— Не, пока нет, — ответил он.

— Глава поселковой администрации помогает хоть чем-то? — продолжал спрашивать Борис.

— Что ты, о чем? — Андрей рассмеялся, — они только перед выборами появляются, несколько человек сразу. Наобещают кучу и больше их не увидеть. Ни разу меж выборами никто не приезжал. Из начальства лишь участковый заезжал за самогонкой к Зинке и все, теперь и ее нету. Ладно, еще наша Михайловка, народ не совсем состарился и себя обслуживает. Автолавка все-таки приезжает летом раз в десять дней, если дождя нет. А дальше от нас в десяти верстах деревня — там один житель остался и то баба. Туда вообще никто не ездит и урну для голосования не возят — чего из-за одного голоса таскаться. Баба еще крепкая, охотится сама, рыбачит, огород садит, копает лопатой. Два раза в год за пенсией в район ходит сорок верст пешком. Пенсию получит, купит мешок соли и муки, из одежонки чего-нибудь и нанимает машину или мотоцикл, чтоб привезти. Отдает тысячу с пенсии. В районе особо самогонкой не берут, предпочитают деньгами. Так и живет одна, умрет и похоронить некому, через год найдут, не раньше, а то и через два. Кому мы нужны? Ей даже электричество обрезали. Сказали, что не рентабельно.

Михайлов ужаснулся услышанному. Каменный век какой-то. Подошел дед Матвей с Валентиной, сели за стол.

— Дак ты, Андрей про Василису, что ли рассказывал? Жуткая жизнь, страшная.

Мужики выпили по полстакана. Матвей закусывал и продолжал говорить:

— Была когда-то Грязновка большой деревней, но далеко от района, уехали все, осталась одна Василиса. Там родители ее лежат, муж и дети. Мужа медведь задрал, потом дети заболели. Пошла она пешком в райцентр за сорок верст, там ее пожалели, машину с фельдшером отправили, но поздно уже было. Так и живет одна, замаливает свои грехи. А в чем ее грех — дак… не понимаю я? Предлагали переселиться, а куда? Это на бумаге у начальства все хорошо, а на деле-то жилья нет, куда переедешь? Дак ты, типа, переселись, а жилье потом предоставим. Не смешно? Ей в канаве жить что ли, пусть и первое время, как утверждает начальство? Зря ты, Андрей, этот разговор завел, страшно элементарно.

Мужики налили еще по половине, выпили, закусывая. Женщины кушали, слушали, но в разговор не вмешивались.

— Не зря, дед Матвей разговор этот, не зря, — возразил Борис, — мы же люди, не звери какие. Надо помочь Василисе.

Дед Матвей вздохнул с сожалением, посмотрел участливо.

— Добрая ты душа, Борис Николаевич, но одной души на Россию не хватит.

— Причем здесь Россия, мы об одном человеке говорим, — отпарировал Михайлов.

— Чем мы ей поможем — домой к себе взять? Я, конечно, сочувствую, но такая тягость мне тоже не нужна, — ответил дед Матвей.

— Тягость никому не нужна, разве я об этом? — возразил Михайлов, — в деревне еще несколько пустых домов стоят для жилья пригодных. Почему бы Василису к нам не перевезти? Дров ей привезем, огород вспашем, остальным она сама себя обеспечит.

Все удивленно уставились на Михайлова — об этом никто не подумал.

— Ну, ты и голова, Борис, мы-то как раньше до этого не додумались! — воскликнул отец, — все проблемы Василисины снимутся сразу. Ну, голова-а…

— Еще надо с ней все обговорить, конечно, — продолжил Михайлов, — съездить, убедить. Люди же мы все-таки или нелюди? — он помолчал немного, — ты, дед Матвей завтра чурок на дрова напили в лесу, знаешь где. Потом с отцом привезем их на тракторе. Если Василиса согласится, то и ей дров напилим все вместе, руки не отвалятся. Согласны?

Мужики закивали головами. Светлана произнесла вслух:

— Добрый ты у меня, Боренька, все бы такими были, как бы жилось людям на свете прекрасно. И не видел Василису никогда, а считай, уже помог больше всех. Не согласится — это ее выбор.

На следующий день Борис видел, как с утра дед Матвей взвалил бензопилу на плечо и пошел в лес, как договаривались. Он взял колун, занялся чурками. Часам к четырем переколол все, сваленные кучей во дворе, сложенные оставил на потом или на зиму. Вместе со Светланой сложили дрова в поленницу под навес — ветерок сушит, дождь не мочит.

