Все это далеко не делало чести Фа-Кимниболу, но в любом случае он не собирался брать Вейавалу в Доинно.
Пока он стоял, подыскивал слова, которые бы утешили ее или по крайней мере позволили бы ему грациозно уехать, к ним подошел королевский сын Битерулв, этот красивый и сообразительный юноша. Он твердо и уверенно пожал руку Фа-Кимнибола:
— Благополучного путешествия, кузен. Пусть боги помогут тебе.
— Благодарю тебя, Битерулв. Уверен, что мы очень скоро встретимся.
— Надеюсь, кузен. — Битерулв быстро перевел взгляд с Фа-Кимнибола на Вейавалу, потом обратно на фа-Кимнибола. На какое-то время между ними повис негласный вопрос, но это прошло. Похоже, Битерулв быстро схватывал суть дела: достаточно было расстояния между ними и ее взгляда.
Это был еще один неприятный момент. Битерулв был единоутробным братом Вейавалы: их матерью являлась Синифиста. Было очевидно, что мальчик был любимец короля. Из всех принцев он казался самым умным, в нем отсутствовала надменность, присущая Чхаму и Амифину, или шумливость других сыновей. Но вот на его глазах отвергали его сестру. Каким бы он ни был сдержанным, он мог этого не вынести. Собирался ли он решить вопрос силой и тем самым причинить всем немало хлопот?
Явно, нет. С огромным тактом Битерулв повернулся к Вейавале и сказал:
— Ну что же, сестра, если ты простилась с Фа-Ким-ниболом, то навестим теперь нашу мать. Она будет очень рада, если мы позавтракаем с ней.
Вейавала тупо посмотрела на него.
— А после этого, — продолжил Битерулв, — мы поднимемся на стену и посмотрим, как наш кузен покидает Джиссо. Так что пошли. — Он обнял девушку за плечи. Он был ненамного выше и едва ли плотнее сестры, но повел ее спокойно и уверенно. Вейавала один раз обернулась, бросив на Фа-Кимнибола панический взгляд, по потом вышла из комнаты. Фа-Кимнибол почувствовал огромную волну благодарности к смышленому мальчишке.
Ну что же, как-нибудь позже он с ним рассчитается. Королю будет сложно понять, что для него еще не подоспело время брать жену из королевской фамилии города Джиссо. А убедить в этом Вейавалу было куда сложнее. Но молода, она все забудет, она полюбит кого-нибудь еще.
«Если я когда-нибудь сделаюсь здесь королем, — подумал Фа-Кимнибол, — то удостою принца Битерулва самого высокого положения и буду держать его при себе. И если я никогда не стану отцом, то королем Джиссо после меня будет он: очередность династии — сын Саламана следует за сыном Харруэла».
Он рассмеялся над свой глупостью: он забежал на много шагов вперед. Наверное, на слишком много.
Эспересейджиот уже поджидал со своими каретами на королевском дворе. Главный возничий взирал на серое небо с явным неудовольствием, его яркий золотистый мех поднялся от злости. Он мрачно посмотрел на Фа-Кимнибола:
— Если бы мои слова могли что-то изменить, то я бы сказал, что погода не для путешествия.
— Да, могло бы быть и лучше. Но сегодня мы покидаем это место.
Эспересейджиот сплюнул:
— Говорят, что их зимние бури длятся лишь около пары недель.
— А может, и три и четыре. Кто может знать наверняка? Эспересейджиот, меня вызывает вождь. Неужели тебе так понравился этот мрачный город, что ты готов просидеть здесь до весны?
— Мне нравятся мои зенди, принц.
— Они не смогут выстоять в холод?
— Эта порода лучше перенесет Долгую Зиму. Но пребывание здесь не пойдет им на пользу. Я уже говорил вам, что это животные для прогулок по городу, они привыкли к теплу.
— Тогда мы будем держать их в тепле. Попроси у королевских грумов запасные одеяла. Мы постараемся их сильно не гнать. Мы будем передвигаться равномерно — как раз так, как тебе нравится. Это несчастное время года скоро кончится, нам придется потерпеть лишь несколько дней, но к тому времени мы уже окажемся далеко но пути к Доинно.
Эспересейджиот холодно улыбнулся:
— Как пожелаете, принц. — И направился к конюшням.
