Дед Матвей усмотрел сквозь дырявый забор, что Светка вышла на улицу, выждал минуту и направился к Борису.

Вошел во двор, удивился — хозяин не прибивал доски молотком к сараю, а вкручивал их дрелью. Вжик, вжик… гвозди словно сами впивались в доски.

— Здорово, сосед, ты как это дрелью гвозди сверлишь?

— Привет, дед Матвей. Это не гвозди, это саморезы, — он показал один поближе, — они надежнее и выкрутить всегда можно, не надо доски гвоздодером портить, если потребуется. Покурим что ли?

— Покурим.

Они уселись на крылечко. Дед, как всегда, брал газетный листок, насыпал в него махорку, а еще лучше самосад, и попыхивал в удовольствие.

— Что-то утром не заглянул ко мне? — с хитроватой улыбкой спросил Борис, — может, обидел тебя чем?

— Дак я… это… Не-е… Светка Яковлева же у тебя ночевала. Жениться будешь или гулять? — спросил в лоб дед Матвей.

Михайлов не сомневался, что деревенские уже прознали. Это в городе живут люди на одной площадке и даже не знают, как звать друг друга.

— Пока поживем вместе, приглядимся к друг к другу, а там видно будет. Не век же бобылем жить.

— Это точно, Светка баба хорошая, ученая и работящая. Ты давно ее знаешь? — закинул он пробный шар.

— Вчера познакомились, — ответил Борис.

— Дак я…это… и не сумневался. Права моя Валентина.

— Ты о чем, дед? — не понял Борис.

— Дак я… это… ни о чем.

Михайлов стал догадываться, спросил:

— Зинка что ли наплела чего? Видел я, как она дефилировала спозаранку по деревне.

— Дак я… это… ну… что ты хахаль ейный еще с города.

Михайлов расхохотался от души. Объяснил сквозь смех:

— Нет, дед Матвей, мы вчера познакомились. Врет опять ваша Зинка. Но ты заходи ко мне, не стесняйся Светланы — нам скрывать нечего.

Он бросил окурок в жестяную банку, пошел прикручивать доски. Дед Матвей покрутил в руках свою цигарку, обычно бросал на землю, но вслед за Борисом кинул тоже в банку. Пошел рассказывать своей Валентине, что она оказалась полностью права.

Светлана вошла в свой дом, словно в гости. Так почему-то показалось ей сразу. Отец сидел за столом, смотрел прямо в глаза, ожидая ответа. Мать сжалась в комочек у печки, скрестила на груди руки и тоже ждала. Родители поняли, где ночевала их дочь, хоть самогонщица и Матрена обошли их избу стороной.

Светлана ничего не сказала. Присела на краюшек стула, смотрела то на отца, то на мать, из глаз потекли слезы и она, не скрывая, старалась вытереть их ладошкой.

Отец все расценил по-своему, схватил костыль, поднялся, снял со стены ружье…

— Я хоть и калека, но он у меня поплатится…

— Ты что, Андрей, сдурел на старости? — вмешалась мать, — совсем слепой — не видишь, что дочка горькими слезами плачет. Если бы ее обидели — плакала бы зло.

Она подошла, обняла Светлану, та уткнулась ей в грудь и совсем разревелась. Мать гладила ее по голове, шепча какую-то молитву, приговаривала, что все образуется.

Отец так и присел на стул, не выпуская ружья из рук, сидел, молча в раздумьях. Спросил неожиданно:

— Влюбилась что ли?

Светлана заплакала еще сильнее, мать замахала рукой отцу, чтобы он помолчал, прижимала к груди родную головушку и тоже плакала потихоньку.

Отец сидел, хмурился, смотрел, как ревут две бабы. Не выдержал:

— Ну а он то че говорит?

Светлана перестала всхлипывать, повернула заплаканное лицо к отцу, ответила, шмыгая носом:

— Предложил хозяйкой стать в его доме, — она опять заревела.

У отца словно отлегло от сердца, лицо посветлело. Он встал, повесил ружье на место, пошел курить на улицу, бросив на пороге:

— Дуры две…

Светлана будто очнулась с отцовских слов, пошла к умывальнику, сполоснула лицо. Посмотрела в зеркало — глаза красные зареванные. Вздохнула…

— Мама, я за картошкой и мясом пришла — обед надо варить. Борис сейчас сарай строит — кормить надо.

— Кормить надо… ишь ты как сразу, — бросил с иронией и радостью отец, вернувшийся с улицы, — успеет сарай построить. Сюда зови — будем знакомиться и говорить.

