Он не сомневался, что слова Коровина подтвердятся. Тогда выходит, что убийство охранников совершил сам Пономарев. Вряд ли он для этой цели нанял кого-то еще — слишком много людей задействовано.

Аналогичные показания дал и Фомин, второй очевидец и заявитель, жители деревни Петрово подтвердили свидетельства подозреваемых, нашелся и рукописный текст первичного заявления, написанный рукой Пономарева. Настала его очередь.

Пономарев не сразу, но сознался во всем, кроме убийства охранников. Но Белоусова это уже мало волновало, доказательств достаточно. Всем было ясно, что он не признается по одной причине — никто не хочет получить пожизненный срок, надеется, что суд не признает его виновным в убийстве. Твердит, как попугай, что охранников убил Михайлов, а он только отправил их убить генерала, но получилось наоборот. Не понимает, дурашка, что тем самым подписывает себе высшее наказание. Что за тактика защиты? Не разумел смысла ее Белоусов.

Наступивший июнь пока не радовал настоящим летним теплом. Ночами температура падала почти до нуля, а днем поднималась до двадцати градусов с небольшим. Но все-таки это было лето!

Светлана перебиралась на день к родителям с дочерью — дома вечно то визжала пила, то сверло или рубанок. Муж с отцом пристраивали новый сруб к избе так, чтобы получились еще две комнаты. Появлялись иногда и добровольные помощники, от которых никто не отказывался. Чаще других дед Матвей Наумов, приходили помогать практически все мужики, даже Колька по воскресеньям. Дело спорилось хорошо, ошкуренные еще в апреле бревна просохли, за день клали по три венца, не торопясь. Неделя ушла на фундамент, неделя на стены. После работы вечеровали в разговорах, курили, обсуждая разные темы.

— Я еще помню, как этот дом с нуля строили, — начал Антон Степанов.

— Дак, он помнит… все мы помним, — подтвердил дед Матвей Наумов.

— А я доволен, что прихожу сюда помогать, — поддержал разговор Мирон Петров, — пристрой — это первая ласточка, потом и еще что-нибудь построим. Дочка у Михайловых родилась, первый ребенок в деревне за двадцать лет. Глядишь, и возродится наша Михайловка.

— Дак… это, хорошо бы, — словно в отчаянии махнул рукой дед Матвей, — но че себя-то обманывать. Построили мы хороший дом, он и сейчас крепкий, получше многих будет, а учительница уехала через несколько лет в город. Почему уехала?

Мужики пожали плечами.

— Э-э, говорить не хотите, вспоминать. Для всех это удар был, для всей деревни, когда школу закрыли. А что учительнице в деревне без школы делать? Вот и уехала она в город. Раньше хоть четыре класса ребятишки здесь учились, потом в район ездили, жили в интернате шесть дней и домой на воскресенье приезжали. А сейчас что? Сейчас и интерната в районе нет. Подрастет дочка Михайлова и куда ей в школу идти, каждый день тридцать километров возить?

Дед Матвей замолчал, скручивая свою цигарку.

— Ты хочешь сказать, Матвей, что Михайлов тоже уедет, когда дочь подрастет? — спросил неуверенно Мирон.

— Не, он сюда насовсем приехал, сам слышал, как говорил об этом, — возразил Антон.

— Насовсем, насовсем… Я тоже слышал, — подтвердил Матвей, — но тогда он один был и неженатый даже.

— А че тогда строим? — не понял Мирон.

— Че строим… Жить-то лет пять надо, не в одной же горнице с детьми ютиться, — ответил Матвей, — может и еще кого родят позже.

— Жалко, — вздохнул Мирон, — жизнь стала налаживаться, смысл какой-то появился. Раньше весь смысл в самогонке был — пили да ругались почем зря, Зинкины сплетни слушали. А сейчас тихо, спокойно, правильно, что Зинку посадили. Выпить иногда, конечно, хочется, но генерал по праздникам не отказывает, хорошо, деньги кое-какие стали водиться, купить можно что-нибудь, жены довольны.

— Это верно ты, Мирон, подметил, — поддержал его Антон, — я иногда задумываюсь — что через двадцать лет будет, когда немощными станем? Кто нас кормить станет, могилку и то некому вырыть будет?

Мужики замолчали, попыхивали сигаретами в размышлениях.

