– Зачем?

– Помогает нахождению взаимопонимания между культурами, знаете ли. Хотя бы даже изучению языка. Если формировать отряды во время обучения из одной-двух рас… Какова вероятность, что при распределении на твоём корабле будут представители только этих рас?

Винтари думал о том, что, конечно, за последние годы он много раз чувствовал себя, иначе не скажешь, странно, и наверное, это чувство стало ему привычным. Когда центаврианин стоит рядом и мирно и непринуждённо беседует с нарном, это по определению не должно восприниматься как что-то естественное - и не воспринималось, и однако же эта неестественность не несла никакого дискомфорта. Ослепляющая разум бездна по имени Минбар допускала и не такое… Но не вносила чего-то нового и чуждого, определённо, всего лишь, ярким светом своей бриллиантовой короны, как прожектором, освещала уже существующее, но потаённое, то, что обычно в центаврианском разуме оставалось в тени, невидным и неосознаваемым. Можно было сказать, разумеется, что он, как положено высокородному представителю его мира, ненавидел нарнов - можно, как всякую ложь, которая говорится на Центавре легче и охотнее, чем правда. Это одно из тех чувств, которое принято разыгрывать перед близкими или дальними, как принято укладывать гребень, почти убеждая себя, что волосам и положено расти вверх. Но была ли эта ненависть когда-нибудь сколько-то настоящей, да и откуда бы ей на самом деле взяться? Взяться именно в нём, в его личном опыте, а не в воздухе вокруг, в правилах речи и поведения… Особенно если вспомнить о старой служанке, за руки которой он держался в минуту величайшего ужаса в своей жизни…

– Ну да… И вы… Находите взаимопонимание?

Нарн рассмеялся.

– Вполне. Конфликты поначалу случались, но редко и несерьёзно, больше курьёзов от недопонимания. Всё-таки, тот, кто решил пойти в рейнджеры, предполагается, что он кое-что для себя уже понял, и идёт сюда не помериться силушкой и не подоказывать своё превосходство, для этого есть и более простые способы.

– А как вы решили стать рейнджером?

В этот момент к ним, от одного из столов, подошёл ещё один нарн. Его взгляд показался Винтари странным. Дождавшись, когда на него обратят внимание, он взволнованно облизнул губы и выпалил:

– Простите, что прерываю вашу беседу, но это очень важно для меня.. Скажите… - взгляд его впился в Винтари двумя малиновыми лучами, - скажите пожалуйста, ваша фамилия не Линкольни?

Винтари оторопел.

– Э… нет.

– Простите. Мне подумалось… вы на него похожи. Подумалось, это ваш отец. Что он здесь. Зная, как редко центавриане посещают Минбар и тем более Тузанор, другого шанса могло не представиться, и один - слишком большая милость судьбы. Что ж, простите мою дерзость.

– Кто? О ком вы?

Голос нарна дрогнул от смущения и благоговения.

– Линкольни Абрахамо, человек… центаврианин, то есть, которого… которого я очень надеюсь однажды встретить… Мне показалось, что я видел… его и вас, в кабине того истребителя, тренировочный полёт которого нам показывали не столь давно для примера.

– Если я правильно могу предположить, о чём вы говорите… то тренировочный полёт я совершал с президентом Шериданом. Разве вы не узнали его?

Нарн потупился.

– Честно говоря… я никогда не видел президента Шеридана. Что ж, значит, я ошибся, простите. Но может быть, вы что-то знаете о Линкольни Абрахамо, в особенности о том, где он сейчас может находиться?

Центаврианин, всё ещё, на самом деле, не отошедший от постепенно догоняющего его осознания прошелестевшей у самого уха смерти, честно постарался извлечь из своей памяти хоть что-нибудь, но видно, нельзя извлечь то, чего в ней попросту нет.

– Нет… Жаль, но не знаю. Я никогда не был знаком ни с кем с таким именем. А кто это?

– Не странно, что вы не знаете. Я не удивлён, что центавриане предпочли утаить деяния этого великого сына своего народа. Когда-то, более 15 лет назад, он спас мне жизнь. Мне и ещё многим.

