Герман улыбнулся ему с неколебимых высот понимания.

   — Когда тебе потребуется это понять — поймёшь. Он брал тебя в Нижний Город? Что ты там видел?

   — Он крутился по базару. Местные говорили с ним. Он зашёл в дом и беседовал с кем-то из здешних.

   — С песчаной свиньёй, — пробормотал Герман.

Обеспокоенный, Стефан огляделся, не видит ли их кто-нибудь; но здесь, на лестнице, они были укрыты от посторонних взглядов. Раннульф ушёл из тренировочного двора. Чуть выждав, Герман положил ладонь на плечо Стефана.

   — Прости. Ты думаешь, я шпионю. Может, и так. — Рука его оставалась всё там же, пальцы мягко сжимали изгиб мускула. — Но лучший наш шпион — Раннульф. Он как-то узнает всё. Узнает первым. — Пальцы Германа мягко коснулись внутренней стороны локтя юноши.

Стефан резко развернулся и оттолкнул прецептора. С улыбкой, ничуть не смутившись, тот убрал руку.

   — Ты мне очень нравишься, Стефан.

   — Я пришёл в Орден, — сказал Стефан, — во исполнение епитимьи. Меня застали в постели с кузеном. — Он вызывающе смотрел в глаза Германа, желая, чтобы тот дрогнул, испугался или хотя бы прекратил улыбаться. — Я хотел оставить грех в прошлом.

Герман кивнул:

   — Моя история похожа на твою. Только это был наш домашний священник. — Он коротко махнул рукой, будто отбрасывая что-то. — Это всего лишь один грех.

   — Орден требует от нас целомудрия, — сказал Стефан.

   — Орден требует от нас избегать женщин. — Рука Германа вновь поднялась. Медленно, вкрадчиво повёл он кончиками пальцев вниз по тунике Стефана. — Вот уж что никогда не составляло для меня труда.

Во рту у Стефана пересохло. Он ощутил, как прежний жар разгорается в его чреслах. Тело снова предавало его. Он отвёл взгляд от Германа, посмотрел во двор.

   — А что Раннульф?

Ладонь Германа вновь скользила по его боку.

   — Раннульф, если помнишь, — Святой. — Голос его был ровен.

Стефан собрался с силами:

   — Если может быть целомудрен Раннульф — смогу и я.

Герман покачал головой:

   — Ты молод, Стефан, — и очень красив.

Стефан вспыхнул. Он твёрдо смотрел во двор, борясь с подступающим желанием. Снова чувствовать ласки, поцелуи, снова быть любимым... Он скажет «да». Он сделает это. Но не успел он заговорить, как Герман пошёл прочь. С горьким сожалением Стефан понял, что одолел искус. Выругавшись, он спустился во двор: пришла его очередь тренироваться.

Перед вечерней Герман де Монтойя вошёл в Храм Божий, чтобы помолиться. Он прошёл через амбулаторий и арку напротив в круглый неф церкви. Преклонив колени, он сложил ладони и попросил Бога либо отдать ему Стефана де л'Эля, либо сделать так, чтобы он перестал хотеть его.

Глубокий сумрак церкви обострил его зрение. Над ним вздымался к небесам купол, мглистый и светлый, как облако. Под ним лежал омфалос[15], центр мироздания, великий Камень Морийский, и его неровная поверхность почти наполовину потонула в свете ламп, проникающем сквозь окна амбулатория. Герман подумал о праотце Аврааме, приведшем сюда на заклание единственного сына, и снова перекрестился.

Внезапно он понял, что не один здесь; он повернул голову — и увидел Раннульфа Фицвильяма — тот сидел на корточках у края Камня.

   — Ну, Раннульф, — проговорил Герман, — ты нанёс мне удар в спину. Что ты сказал Стефану де л'Элю?

   — Не много. А что?

   — Твоя непереносимая святость, кажется, прилипла и к нему.

У Раннульфа был большой тонкогубый рот, некрасивый даже в улыбке. Сейчас он как раз улыбался.

   — Поверь мне, ни о чём таком я и не говорил. Он отверг тебя, да? Я думал, ты не знаешь поражений.

   — А ты что — ревнуешь? — проворчал Герман. — Я всё равно получу его!

Он знал, как обольстить Стефана; самая эта игра возбуждала его не меньше, чем надменная красота юного француза. Он отвернулся, склонив голову, пережидая внезапно нахлынувшее чувство вины.

   — Видишь, тени лежат на Камне, словно кровь. Разве не подходящее место для жертвоприношения?

   — Песчаные свиньи считают, что отсюда Магомет вознёсся на небо. А Камень пытался полететь за ним, и архангелу Гавриилу пришлось придержать его. — Подбородком Раннульф указал на точку перед собой. — Вот эта щербина и есть отпечаток архангеловой длани.

   — Как тебе только удаётся узнавать всё это? — Герман покачал головой, охотно переходя на эту неважную для него тему. Не желая выдавать своих мыслей, он говорил, не думая: — Ты ведь почти что любишь песчаных свиней, Святой. Да и сам ты такой, как они.

В холодном мраке он услышал, как эхо повторяет его слова, и сразу опомнился:

   — Прости. Я не хотел тебя оскорбить.

   — Делай что пожелаешь, Герман.

   — Ах, единственное, чего я желаю, — этот мальчик!

   — Говоришь, он не поддаётся? Что ж, если только ты не намерен связать и изнасиловать его, думаю, твоя проблема будет разрешена. — Раннульф отвернулся, глядя в другую сторону. — Все мы клялись любить друг друга.

Герман засмеялся:

   — Ну да — как ты любишь Жерара де Ридфора!

   — Существует и невозможное, — сказал Раннульф.

   — Стало быть, ты продолжаешь упорствовать в своём грехе; ну а я упорствую в своём. — Герман поднялся: до начала вечерни ему надо было кое-что сделать.

   — Я исповедуюсь тебе, — сказал он. — Когда возникнет нужда.

Раннульф сохранит исповедь в тайне. Если грех Германа — то, что Герман замыслил, — станет известен общему собранию, он окажется в серьёзной беде. За спиной прецептора, в амбулатории, раздались голоса: пришли сержанты, чтобы зажечь светильники и подготовить всё к вечерне. Герман вышел на воздух, оставив Раннульфа одного в святилище.

Зима — время сражений; летом жара, сушь и недостаток провианта держат воинов дома. Так что лето после Рамлеха было тихим. Потом — в сентябре, в праздник Зачатия, — магистр тамплиеров отправился к королю и сообщил ему, что Саладин вновь собирает армии и что наиболее вероятной точкой его удара будет большой новый замок Частелет, который король возводил у Брода Иакова на Иордане, к северу от Тиверианского озера.

   — Тогда я призову своих рыцарей, — сказал король, — и приготовлюсь сам. Мы должны усилить гарнизон в Настелете.

   — Сир, — отвечал Одо де Сент-Аман, — мы уже послали туда пятьдесят наших братьев. Ими предводительствует маршал, Жерар де Ридфор.

Одо де Сент-Аман привёл с собой в королевский чертог десяток рыцарей, дабы сделать свой визит более величественным. В первом ряду почётной стражи стоял Раннульф. Руки его лежали на рукояти меча, мысли были жестоки и мстительны.

Он узнал о намерениях султана через своих людей на базаре; он принёс эту весть на общее собрание — и там, перед всеми, с помощью доброй половины рыцарей Жерар де Ридфор надменно, как император, отобрал у него этот поход. Теперь маршал скакал к Броду Иакова, а Раннульф стоял, безымянный, среди простых воинов, дожидаясь приказа, что и как делать.

На собрании он вышел из себя, кричал на де Ридфора и Одо, едва не обнажил меч. Униженный, он укрылся в затенённом конце трапезной, покуда магистр не вызвал его вперёд, и снова получил публичную выволочку. Руки его тряслись до сих пор. Он так стискивал рукоять меча, что пальцы свело болью. Стоявший рядом с ним Герман де Монтойя бросил на него косой взгляд.

   — ...Мы пошлём к графу Триполитанскому, дабы уведомить его об этом и испросить подмоги.

   — Это принцесса? — шёпотом спросил Герман.

Погруженный во мрак своего гнева, Раннульф, не подумав, поднял глаза и совершил ошибку — взглянул на неё. Он тут же потупил взгляд.

   — Да.

Тонкая, в голубом платье, волосы распущены по плечам, как у девушки...

   — Интересно, — заметил Герман, — что она здесь делает? Не очень-то это место подходит для женщин.

Раннульф что-то проворчал. Он больше не смотрел на принцессу. Взгляд его был прикован к выложенному плитками полу. Но поражение на общем собрании стало вдруг совсем не таким важным.