— Нет, папа, — твердо возразила дочь, — вечером будем, в обед не жди.

Борис съел тарелку борща, котлетку с картошкой, закусил груздями, похвалил Светлану:

— Умница, прелестно готовишь.

— Боря, я у родителей была, отец в обед звал, но я сказала, что вечером придем.

— Я же говорю — умница, — он встал, чмокнул ее в щеку, — придем, конечно, придем.

К вечеру сарай был готов. Она наблюдала за Борисом в течение дня и удивлялась, как все у него спорилось. Работал, словно машина, без отдыха, иногда садясь на крыльцо покурить.

Вечером он ополоснулся водой по пояс, надел свежую рубашку, присел на крыльцо, закурил.

— Ты посмотри, Света, хозяйским глазом, может, что еще надо построить?

Она присела рядышком, прижалась к нему.

— Не знаю пока, вроде бы все есть. Ты обещал стол в кухню сделать — без него, как без рук.

— Это точно, сделаю завтра. Завтра никуда не пойдем — надо баньку истопить, вымыться.

Он ушел в старый сарай, достал бутылку водки.

— Пойдем к твоим? Хватит одной или еще взять? Я вообще-то не пью, Света, а тут получается, что четвертый вечер подряд.

— Не оправдывайся, я уже сама поняла — пьяницы так не работают. Я возьму вчерашнюю еще, которую мы не допили, пусть отец с утра опохмелится. Пошли.

Они вошли в дом. Светлана стала знакомить:

— Мой папа — Яковлев Андрей Савельевич. Мама — Нина Павловна.

— Я — Михайлов Борис Николаевич, — представился он сам, ставя на стол бутылку водки. Поздоровался с отцом за руку.

— Присаживайся Михайлов из Михайловки, — улыбнулся Яковлев, — в ногах правды нет.

Пока Нина Павловна с дочерью накрывали на стол, перетаскивая уже приготовленное из кухни в горницу, Андрей Савельевич разглядывал будущего мужа дочери, не сомневаясь, что станет зятем.

Лет, наверное, сорок пять, крепкий мужик, сбитый. Высокий, волосы с проседью — такие бабам нравятся, решил он, надо бы Светке его в ежовых рукавицах держать, чтобы налево не бегал. Хотя куда здесь побежишь — одна Танька Колькина и осталась. Но баба стерва, вполне может передок подставить.

Женщины накрыли стол, присели.

— Я человек простой, — начал Михайлов, — понимаю, что вам хочется знать обо мне все. Поэтому сейчас выпьем за знакомство, и я расскажу, как сумею. Будет что не понятно — спрашивайте, на все честно отвечу.

Борис разлил водку по рюмкам, чокнулись, выпили и он продолжил:

— Я в свой дом приехал, наверное, корни позвали, приехал надолго, навсегда. Я сын учительницы, если вы ее помните.

— Ни хрена себе, — воскликнул Яковлев, — Бориска что ли? Так я тебя вот таким мальцом помню, — он показал рукой на уровне стола.

— Да, совершенно верно, тот самый Бориска и есть.

Яковлевы уже смотрели на него не с настороженностью, а с удивлением, все еще, наверное, не веря сказанному.

— Кто бы мог подумать, — всплеснула руками Нина Павловна, — что доведется свидеться. Мама жива?

— Нет, два года, как нет.

— Жаль, — с истинной грустью высказалась Нина Павловна, — ее вся деревня добрым словом вспоминает. После нее мужик был учителем, потом женщины, но все не то, не было у них педагогического таланта.

— Мы с мамой в город уехали, — продолжил свой рассказ Борис, — я выучился, пошел служить в армию, пришлось повоевать немного в Афганистане и в двух чеченских компаниях. На войне день за три идет, стажа вполне хватает, подал в отставку и сейчас на пенсии. Молодой, но уже пенсионер. Вот, собственно, и вся моя скромная история. Предложил Светлане стать хозяйкой в моем доме. Поживем вместе, приглядимся друг к другу, осенью, возможно, поженимся, если Светлана возражать не станет.

— Ой, возражать станет, — не удержалась Нина Павловна, — да она в тебя по уши втюренная.

— Мама, — одернула ее дочь и покраснела.

— Что, мама, — возмутилась она, — ты не говорила, что любишь, это правда, но я сердцем чувствую, его не обманешь. Пусть он знает, а то станете рассуждать, кто первый признается, друг друга только измучите.