— А мне, стало быть, и вовсе не дозволено иметь своего мнения? Я не сделаю этого, Бати.

   — Сибилла! Ты же не девственница, так и не веди себя подобно девственнице. За Вильяма ты выходила с большой охотой.

   — Я была ещё девочкой! Всё, о чём я думала, — о свадьбе, нарядах, драгоценностях, восторгах, да ещё о том, как сильно он будет любить меня. Никто не говорил мне о... ну да почём тебе знать, Бати? Я-то не девственница, но ты — девственник. Ты не поймёшь.

   — Зато я знаю, что нам нужен великий вождь с Запада, с войском, какое под силу собрать только такому человеку, — иначе королевство падёт. И единственный способ привлечь сюда такого вождя — посулить ему, чего у него не может быть на Западе. И я не желаю больше слышать...

   — Ты готов отдать Иерусалим только для того, чтобы его спасти!

   — Я не желаю больше об этом слышать!

   — Да что ты знаешь об этом английском принце, кроме того, что у него есть свои владения, обширные и богатые, и что он славный воин, а потому, конечно, спасёт нас от сарацин! Но, сделав это, он станет выше нас, он ничем не будет нам обязан, а мы будем обязаны ему всем.

   — Сестра моя, — сказал Бодуэн, — я не желаю больше слышать от тебя ни слова об этом деле — кроме слова твоего согласия.

Мгновение они молчали. Затем Сибилла сказала уже другим тоном:

   — Я не согласна, милорд. — Она выпрямилась, и в дальнем конце зала зашевелились женщины из её свиты, готовые последовать за ней. — С твоего разрешения, сир, я ухожу.

   — Возвращайся, когда будешь готова дать согласие, — ответил брат, и принцесса удалилась.

На улице де Ридфор сказал:

   — Опасная женщина.

   — Все женщины опасны, — отозвался Раннульф.

Он смотрел прямо перед собой, на узкую улицу. Была середина дня, и весть об отступлении султана уже разошлась повсюду. Люди выходили из своих домов и толпились на мостовой; город кипел жизнью после долгих дней напряжённого ожидания. У фонтана старики играли в шахматы, и женщины выстроились в очередь с кувшинами. Виноторговец на углу разворачивал навес над входом в свою лавку. К вечеру в городе будет полным-полно пьяных. Мимо них прошёл пирожник, пронзительным голосом расхваливая свой товар.

Раннульф видел всё это, но лишь глазами. Голова его была целиком занята принцессой. Он не мог избавиться от мыслей о разговоре с ней, о её гневных словах; он вновь и вновь перебирал в памяти сказанное ею, истово, словно повторял молитву.

Вдруг он осознал, что де Ридфор что-то говорит ему.

   — Я дал обет, — сказал он. — Обет, путы которого принцесса разорвала легко, словно паутину.

   — Тем не менее, — сказал де Ридфор, — долг требует, чтобы ты был вежлив с принцессой. Она — наследница трона. Когда король умрёт, венец перейдёт в её руки. Но ты, Раннульф, — самый настоящий мужлан. Я всё ждал, сумеешь ли ты воспользоваться благоприятным моментом. Никогда ещё не видел человека, который был бы одновременно так исполнителен — и так нагл.

Раннульф искоса взглянул на маршала. Он не собирался обмениваться оскорблениями с де Ридфором. Нынешние проявления терпимости в маршале ничуть не убедили его, что с враждой между ними покончено. Де Ридфор снова повернулся к нему:

   — И всё-таки кое-что стоящее из тебя может выйти. Ты ведь знаешь, почему я включил тебя в это посольство?

   — Нет.

   — Хм, я-то был уверен, что до тебя дойдёт. Мне нужно знать обо всём, что предпримет в Дамаске Триполи. Особенно не упускай из виду, как отнесётся к нему султан.

   — Это не входит в мои обязанности.

   — Не знаю, что именно входит в твои обязанности, кроме как выводить меня из равновесия, но таков приказ, ты его исполнишь, понял?

   — Да, милорд, — сказал Раннульф.

   — И вот тебе ещё один приказ. Керак всё это время ходил по краю, и теперь, когда Саладин больше не грозит нам, он способен зайти куда дальше. Это желание поклониться святыням — не более чем предлог. Он ещё кое-что предпримет, и, когда это случится, ты должен позаботиться о том, чтобы ему никогда больше не захотелось соваться в Иерусалим. Надеюсь, это входит в твои обязанности?

   — Да, милорд.

   — Так займись этим, — велел де Ридфор.

Этой ночью Раннульфу приснилась принцесса Сибилла.

Он был в тёмном лесу и увидел её на тропинке. Теперь она не стремилась спорить с ним, как при дворе её брата; она убегала. Раннульф гнался за ней, нагнал её в чаще, повалил наземь и изнасиловал.

Лица принцессы он так и не увидел. Он тотчас проснулся. Он был в склепе, лежал на своей койке в мерцающем свете ночной лампы; вокруг спали его сотоварищи, наполняя склеп сонным дыханием и храпом. Сон был таким осязаемым, таким реальным...

Раннульф перекрестился. Его пенис болезненно отвердел в штанах. Он заставил себя произнести «Отче наш», надеясь победить взбунтовавшуюся плоть, но потерпел поражение. Он жаждал обладать принцессой. Он помнил сон, точно наяву: как её бёдра трепетали под тяжестью его тела, как светлые локоны намотались на его запястья. Немыслимо, чтобы принцесса не знала, что он сотворил с ней, чтобы на другом конце города, на шёлковых простынях ей не приснилось то же самое! Сама виновата. Искусительница. Явилась к нему во сне и соблазнила его. Рука Раннульфа сама собой скользнула между ног, и, чтобы не запятнать себя ещё большим грехом, он перекатился на живот и уткнул лицо в скрещённые руки.

Он никогда не сможет обладать ею, даже если будет свободен от обета; она достанется какому-нибудь принцу, золотоволосому владыке, который целыми днями ходит по коврам, а такие, как Раннульф, годятся лишь на то, чтобы придержать стремя его коня. Даже во сне ему пришлось взять её силой.

Даже во сне он совершил зло. И если принцесса и не знает этого, то уж Господу наверняка известно всё. Раннульф вынудил себя вновь и вновь повторять молитвы — до тех пор, покуда не зазвонили к заутрене. Тем же утром, позднее, он услышал, что принцесса покинула Иерусалим.

Люди Керака никуда не уехали. Они бродили шайками по городу, хватали в лавках и на лотках всё, что приглянулось, и изводили горожан. По приказу де Ридфора Раннульф вывел из Храма всех рыцарей, вооружённых шестами, и они силой загнали людей Керака в Нижний Город.

К закату начался мелкий беспрерывный дождь. Изморось и холод победили керакских забияк так же верно, как тамплиерские шесты; половина их сдалась и была сопровождена в храмовый карцер, остальные бежали из города.

Зимний вечер тяжкой дланью лёг на Иерусалим. Дождь усилился, намерзая потёками льда. На каждом шагу конь Раннульфа оскальзывался на обмерзшей мостовой. Городские нищие забились в щели и ниши в стенах, разбежались по закоулкам и тупикам. Тамплиеры шестами выгоняли их оттуда, сбивали в толпу и вели к площади, на которой обычно торговали овцами.

Там кто-то собрал гору кизяка, мусора и разбитых бочонков и сунул в неё факел. Скользя по наледи, бедняки теснее сбивались вокруг тепла и света. Одно то, что их было так много, уже согревало их. Появились несколько караваев хлеба, фляга с вином. Тамплиеры спешились, протиснулись в толпу и, стоя плечом к плечу с нищими и пьяницами, протягивали руки к живительному теплу пламени.

Собираясь с посольством в Дамаск, Раннульф взял с собой Стефана л’Эля, Фелкса ван Янка и Ричарда ле Мена да ещё двоих сержантов для исполнения мелких поручений. Все они выехали к Тиверианскому озеру, чтобы там встретиться с графом Триполи, главным королевским послом. Граф был женат на леди Тивериадской, чей замок стоял прямо над дивными водами озера — знаменитого Галилейского моря, на котором рыбачил некогда сам Иисус. Четверо тамплиеров прибыли в замок во второй половине дня и сразу же были проведены в небольшой зал, где их принял граф Триполи.

Раймонд Триполитанский был худощавого сложения и почти на голову ниже Раннульфа; его каштановые волосы отступали с высокого лба, точно волна. Когда камергер произнёс имя Раннульфа, голова Триполи дёрнулась и он одарил тамплиера гневным взглядом.