первой улице, отправился в бар, который знал, где заказал три сандвича с ветчиной и три чашки кофе. Затем, не торопясь и выкурив сигарету, вышел на тротуар, где постоял некоторое время, разглядывая прохожих. Покончив с этим, Фокс свернул за угол, ко входу в весьма «скромную» контору, ибо здание, в котором она размещалась, по высоте превышало Великую пирамиду всего на шестьдесят футов, вошел в подъезд и поднялся в лифте на тринадцатый этаж, где вошел в дверь с надписью: «Нэт Коллинз — адвокат» и учтиво приветствовал женщину с настороженными глазами и резкими чертами лица, называя ее мисс Лэйрэби.

Она сказала, что его ожидают, и Фокс прошел через двойные двери в обширный кабинет с двумя большими окнами на каждой стороне. Оценка этого помещения зависела от того, с какой точки зрения его рассматривать. Если ограничиться пристальным взглядом на картины Ван-Гога, развешанные по стенам числом пять, все хорошие, а одна известная, то можно было подумать, что вы попали в небольшую картинную галерею; если судить по коврам и обстановке, то напрашивался вывод, что вы оказались в роскошном, кричаще обставленном офисе; и меньше всего при виде крупного, пышущего здоровьем человека, восседающего за огромным, украшенным резьбой письменным столом, вы бы подумали, что находитесь в кабинете одного из трех самых блестящих адвокатов по уголовным делам Нью-Йорка.

Фокс, однако, не обратил внимания ни на первое, ни на второе, ни на третье; его взор устремился на женщину в кресле у письменного стола. Он нахмурился и тотчас потребовал ответа на вопрос:

— Бред какой-то! Что заставило вас покинуть больницу?

Эйми Дункан не только покинула больницу, но, видимо, успела побывать и на Гроув-стрит. На ней был твидовый костюм вместо голубого платья, которое она не любила, в руках — сумочка из того же материала, что и костюм, на голове — остроконечная фетровая шляпка. Ее лицо, хотя и сохранившее следы припухлости под глазами, казалось, однако, достаточно свежим, причем без явных признаков злоупотребления косметикой. Эйми взглянула на Фокса и хотела было ответить, но ее опередил мужчина, находящийся за столом:

— У нее приступ самостоятельности. Она не желает, чтобы я облегчил ей жизнь. Полагает, что достаточно и того, что считает себя невиновной. Убеждена, что добродетель сама по себе защитит ее не хуже, чем панцирь черепаху. Короче говоря, мне дали отставку.

Фокс положил свои пальто и шляпу на стул, прислонился спиной к краю стола, скрестив руки на груди, и устремил на девушку пристальный взгляд с высоты своего роста:

— Так в чем же дело?

— Ну… ни в чем. — Эйми встретилась с ним глазами. — Просто моя голова снова в состоянии соображать, и я не вижу причины, почему вы должны… Я имею в виду по части услуг со стороны мистера Коллинза… мне никогда с ним не расплатиться…

— Его нанял я.

— Знаю, но как я могу… Я, возможно, не вправе принимать…

— О, вы не вправе? — угрюмо прервал ее Фокс. — Не знаю; то ли вы обеспокоены, что есть вещи, которые, как вы опасаетесь, мы с мистером Коллинзом откопаем, то ли вы просто явная авантюристка…

— Ни то ни другое! — горячо запротестовала Эйми. — Я не искательница приключений, и опасаться мне нечего.

— Нет? Говорите, бояться нечего, но тогда как расценить ваше поведение? Вы попадаете под мой автомобиль и заставляете отвезти вас домой. Затем домогаетесь у меня бесплатного совета, как у собрата детектива. Заставляете взглянуть на вашу проблему с разных точек зрения на предмет, как лучше оценить и дискриминировать человека. Столкнувшись с новой, более серьезной и грозящей вам опасностью, испускаете вопль о помощи и вытаскиваете меня к себе, заставляя прокатиться шестьдесят миль под дождем. Вы позволяете увязнуть мне в ваших делах до такой степени, что я вынужден заявить инспектору Дэймону, что буду заниматься расследованием в пику ему.

И вот сейчас начинаете скулить о том, что «не можете допустить», и о том, что «не можете принять»…

— Я не скулю!

— Это то впечатление, которого вы добились, мадам.

Что касается денег, чтобы заплатить Коллинзу, то я только что продал тысячу акций «Волмер Айркрафт» по той причине, что не желаю больше извлекать прибыль из летательных аппаратов, которые гробят людей. — Уверяю вас, сумма получилась весьма значительная. Коллинзу наплевать, откуда приходят деньги, которые он получает, главное, чтоб они были. Что до моего времени и потраченных усилий, не обольщайтесь, что это ради ваших прекрасных глазок. Я — как индеец на боевой тропе: чтобы раскрыть преступление, готов не есть и не спать. В пределах разумного, конечно…