— Дак… это… че загадывать-то… Поживем — увидим, чай на земле гнить не оставят, сдадут в какой-нибудь дом престарелых.

— Где ты такой дом видел, Матвей? — проворчал Мирон.

— Чего загрустили, мужики? — спросил подошедший Михайлов.

— Дак…это… рассуждаем, что с нами лет через двадцать станется? Будет кому в могилку закопать али нет?

— Что за упадническое настроение, мужики? — удивился Михайлов, — живем один раз и надо радоваться тому, что есть.

— Все правильно вы говорите, Борис Николаевич, с вами жизнь постепенно налаживается. Мы здесь рассуждали — подрастет ваша дочка, потребуется школа и вы уедите в город. А мы останемся, властям не нужны ни мы, ни наша деревня. Что за время такое, когда нужны раз в несколько лет голоса на выборах и все? Потом хоть трава не расти. Разве это власть? При царе были нужны, при Советах. А сейчас? Такое впечатление создается, что в администрации одни рвачи и бандиты сидят, поэтому никто о нас и не думает. Может, мы не понимаем чего-то, не знаем, мы люди темные, но это же факт — нет в администрации дела до нашей Михайловки.

Мирон выплеснул наболевшее, достал сигарету, закурил.

— Непростые вопросы ты задаешь, Мирон, и политический ответ тебя не устроит, — начал Михайлов, — простому человеку нужен простой ответ. Россия переживала разные времена — нашествия, войны, коллективизацию, приватизацию и так далее. Переживет она и это время, дай срок. Сейчас рыночные отношения, все строится на простой формуле — купи-продай. Что вы, мужики, можете продать, что бы купить себе, образно говоря, медпункт, дорогу, магазин? Ничего. Поэтому у вас и нет ничего. Нерентабельны здесь медпункт, дорога и магазин. Местные власти, конечно, не чешутся, но если бы что-то начали делать, вам бы это тоже не понравилось.

— Почему это? — в один голос спросили мужики.

— Вам нужен простой ответ, я просто и отвечаю. Тебе, Мирон, если дадут дом в райцентре, ты переедешь отсюда?

— Нафига, мне и здесь хорошо, — ответил он.

— Тогда что тебе надо? Чтобы глава района к тебе чай приехал попить? Или тебе от него бумажку гарантийную надо получить, что через двадцать-тридцать лет, когда ты умрешь, он тебя не оставит и похоронит лично?

Мирон опешил от такого ответа и не знал, что сказать. Молчали и другие мужики.

— Вы не обижайтесь на меня, — продолжил Михайлов, обращаясь уже ко всем, — любой ответ и вопрос можно вывернуть наизнанку. Я вас понимаю, не хочется уезжать отсюда. Здесь ваша Родина, здесь похоронены ваши близкие, здесь ваш дом родной. Согласен, что местные власти ничего для вас не делают, давайте, я расшевелю их. Гораздо проще, выгоднее и дешевле перевезти все дома в райцентр, чем тянуть сюда дорогу. А там все есть — и больница, и магазины. Поедите, согласны на переезд?

Мужики молчали, отворачивая лица, тянулись за сигаретами, закуривали снова.

— Ладно… не стоит огорчаться, — улыбнулся Михайлов, — такова жизнь. Пока есть силы — живем и радуемся, заботимся о себе сами и в ус не дуем.

Мужики расходились на этот раз по домам в раздумьях, никто не хотел разрывать прикипевшие временем связи с родной землей. Теребила за душу ностальгия по прошедшим временам, когда ездили по деревне комбайны и трактора, в клубе вечерами крутили кино, гуляли девчонки с парнями, иногда смеясь залихватски.

На следующий день Михайлов с бригадой помощников зашивали потолок пристроенного сруба. Обструганные с одной стороны доски он обработал фрезой, получив пазы, которые, прилегая друг к другу, не давали сыпаться сверху стекловате. Потом стелили утеплитель и снова зашивали сверху досками, получался теплый и прочный потолок. Он только строгал и выбирал пазы, не успевая за работающей добровольной бригадой. Но дело спорилось и к полдню потолок закончили делать. Все разошлись по домам на обед, Михайлов направился к тестю, как услышал звук подъезжавшей машины. Интересно, кто пожаловал ко мне на сей раз, подумал он.