Борис предложил перед ужином съездить к Василисе.

— Устал ты, Боря, — возразила Светлана, — отдохнуть тебе надо, давай позже съездим.

Понимаешь, Света, спал даже плохо, кусок в горло не лезет. Вроде бы войну прошел, всякого насмотрелся. А тут в мирное время такие ужасы творятся. Съездим вместе — одного испугается и не поверит мне, не знает.

— Она не из пугливых, в лицо не знает, но новости и до нее доходят. Конечно, съездим, чего раздумывать, ты правильно решил, по-человечески. Хороший ты мой, — она прижалась к нему, — заводи машину, поехали.

Дорога из проселочной постепенно превращалась в лесную. Заросла травой и не помнила когда по ней последний раз проезжала машина. Но все-таки оставалась дорога, два раза в год Василиса привозила по ней муку и соль. Весной после вскрытия рек и осенью до ледостава.

Раньше Грязновка от Михайловки отличалась почти лишь количеством домов. В Михайловке побольше, в Грязновке дворов пятьдесят. Сейчас стоял посередине один дом, от него несколько пустырей с печными обвалившимися трубами. Дальше снова дома.

— Василиса дома на бревна раскатывает, пилит и получаются дрова. Легче, чем в лесу валить и таскать, — пояснила Светлана.

— Целый мужик эта Василиса, — усмехнулся Михайлов, останавливая машину у дома.

Они вышли, зашли во двор. Василиса, как сразу понял Михайлов, встречала их на пороге, прислонившись одним плечом к косяку двери. Одной руки не было видно и, как предположил Михайлов, она держала в ней заряженное ружье — мало ли кто мог приехать.

— Доброго здоровья вам, — поздоровались Михайловы.

— Здравствуй, Света, — ответила Василиса, — с тобой кто?

— Это мой муж, Василиса, поговорить с тобой приехал, — ответила она.

— Заходите, гостями будете, здравствуй…

— Борис, — подсказал он.

— Здравствуй, Борис.

Она сошла с крыльца, указала рукой на скамейку во дворе. Михайловы присели, к ним присоединилась и Василиса. Борис закурил сигарету, начал разговор:

— Мы со Светланой живем в Михайловке, в доме учительницы, если знаете, — она кивнула головой, — я ее сын.

Василиса посмотрела на него уже по-другому, не так настороженно, как прежде. Борис продолжил:

— Случайно узнал о вас, Василиса, и подумал — почему бы вам не переехать в Михайловку, дома есть, пустуют. Соберете урожай, мы вас перевезем, можно и раньше, если захотите. Дров привезем на зиму, огород весной вспашем. Все лучше, чем одной жить, а на могилку к своим всегда сбегать сможете. Что ответите, Василиса?

Она ответила не сразу, видимо, обдумывая варианты. Борис разглядел ее уже лучше, но возраст так и не определил. По внешнему виду около пятидесяти, но одежда и зимние холода старили обычно деревенских, а у нее еще и невзгоды. Неужели ей, как и мне, сорок пять?

— Трудно ответить малознакомому человеку, — начала Василиса, — если бы не Светлана, не стала бы разговаривать совсем.

— Мой муж, Василиса, Михайловский Голова, что это — ты знаешь. И меня ты знаешь. Сходи, посмотри дома, можем сейчас тебя отвезти, обратно, конечно, сама доберешься.

— Голова, значит… Быстро, но, наверное, заслуженно. А дома чего смотреть, я их и так знаю. В Корнеевский перееду, если все так, Светлана дом знает. Выкопаю картошку и увезете все разом, — она встала и поклонилась, — спасибо вам, Борис. Чаем бы напоила, но заварки нет, с травами сама пью, желаете?

— Спасибо, Василиса, мы со Светой поедем, дел еще много. Сейчас как раз дрова заготавливаем, привезем в Корнеевский дом, пусть вас дожидаются. Будете готовы к переезду, скажете отцу Светланы, у него трактор с тележкой, перевезем вас. До свиданья.

Василиса еще долго стояла на дороге, смотрела вслед уходящей машине. Когда рассеялась пыль, пошла на кладбище, сообщить новость своим.

Михайлов ехал обратно в думах. Это же надо довести человека до такого состояния… Наверное, улыбалась последний раз, когда еще дети в доме смеялись. Каменное лицо, мимические мышцы давно не работали. Светлана произнесла тихо: