— Я звал тебя, — произнес он. — Ты не отвечала, и я уже начал беспокоиться…

Она обернулась, и Беррис понял, что нарушение приличий волнует ее сейчас далеко не в первую очередь. Веки ее покраснели и набухли, по щекам текли слезы. Она подняла руку, прикрывая маленькую грудь, но жест был чисто символический и не мог ничего скрыть. Губы ее дрожали. Беррис ощутил сильное возбуждение и отстраненно подивился, почему вид столь худосочной наготы так действует на него. Потому, решил он, что преодолен последний остававшийся между ними барьер, даже не преодолен, а напрочь сметен с пути.

— Миннер, мне так стыдно. Я стою тут уже полчаса!

— И в чем дело?

— Мне нечего одеть!

Он подошел поближе. Она отступила на шаг, продолжая прикрывать грудь. Беррис заглянул в гардероб. На полках выстроились десятки баночек аэрозолей. Пятьдесят. Сто.

— Ну?

— Не могу же я надеть это!

Он вытащил наугад банку. Судя по рисунку на этикетке, это было платье, изысканно-элегантное в своей простоте, сотканное из ночи и тумана.

— Почему?

— Мне нужно что-нибудь попроще. Здесь нет ничего попроще?

— Попроще? Для Галактического Зала?

— Миннер, мне страшно.

И правда, всю ее покрывала гусиная кожа.

— Иногда ты такой ребенок! — вырвалось у Берриса.

Слова глубоко ранили ее. Лона отпрянула, в уголках глаз ее показались крупные слезы. Слова давно отзвучали, а ощущение несправедливой обиды осталось висеть в воздухе, как взбаламученный ил в речной воде.

— Если я ребенок, — хрипло произнесла она, — что мне тогда делать в Галактическом Зале?

Обнять ее? Утешить? Беррис явственно ощутил, как его бросает из одного водоворота неуверенности в другой.

— Лона, пожалуйста, только без глупостей, — произнес он, изобразив голосом что-то среднее между отеческим гневом и фальшивой заботливостью. — Ты теперь важная персона. Сегодня вечером миллиарды увидят тебя на своих экранах и будут говорить: какая красавица, как ей повезло. Надень что-нибудь, во что было бы не стыдно нарядиться самой Клеопатре. А потом скажи себе, что ты Клеопатра.

— Разве я похожа на Клеопатру?

Он смерил ее медленным взглядом. Именно этого, похоже, она и добивалась. Да, вынужден был мысленно признать он, до Элизиных роскошных форм ей далеко. (Именно это признание, скорее всего, она и хотела вырвать у него.) Но что-то по-своему привлекательное в ее изящной фигурке было. Даже… женственное. В ней проглядывала то озорная школьница, то престарелая невротичка.

— Надень любое, — произнес Беррис. — Вот увидишь, ты быстро привыкнешь… — из глубины памяти выплыл высокопарный оборот, — …расцветешь, как роза. Расслабься. Смотри, какой дурацкий костюм я нацепил, и мне кажется, что все это потешно донельзя. Тебе надо найти что-нибудь столь же бредовое. Давай, одевайся.

— У меня проблема. Мне никак не выбрать.

Тут с ней было нельзя не согласиться. Беррис уставился в шкаф. Выбор был невероятно широк. У самой Клеопатры голова пошла бы кругом, что уж говорить о бедной замухрышке — та просто остолбенела. Беррис наугад извлек несколько банок, надеясь, что какая-нибудь с ходу подойдет. Но ни один из этих шикарных нарядов не был задуман для бедных замухрышек, и чем глубже Беррис зарывался в шкаф, тем безнадежней казалось ему это занятие. В конце концов, он вернулся к тому наряду, который первым попал к нему в руки: простота, элегантность, изыск, — ночь и туман.

— Вот, — произнес он. — По-моему, как раз то, что надо.

— Да? — Лона неуверенно взглянула на этикетку. — Я буду все время смущаться в таком… экстравагантном наряде.

— Лона, эту тему мы уже закрыли! Одевайся!

— Я не знаю, как пользоваться распылителем. Ни разу не приходилось.

— Что может быть проще! — взорвался он, через секунду уже кляня себя за ту легкость, с какой скатывался на церберские интонации. — Видишь, здесь напечатана инструкция. Вставь банку в гнездо…

— Вставь сам, пожалуйста.

