— Можно взглянуть поближе? — попросил Мендельсон.

— Вам нет, — ответил жестко Борисов, — посмотрите тот, который выберет господин Ерофеев. Я не продаю камни и не устраиваю выставки, но делаю исключение для Сергея Дмитриевича, как соседа по городу. Продам один раз и один камушек.

Ерофеев слышал разговор где-то вдалеке, смотрел на камни и облизывал пересохшие губы.

— Вот этот, — наконец объявил он.

— Да, прекрасный выбор. Платить будете рублями или долларами?

— Рублями.

— Двадцать восемь миллионов и камешек ваш, господин Ерофеев. Можете на него взглянуть, Абрам Маркович.

Борисов убрал со стола остальные камни, протянув грандидьерит Мендельсону. Тот надел специальные очки с лупами и долго смотрел.

— Великолепно! — воскликнул он, — великолепно! Я первый раз держу такой камень в руках. Тысячи ювелиров никогда в жизни не видели и не увидят этот непостижимый минерал, а я держу его в собственных руках. Великолепно!

Он передал обратно камень Борисову и вздохнул. Через неделю пятьдесят шесть пачек легли на стол Борисова, а камушек перекочевал в карман Ерофеева. Он спросил Борисова только об одном:

— Такие ценности вы храните дома… Не боитесь?

— Нет, Сергей Дмитриевич, не боюсь, — спокойно ответил Борисов, — на этих камнях лежит заклятье — вора они убивают. Теперь вы хозяин своего грандидьерита, можете его подарить, продать — это ваше право. Он убьет любого, кто покусится на вашу собственность.

— И кто же наложил такое заклятье?

— Это вам знать ни к чему, Сергей Дмитриевич, достаточно того, что вы о нем знаете. Если вы подумали о Чингисхане, то заверяю вас, что подобных камней у него не было. До свидания.

В машине Мендельсон заговорил:

— Сергей Дмитриевич, Борисов совершенно не разбирается в драгоценных камнях. Он сам назвал цену, и я поэтому промолчал. На аукционе такой камень может стоить от шести миллионов долларов.

— Ты хочешь сказать, что я купил его за двадцать восемь миллионов рублей, а он стоит четыреста двадцать?

— Да, но это как минимум.

Дома Ерофеев раздумывал долго и все же решился на звонок Борисову. Он попросил продать ему еще один камень. Ответ сконфузил его: «Если вы полагаете, что я не знал цену камню, когда продавал — вы ошибаетесь, Сергей Дмитриевич. Его цена полмиллиарда рублей. И вы забыли еще один момент — я сказал, что продам один раз и один камень. Всего вам доброго».

Он не просил вернуть камень назад, не просил доплаты, ничего не просил, не жалел и не сердился. Просто так подарить четыреста с лишним миллионов рублей… Это в голове не укладывалось. Ерофеев вспомнил о заклятии. Может это как раз оно убило моих ребят? Они ворвались в дом… а потом Борисов привез и бросил их около моих ворот? Вполне логично и объяснимо. Но почему он не заявил в полицию? А что можно объяснить этим мужланам в погонах? Они кого видят рядом с трупом — того и берут. Доказывай потом, что ты не верблюд. Другой подходящей версии не было, и Сергей решил ничего не говорить брату о покупке. Продавать камень он тоже не пожелал — рубль может обесценится, а камушек нет.

Ерофеев разглядывал покупку и словно садился на наркотики. Камень завораживал его своей красотой, меняя окрас с синего на зеленый и белый. Он крутил ромбик размерами 10?8?7 миллиметров, который постоянно менял цвет, и не мог оторвать глаз от него. Четыреста миллионов рублей… сумма навара не выходила из головы. Это каким богатством необходимо обладать, чтобы разбрасываться такой суммой. У этого идиота необходимо забрать все…

Заведующий кардиохирургическим отделением вбежал в кабинет Борисова. Заговорил впопыхах:

— Ребенка привезли, ему два дня всего, в роддоме сразу патологию не определили — резкая коарктация аорты и Боталлов проток… тяжелейшая сердечно-легочная недостаточность, возможно начинается отек легкого… У нас обе операционные заняты…

— Не нервничайте, коллега, — спокойно произнес Борисов, — младенца в операционную нейрохирургии, инструмент и бригада ваши. Распорядитесь и мыться, будете мне ассистировать.