Винтами понял, что рискует жизнью вторично, ведь если он не узнает, о чём речь, он попросту умрёт от любопытства, и попросил рассказать ему всё, не особенно обещая, но всё же выражая надежду, что в таком случае он всё же сможет что-нибудь вспомнить или хотя бы разузнать в дальнейшем. Пожалуй, его опьянял и захватывал внешний абсурд этой ситуации, что ж, пусть будет прав старик Арвини, говоривший, что молодёжь готова на самые нелепые и трудные для собственной природы вещи, лишь бы это было достаточно дерзко и эпатажно. Разве в колледже он не дружил с самыми сомнительными элементами из всех, кто окружал его тогда? Что ж, вот теперь он беседует с нарнами, и это ему вполне приятно и интересно. Минбар не сделал его каким-то другим. Он всего лишь научил его называть свои побуждения по имени. Они расположились возле одного из окон. Нарн, назвавшийся Ше’Ланом, продолжал:

– Это было во время второй центаврианской оккупации, 16 лет назад, когда центавриане вновь захватили наш мир, разрушая наши города и опустошая сёла… В нашей деревне остались лишь малые дети и старики, неспособные держать в руках оружие, и ухаживающие за ними женщины. Центавриане огородили нашу деревню и собирались наутро сжечь её вместе со всеми нами – они узнали, что из этой деревни больше всего мужчин ушло в партизаны, и хотели, чтоб это послужило другим уроком… Я был несмышлёнышем, ещё не знавшим грамоты, не понимавшим всех звучавших вокруг слов… Но я понял, что наутро нас ждёт нечто ужасное. Ждёт конец. Моя мать всю ночь молилась, обнимая меня и сжимая подаренный отцом кинжал – чтоб с первыми лучами рассвета убить меня, чтоб не дать мне мучиться в огне. Но не ранее, хотела как можно дольше пробыть вместе, пусть и в тягостном ожидании конца… А наутро к деревне подъехала большая машина. Пришёл приказ – нас всех перевозят куда-то… Мы не знали, чего ждать. Быть может, в конце этого пути нас убьют. Но по крайней мере, не прямо сейчас. И возможно, менее жестоко… Нас погрузили на корабль, нам сказали, нас отправляют в трудовой лагерь на далёкой колонии… решили заменить смерть пожизненной каторгой. На корабле была ещё сотня смертников из другой деревни, мы в дороге спорили о предположениях, куда нас везут… Но когда мы прибыли к месту… Смешно, долгие годы мы даже не знали названия этой планеты! Это была давно покинутая колония – жизнь на ней сочли невыгодной и тяжёлой, ископаемых оказалось меньше, чем предполагалось, от метрополии слишком далеко – долго идут грузы со всякими предметами удобства, не ловятся почти никакие каналы… Нам сказали, что мы можем жить здесь, ничего не опасаясь – по документам мы все считаемся мёртвыми, единственное условие – мы должны были даже не прикасаться ни к каким приборам связи, чтобы ни один сигнал не дал понять, что планета обитаема. Мы получили в наследство покинутые дома, почти не тронутые временем, обширные поля и даже немного машин. И центавриане не придут забирать плоды нашего труда. Они вообще не придут сюда. Нас не будут искать… Мы вознесли хвалу Создателю и нашему новому солнцу, мы развели огонь в очагах и распахали поля… Один старик сказал, что слышал имя нашего избавителя, кто подписал эти документы – Абрахамо Линкольни. Неизвестно, что двигало этим центаврианином, но он спас наши жизни, вырвал из костра войны. Прошли годы, выросли дети и родились новые дети – дети уже этой планеты, нового Нарна, и в нашем селении звучали песни и смех, и ни один корабль не бороздил наше небо… Лишь десять лет назад на нашей планете сел корабль. Вышедшие из него люди назвались рейнджерами. Они рассказали, что война кончилась, что Нарн теперь свободен, и хоть он неимоверно опустошён войной, на него возвращаются все те, кто был спасён и вывезен на колонии… в том числе те, кого спас Линкольни, но их сложнее всего было отыскать – он надёжно прятал все сведенья… Они прибыли узнать, сколько нас, чтоб прислать за нами транспорт. Тогда я получил портрет Абрахамо Линкольни, и с тех пор храню его у сердца. Ещё ребёнком я поклялся, что найду этого центаврианина и принесу ему благодарность от всей нашей колонии. Вся наша колония поклялась, что пока хоть один родственник Линкольни живёт на Центавре – мы не поднимем оружия на Центавр… Рейнджеры рассказали много удивительного. Об Альянсе, о новом мире… и о своём деле. И я решил, что когда вырасту – тоже стану рейнджером. Не я один, многие молодые нарны в нашей колонии… И двое рейнджеров остались тогда с нами, чтобы учить нас.