— Ей бы надо прикрывать голову, — сказала мать. — Вдова ведь, не девица, и о чём она только думает?

Сестра и вправду распустила волосы по плечам, подвязав их только лентой. Она сбросила траурные одежды сразу после паломничества, словно вместе с младенцем избавилась и от данных при венчании клятв, а потом бежала к блестящему, неистовому двору своей кузины, Стефании Керакской, которая вдовела уже второй раз и знала, как развеять грусть, сопутствующую этому положению.

Вскинув голову и глядя перед собой, Сибилла прошла через зал к юному королю вместе со своей любимой подругой и кузиной, Алис Беершебской, и паж её шёл за ней, не умеряя шага. Триполи отошёл; маршал поспешно шагнул в сторону.

Вдруг Бодуэн вспомнил, что сестра тоже долгое время не видела его. Он постарался взять себя в руки. Она подходила всё ближе и, когда ясно увидела его лицо, остановилась, глаза расширились от потрясения.

   — Бати! Боже милосердный, ты ужасно выглядишь.

Бодуэн готовился к этому и всё же отшатнулся.

   — О нет, нет! — выдохнула мать, а придворные протестующе зароптали.

   — Били, ты всё та же. Ничуть не изменилась. — Бодуэн протянул к ней затянутую в перчатку руку. Сказал злорадно: — Иди же, нежная моя сестричка, поцелуй меня.

   — Нет, — сказала Сибилла, отступая и по-детски пряча руку за спину. — Ни за что. Тебе больно? Прости. Я молилась за тебя каждый день, Бати, иногда и дважды в день.

   — Сир, ты всегда в наших думах, — сказала из-за её спины леди Алис. Алис была полной, пухленькой, а платья носила такие тесные, что её плоть переполняла их до последней складочки. Она присела перед королём в почтительном реверансе. — Бог да спасёт тебя, сир.

   — Благодарю, леди Алис.

Сестра подошла к креслу матери; женщины склонились друг к другу, прижались щекой к щеке в неискренних поцелуях и едва одновременно не замурлыкали, изображая удовольствие. Сибилла выпрямилась, холодно глядя мимо короля.

   — Милорд мой кузен Триполи.

   — Да благословит тебя Бог, принцесса, — проговорил граф.

   — Били, — вмешался король, — позволь представить тебе нового маршала Иерусалимского Храма, Жерара де Ридфора.

К его удивлению, сестра заинтересовалась этим знакомством. Она повернулась спиной к матери, взгляд больших голубых глаз обратился на чёрно-белого рыцаря, стоявшего по левую руку от Бодуэна.

   — Милорд маршал.

Жерар де Ридфор склонил голову. Он чувствовал себя легко с женщинами, ибо стал монахом недавно, и по своей, а не по Божией воле.

   — Жизнь моя к услугам принцессы Иерусалимской, — улыбаясь, сказал он.

Сибилла протянула руку для поцелуя.

   — Видит Бог, сэр, как рада я видеть, что не все члены твоего Ордена — мужланы.

Бодуэн моргнул. С самого раннего детства он играл с Сибиллой в шахматы и не мог не заметить расставленной ловушки. Маршал же по неведению попался в неё.

   — Мужланы, госпожа? — Он склонился к унизанным перстнями пальцам с изысканностью опытного царедворца, губы его прошли в нескольких дюймах над костяшками. — Бог свидетель, мы не заслужили подобной репутации.

   — Месяц назад, перед великой победой моего брата при Рамлехе, я встретилась на дороге с тамплиером. Он был очень груб со мной.

Маршал отступил. Алый крест горел на его обтянутой белым груди, на лице играла улыбка.

   — Назови же его, леди! Я позабочусь, чтобы он понёс должное наказание.

   — Разумеется. Вот только я не уверена, знаю ли его имя. Бывший с ним воин назвал его Святым. Довольно приметное прозвище.

При этом слове маршал вздрогнул.

   — Раннульф Фицвильям, — сказал он, и губы его сжались; он отвернулся, поднеся руку к лицу.

   — Ну конечно, — сказал Бодуэн и взглянул на сестру. — Как именно он нагрубил тебе, Били?

   — Он пристал к нам по дороге и отобрал коней, — пожала она плечами. — Я не укоряю его за это, потому что отдала коней охотно и по доброй воле, но и после этого он вёл себя непозволительно грубо.

   — Он не выказал ни малейшего почтения ни к одной из нас, сир, — добавила Алис.

Маршал де Ридфор шагнул назад к трону. Голос его зазвенел.

   — Принцесса, я знаю этого человека. Ты назвала его мужланом — и справедливо. Он недостоин преклонить колени у твоих ног, и я сурово распеку его за попытку приблизиться к тебе.

   — Распеки. Мне это нравится. Я хочу быть этому свидетельницей. Вели ему прийти сюда — и немедля. Я послушаю, как ты будешь его распекать — и как он будет извиняться.

Де Ридфор упёрся кулаками в бока.

   — Возможно, ты не знаешь этого, леди, но мы в Храме считаем подобные случаи личным делом.

   — Вот как?

Сибилла отступила на шаг, придерживая кончиками пальцев юбку. Бодуэн мельком заметил, что у неё шёлковые голубые подвязки. Лениво, оценивающе она оглядела рыцаря.

   — Но я хочу, чтобы его призвали сюда. Он что, и вправду Святой? Это, должно быть, шутка; ты сделаешь этот случай и моим личным делом. Как, ты говоришь, его зовут?

   — Сэр маршал, — довольно пропела Агнес де Куртенэ, — вам лучше сдаться. Она всё равно получит то, что хочет.

   — Его зовут Раннульф Фицвильям, — сказал сестре Бодуэн. — Он служил прекрасно — до битвы и во время неё, а после, так уж вышло, нагрубил и мне.

   — Ну так ведите его сюда, — сказала принцесса, — и тогда его можно будет распечь дважды. — Она произносила это слово с наслаждением, смакуя его, точно ломтик яблока.

Де Ридфор вновь поклонился, сдаваясь.

   — Я сделаю всё, что ни велит мне принцесса. — Он поманил к себе сержанта-храмовника, стоявшего у стены в ожидании приказа.

В это время паж Сибиллы принёс табурет, и она уселась у ног брата, сомкнув руки на коленях. Волосы мягкими волнами лежали на её плечах. Она подняла на Бодуэна хмурый взгляд.

   — Зачем ты призвал меня из Керака? Мне там было весело. А теперь я сижу здесь, день за днём, со всеми этими франками из Франции, которые почитают себя лучше нас.

   — Они скоро отправятся домой, — проговорил король, — и ты освободишься от них. Но не от меня. Ты моя наследница, Били. Я едва не умер — за месяц до Рамлеха. Подхватил лихорадку и чувствовал уже на себе длань Божию. И в любом случае, как ты заметила, лучше мне не становится. Когда я умру, ты должна быть готова к правлению, Били. Я должен научить тебя править.

   — Зубы Господни[12], — вмешалась мать. — Ты только зря тратишь время, сир. Она просто снова выйдет замуж.

   — Я не собираюсь замуж, — возразила Сибилла. Она подозвала пажа с кубком вина и подносом сластей. — И я буду королевой Иерусалимской.

Мать глумливо засмеялась:

   — Будешь королевой амазонок?

Триполи наблюдал за ними — всего с нескольких шагов — и маршал, и дюжина других.

   — Матушка, потише, — сказал король. — Били, ты легкомысленна. Королевство будет твоим, но ему нужен король. Женщины не ведут войн. А Саладин...

   — Ты разбил Саладина, — резко, почти ворчливо сказала Сибилла — таким тоном, словно он не выучил урока. — Великая победа Креста: сотня рыцарей против пятидесяти тысяч сарацин. Ты побьёшь его ещё и ещё раз. Мы всегда будем бить их. Бог на нашей стороне. Ты не веришь в это? За что же ты бился, как не за это?

Она говорила всё громче, голос её звенел так, что люди вокруг начали прислушиваться и даже слегка оживились. Король смотрел на неё в упор. Кожа у неё была гладкой, высокий лоб — чистым, как Небеса, глаза полны мужества неопытного новичка.

   — Мы должны побеждать раз за разом — снова и снова. Но ему достаточно победить только раз.

   — Бог не допустит твоего поражения, — возразила Сибилла.

Бодуэн оставил попытки замутить эту упрямую чистоту.

   — Ты останешься здесь, в Иерусалиме, пока мы не подыщем тебе подходящего супруга, — проговорил он и вдруг почувствовал себя стариком. Он никогда не обнимет женщину, никогда не женится, ему не дано зачать дитя. — Я позабочусь, чтобы тебя хорошо развлекали.