В дальнем конце двора Фа-Кимнибол заметил Дьюманку, который проверял провизию, которую должны были погрузить в фургон. Не прекращая работы, квартирмейстер приветливо помахал рукой.
Был уже полдень, когда наконец-то были закончены последние приготовления, и они выехали из южных ворот. Светило яркое солнце, ветра почти не было, однако начинавшийся под стеной ландшафт был отталкивающим: лишенные листьев деревья стояли словно мертвые, а над повернутыми к северу склонами нависла морозная дымка. Во второй половине дня ветер с востока усилился, проносясь над высушенным плато подобно ятагану. Единственным признаком жизни были фонарные деревья, находившиеся к югу от города, потому что даже в такое ненастное время года крошечные светящиеся птицы, не покидали их. Когда немного стемнело, они начали испускать пульсирующий свет, однако от этого не становилось радостнее.
Фа-Кимнибол оглянулся. С вершины стены им вслед смотрели крошечные фигуры. Саламан? Битерулв? Вейавала? Он помахал им. Ему ответили, но не все.
Экипажи продвигались вперед. Город Джиссо за их спиной исчез. Медленно и осторожно посланники из города Доинно пролагали путь на юг через пустынные, продуваемые ветрами земли.
VII
РАСКАТЫ ВОЙНЫ
Спустя неделю после отъезда Фа-Кимнибола во дворец к Саламану привели руководителя допущенцев Зектира Лукина. Только что освобожденный из тюрьмы и достаточно облагоразумевшийся Амифин отправился в захудалый восточный квартал города с полдюжиной стражников, предчувствуя сопротивление. Но был крайне удивлен, обнаружив, что Зектир Лукин опасался беседы с королем не больше танцев в обнаженном виде на улицах, когда дули черные ветры. Он вел себя так, словно все это время только и ждал вызова Саламана — словно не понимал, почему этот вызов так долго откладывался.
Встреча с руководителем допущенцев тоже принесла Саламану ряд неожиданностей.
Глава секты представлялся ему каким-то фанатиком с безумными глазами, возбудимым и раздражительным, который с пеной у рта выкрикивает и бормочет непостижимые лозунги. Но по крайней мере в одном он не ошибся: вне всяких сомнений, Зектир Лукин был фанатиком. В нем все — волевой оскал челюстей, холодный, немигающий взгляд и плотное мускулистое тело, покрытое серым седеющим мехом — говорило о необыкновенной целеустремленности и преданности выбранному делу.
Но выкрики? Бормотание лозунгов? Этот человек был спокоен и несговорчив. От него веяло ледяной замкнутостью, в которой Саламан мгновенно обнаружил сходство с собой. Этот человек мог вполне быть королем, если бы в первые дни города дела обстояли бы немного по-другому. Но вместо этого он стал мясником, который проводил свои дни не в каменном дворце, а на бойне, разрубая туши среди струившихся вокруг него рек крови. А по вечерам он и его последователи встречались в гимназии восточного квартала и обучали друг друга странным догмам своей веры.
Смелый, с квадратными плечами, он стоял перед королем.
— И как давно твои люди этим занимаются? — спросил Саламан.
— На протяжении нескольких лет.
— Трех? Пяти?
— Почти с самого начала основания города.
— Нет, — пробормотал Саламан. — Это невозможно, чтобы вы просуществовали так долго, а я ничего об этом не слышал.
Зектир Лукин пожал плечами:
— Нас было очень мало, и мы молчали. Мы изучали свои тексты, встречались и тренировались в своих дисциплинах. Мы не искали новобранцев. Это было наше личное дело. Мой отец Лаккамай был первым из нас, и затем…
— Лаккамай? — Еще одна неожиданность. В коконе и Венджибонезе Лаккамай казался человеком тихим, который все держал в себе, и, похоже, в его душе не было особых глубин. В Венджибонезе он был любовником жрицы Толайри, но после Раскола Толайри без колебаний бросила Лаккамая и ушла с Харруэлом, одним из основателей крошечного поселения, которое впоследствии станет городом Джиссо. Он давно умер. Саламан не помнил, чтобы у Лаккамая когда-нибудь была жена, которая произвела бы ему на свет сына.
— Вы знали его, — сказал Зектир Лукин.