— А как ты хотел, Михаил Семенович? У тебя объект особой секретности, а ты гражданского хирурга приглашаешь, бабу его ублажаешь. Астафьев этого хирурга так и не нашел, нет его в районной больнице и не было. Может он агент ЦРУ или другой разведки? Решение по тебе уже принято, Михаил Семенович. Но я попросил отсрочить его — ты боевой офицер, профессионально грамотный и честный. Да, попросил отсрочить, пока не разберусь лично и просил не подключать к поискам ФСБ, надеюсь, ты этого хирурга сам сдашь вместе с женой. Что скажешь, Михаил Семенович?

— Что скажу? Скажу, что круто все замешано, в стиле старой школы НКВД, — ответил Сухоруков.

— Не понял? — удивился Растрига.

— Чего не понять? В НКВД первым делом донос ценился, а правильный он, не правильный — это уже вторично. Если не правильный, то пытками доводили до правильного. Больше мне сказать нечего, товарищ полковник.

— Ты обиженного из себя не строй, Михаил Семенович. Почему Астафьеву отказался отвечать на вопросы об этом хирурге? Может, мне все-таки скажешь?

— Вам скажу, товарищ полковник, но прежде мне хочется не морду, а харю поганую Астафьеву в кровь разбить, чтобы не кляузничал впредь. Один вопрос, Эдуард Карлович — я отстранен приказом от командования полком?

— Пока нет, — ответил Растрига, — но в чем дело? — ничего не понимал он.

— Извините, товарищ полковник, прошу прервать разговор на несколько минут, — он поднял трубку, приказал: — Начальника караула ко мне, быстро.

Через минуту в кабинет вбежал офицер.

— Товарищ полковник, начальник караула лейтенант…

— Отставить, возьмешь двух бойцов и к Астафьеву, доставишь его в медчасть на витаминотерапию. Силой доставить и подержать, чтобы он у доктора не брыкался. Это приказ, выполняйте, лейтенант.

— Есть, — лейтенант козырнул и убежал.

— Ты что творишь, Сухоруков, ты в своем уме? — возмутился Растрига.

— Извините, товарищ полковник, сейчас все поймете, — он снова снял трубку, — медчасть мне… доктор, к тебе сейчас Астафьева доставят, недельную дозу витаминов ему в обе жопы. Понял?… молодец, — он положил трубку и продолжил: — Астафьев ни у меня, ни у кого другого ничего не спрашивал, он прекрасно знает, кто этот хирург, никто этого здесь не скрывал. Я не стану вам отвечать, товарищ полковник, выйдите и спросите у любого бойца, даже не офицера. И все сами поймете. Кроме одного — почему Астафьев вам заведомую дезу загнал.

— Сухоруков, — возмутился Растрига, — ты можешь толком объяснить?

— Могу, но не стану, у солдат это лучше получится. А то скажете, что я тут всех подговорил.

Ничего не понимающий Растрига вышел из кабинета на улицу, увидел солдата.

— Боец, ко мне, — приказал он.

Солдатик подбежал, вытянулся, доложил:

— Рядовой Суворов.

— Какая у тебя знаменитая фамилия, боец. Как служится?

— По-суворовски, товарищ полковник.

— Молодец. Скажи мне, рядовой Суворов, когда солдат случайно ранил другого, ты знаешь, кто его оперировал, кто был здесь на территории части?

— Так точно, товарищ полковник, знаю.

— И кто же?

— Генерал Михайлов с супругой.

— Как ты сказал, повтори.

— Генерал Михайлов с супругой, — ответил боец.

— Об этом только вы знаете или еще кто-то?

— Никак нет, товарищ полковник, вся часть знает.

— Понятно, спасибо. Идите рядовой.

Генерал Михайлов… он-то как здесь оказался, ничего не понимаю, рассуждал ошарашенный Растрига, почему Астафьев не знал… Он вернулся в кабинет.

— Михаил Семенович, одного не пойму — почему капитан Астафьев не знал о Михайлове? — задал вопрос Растрига.

— Он все прекрасно знал. Скажу больше — он единственный, кто знал, кроме меня, что генерал в отставке. Единственный вопрос, который мне задал Астафьев, это где служит генерал. Я ответил, что он в отставке. Зачем ему понадобилось сообщать, что в части был неизвестный гражданский, которого он найти не может? Не понимаю.

— Ну, с этим я разберусь. Астафьева я забираю с собой. Считаю, что вы, Михаил Семенович, поступили абсолютно правильно, пригласив Михайлова, он не посторонний для армии человек. Удачи вам, полковник Сухоруков.

— Уже не пока?

— Уже не пока, полковник, — ответил Растрига, — я бы не недельную, а двухнедельную дозу витаминов вкатил, — рассмеялся он.

Сухоруков проводил гостей и вздохнул: «Ну и денек сегодня»…

От порхало лето стрекозами, от стрекотало и отпрыгало кузнечиками, отцвело ромашками, васильками и клевером. Пожелтели луга меж сопок в долинах, плачут примороженные инеем на солнце. Лишь тонкий желтый стебелек колышется ветром, все машет на прощанье ушедшему лету.

Потемнела изумрудная зелень сопок, готовясь к зиме, насытились соком иголочки сосен, кедров и ели. Только местами вспыхнут багрянцем и золотом березка с осиной, но сейчас и этого нет — облетела листва. Точно писал поэт:

Михайлов иногда стоял по утрам на берегу реки, словно провожал течение взглядом. Не только сопки, но и река потемнела, даже мелководье на бродах не искрится на солнце. Хмурится природа, ждет суровую зиму. Осенние дожди кончились, теперь уже пойдет снег, но еще растает и только следующий покроет землю белым покрывалом.

Борис вздрогнул от прикосновенья — подошла Светлана.

— Соскучилась? — спросил он.

— Потеряла, никак не могу привыкнуть, что ты ходишь сюда по утрам. О чем задумался?

— Ни о чем… обыкновенная лирика накатилась, стихи вспоминаю, — ответил Борис.

— Почитай, — попросила Светлана.

Он прочел: