— Моя дорогая девочка! Подойди поцелуй меня. Ты выглядишь прекрасно. М-м-м-м.

Сибилла наклонилась, чмокнула мать в щёку, отводя глаза:

   — Леди, ты хорошо выглядишь.

Кузина Сибиллы Алис, кругленькая как пышка, отдуваясь, спешила по лестнице вслед за принцессой и обеими руками прижимала к груди громадную охапку розовых цветов; Сибилла тотчас обернулась и принялась распоряжаться своей кузиной, указывая ей, куда разместить цветы. Слуга принёс ей табурет, но Сибилла и не думала садиться, только отдавала приказы.

   — Чудесно пахнет, — заметила Агнес. — Присядь, девочка моя, когда ты вот так торчишь надо мной, мне становится не по себе.

Сибилла без особого изящества плюхнулась на табурет.

   — Ну вот. Теперь ты довольна?

   — Вполне. — Агнес похлопала её по руке. — Это платье просто прелестно, и цвет тебе отлично идёт. — Она слегка повернула голову к Амальрику, который не нуждался в более ясном намёке и тотчас пересёк мощёную террасу, подойдя к Алис, которая украшала каменные перила розовыми цветами; получалось очень красиво.

   — Что, — сказала Сибилла, — будешь снова читать мне нотации о замужестве?

   — Милая моя, — отозвалась мать, — иметь мужчину лучше, чем быть одной. — Её взгляд переместился площадкой ниже, где сидел лютнист; несколько придворных остановились послушать его. Жиль из Керака не слушал лютниста; опершись на перила, он глазел на её дочь. — Во-первых, мужчина защищал бы тебя.

Эти слова разозлили Сибиллу; она резко повернулась к матери, воинственно вздёрнув подбородок, глаза её блеснули.

   — Я могу и сама защитить себя, матушка! Я не пугливая клуша-домоседка!

Агнес выразительно изогнула брови:

   — Как ты невинна, Сибилла. Насколько мне известно, ты завела привычку устраивать одинокие прогулки, не берёшь с собой даже милую Алис, а это очень опасно. Ты хотя бы думаешь, что делаешь?

   — Мне нравится гулять по городу, а Алис не ездит верхом.

Сибилла расправила юбку, пальцами разгладив вышивку. Она ни минуты не могла усидеть на месте; нетерпеливо постукивая ножкой, она обшаривала взглядом многолюдные террасы. На верхней площадке лестницы стоял, улыбаясь, маршал тамплиеров де Ридфор. Он ждал, когда его заметят, и Агнес кивнула ему:

   — Милорд маршал, я так рада видеть тебя. Ты должен рассказать мне о перемирии, которое король, мой сын, заключил с Дамаском.

Маршал тамплиеров склонился над её рукой:

   — Моя госпожа, мне известно лишь то, что уже известно тебе. Покуда я не вернусь в Иерусалим, я ничего не могу сказать об этом перемирии. — Он повернулся к Сибилле: — Принцесса, госпожа моя, я счастлив тебя видеть.

   — Милорд тамплиер.

   — За три года перемирия мы сможем восстановить королевство, — сказала Агнес. — Мне кажется подозрительным, что Триполи сумел так много выторговать для нас в обмен за сущие пустяки. Саладин, должно быть, спал.

   — О, — сказал де Ридфор, — Триполи наверняка продал нас, как обычно. Я послал с ним в Дамаск нескольких моих людей. Когда я вернусь в Иерусалим, я узнаю у них все подробности.

   — Все вы ненавидите Триполи, — заметила Сибилла, — и не видите ничего хорошего в его делах. Однако же мне перемирие кажется куда ценнее крестового похода.

Агнес заморгала, изумлённая её словами; де Ридфор хохотнул:

   — Крестовый поход, несомненно, имеет ту же ценность, что и это перемирие. Моя госпожа, дорогая принцесса... — Он спешил откланяться. Агнес знаком разрешила ему удалиться, и он направился к краю площадки, к Амальрику и его французским новостям.

Сибилла проговорила:

   — Если Саладин, имея все преимущества, заключил с нами трёхлетнее перемирие — он мог бы согласиться и на вечный мир.

   — Милая девочка, — сказала Агнес, — такого понятия, как «вечный», и не существует вовсе. Мой тебе совет: в обществе мужчин следи за тем, что говоришь. Если они сочтут тебя болтушкой, то не будут разговаривать в твоём присутствии.

   — Матушка, — сказала Сибилла, — ты всем готова потворствовать. Скажи, могла бы одна из нас лично снестись с Саладином?

Агнес резко выпрямилась, потрясённая:

   — Одна из нас? Ты хочешь сказать — ты или я? Боже милосердный, детка, и о чём ты только думаешь?

Она торопливо огляделась, желая проверить, не мог ли кто слышать этих слов, — по счастью, никто. Ближе всего к ним были Амальрик и де Ридфор — если не считать сонного и нелюбопытного пажа, стоявшего за её креслом, — а мужчины были поглощены разговором. Агнес схватила дочь за руку:

   — Слушай меня, девочка! Не знаю, какие глупости вколотил в твою головку брат, но это дурные глупости, если они ведут тебя к такому... словом, и не вздумай. Не смей за их спиной обращаться к Саладину. Ты меня понимаешь?

Сибилла выдернула руку. Глаза её потемнели от гнева.

   — Не командуй мной, матушка.

   — Ты поняла?

   — Я знаю, — сказала Сибилла, — что, если всё будет продолжаться так, как идёт сейчас, королевство обречено.

Она отвела глаза, стиснутые кулачки лежали на коленях, ножка вновь сердито притопывала по плитам. Щёки её горели румянцем. Агнес нахмурилась, прикусив губу. Она слишком хорошо знала Сибиллу, чтобы счесть, что дочь откажется от своего замысла только ради того, чтобы исполнить волю матери.

Что за неверные, опасные у неё идеи — особенно эта предательская мысль о мире с султаном! Агнес давным-давно научилась ограничивать свою деятельность людьми, которые были легки в обращении, прочны, основательны, реальны. И вот её дочь запуталась в сети бесплодных мечтаний! Агнес чуть заметно покачала головой, изрядно встревоженная.

Единственный недостаток одиноких прогулок, размышляла Сибилла, в том, что ей не с кем поговорить. Разумеется, она взяла с собой грума и пажа, но ей недоставало Алис, чьё общество прибавляло ей удовольствия от прогулки, Алис, которая была идеальной слушательницей умных замечаний и речей Сибиллы, которая и сама порой вставляла замечания, правда не такие умные. С осторожной Алис Сибилла чувствовала себя смелее; с Алис, которая высказывала вслух свои страхи, Сибилле было проще посмеяться над собственными опасениями.

Взять хотя бы этот египетский балаган. Она спустилась по пологому склону от Дворца Саломеи на широкую набережную, которая служила одной из самых оживлённых улиц Аскалона, и обнаружила толпу, которая собралась поглазеть на представление балагана. Такое случалось часто: Аскалон стоял на перекрёстке торговых путей, и вместе с иноземными товарами сюда неизменно прибывали и иноземные развлечения.

Представление уже началось, и местные жители вопили и заливались хохотом, наслаждаясь им вовсю. Сцена представляла собой квадрат, вырезанный в стенке деревянного короба, с занавесями по бокам; куклы были сделаны из ткани, с вышитыми лицами и огромными руками, передвигаемые палочками, они раскачивались и порхали в тесном пространстве сцены, больше похожие на птиц, чем на людей, яростно набрасывались друг на друга, а из-за занавесей доносились пискливые голоса актёров.

На одной из кукол был нашит впереди большой красный крест. Едва подъехала Сибилла, человек в плоской шапочке, который сбоку от сцены следил за толпой, торопливо нырнул за сцену, и кукла с крестом тотчас исчезла из виду. Почти сразу её место заняла другая — в турецком тюрбане.

Сибилла нахмурилась. Она гадала, надо ли ей счесть этот случай оскорблением для себя. Кукла в тюрбане получала безжалостную выволочку от другой куклы, которая — Сибилла только сейчас сообразила это — была одета арабом. Да, пожалуй, это было оскорбление; толпа следила за ней, краешком глаза, украдкой, через плечо. Они ждут, что она сделает хоть что-то. На сцене араб уже гонял кругами турка, как, не будь её здесь, гонял бы крестоносца.

Сибилла пыталась понять, что сделал бы Бодуэн.

И тут её осенило. Она запустила руку в кошелёк, достала пару монет и вручила их пажу.

— Отдай деньги актёрам. Скажи, что в следующий раз они могут оставить крестоносца на сцене — в Аскалоне живут люди широких взглядов. — Она произнесла эти слова намеренно громко, чтобы слышали те, кто стоял рядом.