Борисов вскрыл нежную грудную клетку. Дуга главной артерии человека в переходе на нисходящий отрезок смотрелась перевязанным шлангом. Аорта облитерировалась, практически полностью заросла на этом небольшом локальном участке. Зажимы, полное иссечение и анастомоз конец в конец. Крупнейший сосуд человека сшивался без всяких сужений.

Еще одна имеющаяся патология, которая часто сопровождает коарктацию (сужение) аорты, устранилась быстрее. Боталлов или открытый артериальный проток, Борисов перевязал достаточно быстро. Этот проток функционирует у внутриутробного плода и в момент рождения в норме начинает зарастать, прекращая кровообращение между аортой и легочным стволом, то есть между двумя кругами кровообращения.

Ребеночек находился под наркозом, но уже визуально определялись позитивные изменения — начал исчезать цианоз (синюшность) и сердечко заработало ритмично. Его мама еще находилась в роддоме и Борисов распорядился доставить ее в клинику.

Кардиохирурги собрались в ординаторской на просмотр видеозаписи операции в замедленной съемке. Борисов работал так быстро, что многие моменты операции не фиксировались человеческим глазом. Подобная реакция и скорость действий — необычный дар природы, положенный на знания и умения. По-другому коллеги не расценивали действия Борисова. И потом его гений изобретательности — искусственное сердечное волокно, вставленное в 3D-принтер. Сканированное сердце человека заменялось искусственным, где каждый сосудик соответствовал размеру и местоположению. Все просто до гениальности. На фоне успеха и сенсации, раздуваемой журналистами, никто из хирургов не задумался о главном — о самом искусственном сердечном волокне. Откуда и из чего оно взялось — не интересовало пока никого.

Борисова не тяготила мысль о своих реальных возможностях, и он понимал, что большего для этого мира сделать не может. Можно мысленно войти в грудную клетку, удалить ненужное и нарастить новое. Минута-две и внутри бьется новое здоровое сердечко без всяких разрезов и последующих рубцов. Но как отнесутся к такому умению люди, его сегодняшние коллеги? Социальная среда еще не созрела для подобных восприятий. И Борисов оперировал способом настоящего времени, всего лишь чуточку убыстряя его. Ему… с познаниями Вселенной, сказано конкретно: «Ты не можешь кардинально вмешиваться в развитие человеческой жизни, но можешь давать небольшие подсказки ее отдельным личностям».

Борисов прекрасно помнил рассказ преподобного старца. И пока его не волновало даже то, что его любимая жена Светлана покинет его в столетнем возрасте, а он сам станет стареть на один год каждые семь тысяч лет. Два тысячелетия нашей эры, несколько тысячелетий до. И Борисов бы за время существования разумного человечества состарился всего на один год… Круто замешано, круто. Но его задача — поведать Творцу происходящее на планете через семьсот тысяч лет. Доживет ли это человечество до указанного периода или уничтожит само себя? Преподобный старец не раз испытывал уединение за свои семьсот тысяч лет, а Борисову не хотелось этого.

Он прибыл домой в задумчивости, сразу же прошел в мастерскую к Светлане. Она стояла у картины с кистью в руках. Небольшой пруд, ивы по берегу и редкие березки на полянке, чуть дальше сосновый бор…

Борисов аккуратно взял ее за плечи, согнул голову и прошептал тихо:

— Замечательная картина… потомки станут гордиться тобой.

— Гордиться… — тихо ответила Светлана, — множество великолепных русских художников незнакомо народу. Все знают Репина, Айвазовского, Серова, Шишкина, Васнецова, Сурикова… А вот, например, Иван Августович Вельц, его картины «Весной в окрестностях Петербурга», «Иней», «Начало зимы». Или же Ефим Волков «Болото осенью», «В лесу. По весне», «Октябрь», «Пейзаж с прудом», «Первый снег». Максим Воробьев «Дуб, раздробленный молнией»; Михаил Гермашев «Снег выпал». Разве они хуже? Но они не на слуху у населения. Зато все знают Казимира Малевича и его картины, нарисованные левой пяткой, психически ненормального Сальвадора Дали. И вот этот сюрреализм перенесся в Думу, в политику. В Госдепе США вообще полный абстракционизм с отказом от приближенного к действительности реализма событий. Сплошные извращения — авангардизм, кубизм, онанизм…