Приемное отверстие со щелчком заглотило банку. Лона встала к раструбу воронки, и вокруг ее бледной стройной фигурки заклубилось серовато-черное облачко. У Берриса начало зарождаться подозрение, что им всю дорогу манипулировали, и при этом весьма умело. Одним гигантским прыжком они преодолели барьер стыдливости, и вот уже она, ни капли не смущаясь, дефилирует перед ним в чем мать родила, как будто они уже много лет в браке. Спрашивает его совета, какое надеть вечернее платье. Заставляет стоять рядом, когда она в облаке молекулярной пыли совершает медленный пируэт под раструбом распылителя. Маленькая ведьма! Какая техника! Зареванная, конфузящаяся школьница… Или это все одни домыслы? Да, наверное, домыслы. Скорее всего.

— Ну как? — поинтересовалась она.

— Потрясающе. — И это не преувеличение. — Вон зеркало. Полюбуйся сама.

Вспыхнула улыбка в несколько киловатт. Наверное, зря я навоображал всякого, подумал Беррис; неспособна она на такую тонкую игру. Все гораздо проще, все на поверхности: искренний ужас при мысли о том, что предстоит, столь же искренний восторг при взгляде на то, что получилось.

А получилось действительно нечто потрясающее. Наряд был не то чтобы совсем прозрачным и не то чтобы совсем облегающим; он легким облачком зависал вокруг Доны, обволакивая худенькие ноги и покатые плечи, искусно намекая на роскошность не существующих в природе форм. С аэрозольным нарядом никто не носил нижнего белья, и голое тело прикрывала только молекулярная пленка толщиной в микрон, но благодаря хитроумию модельеров ниспадающие широкие складки давали богатую пищу воображению.

Подбор цветов был просто восхитительный. Наверное, постарался безымянный маг от молекулярной химии — платье не придерживалось какого-то определенного цвета. Лона делала шаг, другой, и наряд с готовностью изменил окраску, от закатно-серой бархатистости до ярчайшей голубизны летнего неба — и далее до черного, серо-коричневого, жемчужного, розовато-лилового тона.

Платье наложило на Лону печать утонченности. Беррису показалось, что девушка стала выше, старше, оживленней, уверенней в себе. Она расправила плечи, и воздушно-облачный лиф завораживающе всколыхнулся.

— Тебе нравится? — тихо спросила она.

— Невероятно.

— Так странно… Я никогда не надевала ничего подобного. Золушка отправляется на бал!

— А Дункан Чок в роли феи-крестной?

Они прыснули.

— Надеюсь, в полночь он превратится в тыкву, — отсмеявшись, объявила Лона и подошла к зеркалу. — Миннер, я буду готова минут через пять, хорошо?

Он вернулся к себе в комнату. На то, чтобы уничтожить следы слез, ей понадобилось не пять, а добрых пятнадцать минут, но Беррис простил ее. Когда она появилась, ее было не узнать: искрящиеся глаза, полные, лучащиеся матовым блеском губы, большие золотые сережки. Она вплыла к нему в комнату, как утренняя дымка, колышущаяся на ветру.

— Теперь можно идти, — глубоким горловым голосом произнесла Лона.

Берриса такая трансформация позабавила и приятно удивила. С одной стороны, Лона походила на девочку, которая изо всех сил старается казаться солидной взрослой дамой. С другой стороны, в ней было что-то от женщины, которая в один прекрасный момент вдруг обнаружила, что она больше не девочка. Жила-была себе гусеница, а потом взяла и превратилась в бабочку. В любом случае, на Лону было просто приятно смотреть. Само очарование. Оно и к лучшему: чуть меньше народу будет пялиться вслед ему, чуть больше — вслед ей.

Рука об руку они направились к гравишахте.

Перед тем как выйти из номера, Беррис позвонил Аудаду и сообщил, что они спускаются на обед. Через мгновение они были уже в кабине гравишахты. В желудке засосало, и Беррис в зародыше подавил приступ паники. После возвращения на Землю это будет его первое настоящее появление на публике. Обед в ресторане ресторанов. Не исключено, что его странное лицо испортит аппетит сотне-другой посетителей, и икра покажется им скисшей; со всех сторон его будут рассматривать чужие глаза. Что же, к этому надо отнестись, как к «суду божьему», по выражению Чока. Странно, но от присутствия Лоны он черпал силы; он постарался придать лицу выражение беззаботности — столь же чуждое ему, как элегантный наряд Лоне.