Соколовский и Нонна попрощались и пошли, взявшись за руки, как маленькие. Хотел пойти и Потапенко, да Лека не отпускала. Отвела от дома купца подальше, чтобы не видно было балкона, где сидела Гапочка, стала близко, лицо к лицу, дышала часто и глубоко, и золотой крестик на груди у нее качался, как челн на волнах.

- Алексей Сидорович, - сказала она с придыханием, - очень вы ко мне невнимательные, письма писали мне редко. А я так люблю читать ваши письма, когда вы складно и с чувством пишете: "Милостивая государыня Лека..." - Она зажмурила глаза и прижалась к нему плечом. - А правда, я симпатичная?

- Ага.

- Ой, Алексей Сидорович, ну кто ж так говорит: "ага"? Как парубок с хутора. Наша горничная и то уже от "ага" отвыкла.

- Симпатичная, - поправился Потапенко. - Симпатичнейшая Леокадия Карповна Гарбузенко, чудо природы.

- Ой, как хорошо. Скажите еще. - Взяв его под руку, она вела его, вела и привела на улицу, где был ее домик, и стала зазывать в гости.

- Алексей Сидорович, я такую наволочку красивую вышиваю для вас. Придете домой, а я вам подушечку под головку.

"Фу-ты, ну-ты, началось", - разозлился он на себя за свое безволие и сморщился. Ждал, что сейчас начнет, как вчера: - "Алексей Федорович, а правда, у меня глаза синие, как небо?" - "Правда", - вынужден был он сказать. "А губы, как вишни спелые". - "Как вишни спелые", - повторил он за ней. "А коса, как Млечный Путь на небе?" - "Ага". - "Ой, - всплеснула она руками, - до чего ж люблю, когда вы мне все так поэтично говорите..." Вот и попробуй, выдержи такую болтовню.

"Нет, дудки, - решил он, - не зайду в дом". А сам все шел и шел, как телок на веревочке.

- Лека, - наконец остановился он, высвободив руку из-под ее локтя, мне нужно на следствие, дела у меня. Beчером зайду.

- На следствие, - капризно надула она губы (они у нее, нужно сказать, соблазнительные, пухлые, прямо какие-то бесстыжие), - к купчихам идете... После сходите, только подушечку покажу. Пожалуйста.

"Ну что поделаешь, - сдался он, - считай, жена уже. И зачем только эти жены нам на всю жизнь? Вот у птиц, у зверей семья на один сезон. Верно сказал наш земляк Гоголь: "Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!" вспомнил он недавно прочитанные строки.

Он шел рядом с Леокадией и сердито молчал. Тень Леки ложилась ему под ноги, и он злобно топтал ее, крепко наступая на голову, плечи, шею, ненавидя эту тень, как ее саму, живую.

- Алексей Федорович, что это вы так топаете?

- Клопов давлю.

- А они что, и по улице бегают?

- Ага.

Дома Лека и правда показала ему подушечку с вышитой наволочкой розовые цветы и загогулины. Алексей, чтобы доставить ей удовольствие, похвалил вышивку, подушечку приложил к щеке, сказал, что она такая же мягкая, как мастерица, чьи руки ее вышивали.

- Ой, что вы, Алексей Сидорович! - Лека сделала вид, что застеснялась. Поставила на стол вазочку с вишневым вареньем, графинчик вишневой наливки.

- Мне ваша маман говорила, что вы любите вишневое варенье.

- Ага, - нарочно "агакнул" он.

- Не нужно так. Фи...

Алексей выпил наливку, наелся варенья, захмелел. Лека пододвинула свое кресло вплотную к нему. Брала Алексея за руку, касалась щекой его щеки. И когда Алексей растаял и обнял ее за плечи, положила голову ему на грудь и закрыла глаза.

- Алексей Сидорович, - сказала она томно и тихо, почти шепотом, не раскрывая глаз, - поглядите, ножки у меня тоже красивые, - и приподняла слегка подол юбки.

- Ага.

- Про такую ножку написал один французский сочинитель - Бальзак его зовут. - Она потянулась к дивану, взяла с него книжку, открыла на нужной странице и попросила Алексея почитать.

"Ножка была, - читал он вслух, - узенькая, с красивым изгибом и шириной не более чем в два перста, а длиной с воробышка, с миниатюрнейшим носком... - Читая, Алексей то и дело кидал взгляд на Лекину короткую и широкую ступню. - ...одним словом, ножка, достойная поцелуя, как разбойник достоин петли".

- Как французы умеют поэтично писать про женщин и их красоту... А правда, я, пусть и не красивая, а ужасно симпатичная.

- Симпатичная, очень даже симпатичная.

Вот такой был у них разговор. Тоска, а не разговор. Правда, говорила больше Лека. Алексей только поддакивал да "агакал". Потом Лека попробовала играть на рояле, била по клавишам короткими, сильными пальцами, рояль гудел сердито и непослушно, словно огрызался.

- Не колоти, он же расстроенный, - взмолился Алексей. Он снова вспомнил про службу, глянул на часы - перевалило на вторую половину дня, считай, день пропал. Решил все же хоть что-нибудь сделать и по службе. Сказал об этом Леокадии. Она попробовала его задержать, назвала бездушным эгоистом, раз не хочет разделить с ней скуку, разозлилась, хоть и старалась скрыть свою злость.

Алексей вышел из дома и трусцой пустился по улице, радуясь воле, как шалый телок, сорвавшийся с привязи. Решил покончить с Иваненко. Вот сейчас зайдет к нему и сделает все, что нужно. Дорогой, однако, забыл и про Леку, и про службу, думал о Нонне. Поймал себя на том, с каким сладким, теплым чувством вспоминает про нее. До чего хороша! Не обычной заурядной женской красотой - лицом, фигурой, а своей яркостью. Глянешь на нее и глаза зажмуришь - такая яркая, что теряешься. Почти каждый день видятся - в одном ведь доме живут, а не может до сих пор говорить с ней спокойно, естественно, как говорит со всеми. Позавидовал Соколовскому - ну и повезло с женой. Это вам не Лека... Вспомнилось однажды сказанное Нонной: "Вы, Алексей Сидорович, человек добрый, честный, а вот цели в жизни у вас нет. Высокой цели".

- Нет цели? - повторил он теперь вслух, впервые задумавшись над этими словами, и приостановился. - Как так нет цели? Я ж выбрал службу, чтобы карьеру сделать. Хочу стать следователем, потом товарищем прокурора, прокурором... Разве это не цель?

Интересно, а какая у нее цель и у мужа ее? Выходит, есть она у них и живут для этой цели? А почему живут врозь, почему она не поехала в Корольцы вместе с мужем? Интересно и непонятно. Алексей задумался. В груди что-то царапнуло, заскребло острой лапкой. Если у них есть цель, как они могут достигнуть ее здесь: Нонна нигде не служит, муж - эконом бедного имения в конотопской глуши.