Она пожала плечами:

— Я просто знаю, что вы с ним никогда не были друзьями. А за обедом он рассказал о том, на что не имел права. Это же, наверное, предательство, выбалтывать подобным образом государственные секреты? Возможно, он не захочет довериться тебе.

— Не имел права болтать о войне, которая нас уничтожит только потому, что Фа-Кимнибол желает удовлетворить свою прихоть повоевать? Ты называешь это предательством? Это Фа-Кимнибол совершает предательство, Кэтирил.

— Да. Я тоже так думаю. Именно поэтому я все тебе рассказала.

— Но ты сомневаешься, что Симфала Хонджинда посвятит меня в подробности.

— Я очень в этом сомневаюсь, брат.

— Хорошо, хорошо. Пока достаточно просто знать, что Фа-Кимнибол и Саламан сговорились. Я это учту.

— И пусть боги ие оставят нас, что бы ни произошло, — произнесла Кэтирил.

— Боги, — тихо повторил себе под нос Хазефен Муери и хихикнул, когда сестра ушла. — Да, действительно, пусть боги не оставят нас.

«Для меня они всего лишь имена». Это были слова Нилли Аруиланы, произнесенные в тот единственный раз, когда она с таким неистовством, восторженно выступила перед Президиумом. «Наше собственное изобретение для самоутешения в трудные времена». Хазефен Муери никогда не забывал ни того момента, ни этих слов.

Всего лишь имена. Это была его точка зрения. По правде говоря, он понимал, что являет собой еще более тяжелый случай, чем Нилли Аруилана, потому что он вообще ни во что не верит, кроме того что жизнь — глупость, жестокая шутка, ряд мелких событий, что другой причины, кроме того что мы есть, для нашего существования не было. Она, по крайней мере, приняла на веру джикский миф о том, что миром правит космический план и всё является частью предопределенной модели. Он никогда не сталкивался с доказательствами этому. У него не было морального стержня, и он понимал это, — он мог занять любую позицию, которая на данный момент казалась наиболее подходящей: сегодня принимать войну, а завтра — отрицать, смотря по обстоятельствам. В его жизни всё имеющее значение приобретало силу, потому что сама жизнь человека являлась всем, и всё одновременно было шуткой.

Однажды Хазефен Муери попытался изложить все это Нилли Аруилане, надеясь доказать ей, что у них много общего в мировоззрении. Но она лишь презрительно взглянула на него и произнесла ледяным тоном:

— Ты меня совершенно не понимаешь, Хазефен Муери, ни капли.

Пусть так. Возможно, он не понимает.

Но он понимал смысл удивительной сказки, пересказанной ему в этот день Кэтирил. Он сам удивился тому, что это не было для него сюрпризом. Вне всяких сомнений, Фа-Кимнибол отправился на север, чтобы раздуть войну с джиками; вне всяких сомнений, воинственный Саламан с радостью сговорился с ним об этом. И вне всяких сомнений, соберет всю свою убывающую энергию и все еще значительную силу для того, чтобы склонить Президиум к одобрению.

Но возможно, это всего лишь способ отвлечь их внимание. «Очень возможно», — подумал он. Ну а если война неизбежна, чтобы подчеркнуть, какую вероломную роль во всем этом сыграл Фа-Кимнибол? Город лишь пострадает, если вступит в войну с человеконасе-комыми. Потери будут ужасными, и не исключено, что жизненный уклад будет невосполнимо разрушен. И в конечном итоге те, кто разжигал войну, будут ею же и свергнуты, а те, кто безрезультатно пытался ее предотвратить, возвысятся до величия.

Хазефен Муери улыбнулся. «Я посмотрю, что смогу сделать, — подумал он. — И пусть боги в самом деле меня не оставят».

Они шли неделями, все время продвигаясь на север. За их спинами снова заворачивался в весну счастливый мир, но на этих покинутых землях с дальней стороны от Венджибонезы все еще господствовала зима. Для Зектира Лукина это не имело значения. Для него были едины и зимний холод, и горячие струи лета. Он почти не замечал смену времен года, кроме того что в одно время ночь была длиннее, чем в другое.

Теперь они находились среди унылых земель. Серой была земля; серым было небо; серым был даже ветер, переносивший темный песок, когда с ревом налетал с востока. Оживляла унылый пейзаж лишь растительность, которая с мрачной неистовостью пыталась противостоять всей этой серости: упругая скудная пунцовая трава; жесткие куполообразные грибы невыносимо желтого цвета и, если на них наступали ногой, взрывавшиеся облаками сверкающих зеленых спор; высокие и изогнутые деревья, покрытые мерцающими голубыми листьями, напоминавшими иглы, которые постоянно пускали дождь вязкого розового сока, обжигавшего как кислота.

Вдалеке образовывали цепи, словно короткие и толстые зубы, низкие известняковые холмы. Находившаяся между ними открытая местность была скучной, сухой и не обещающей ничего хорошего: без озер, без потоков, только случайный черноватый родник вытекал из какой-то покрытой солыо трещины в земле.

— Куда теперь? — спросила Лиспар Моэн. Она была походным герольдом, который передавал другим приказы Зекгира Лукина.

Он кивнул в сторону холмов и показал на непрерывную северо-восточную дорогу.

— Страна джиков? — уточнила она.

— Наша страна, — поправил ее Зектир Лукин.

По серой равнине за ним теперь шло триста сорок допущенцев из Джиссо.

Из первоначальных трехсот семидесяти шести последователей с десяток слишком старых или немощных — чтобы пойти на риск начать новую жизнь среди дикой местности, — когда подошло время отправляться, просто отреклись от веры и отказались идти. Зектир Лукин это предчувствовал. Он даже не попытался их принуждать.

Принуждение не входило в его философию — он во всем признавал верховную власть богов. Если боги решили, что кто-то из его последователей предпочел не идти за ним, он был готов это принять. Зектир Лукин, ожидавший от мира не более того, что мир мог ему предоставить, никогда не ведал разочарования.

Во время похода тоже было несколько потерь. И это он принял спокойно: боги распоряжались их дорогой всегда.

Когда переселенцы проходили по окрестностям Венджибонезы, рейдовая группа джиков захватила пятерых его людей. Зная, что древней столицей народа с темно-синими глазами теперь владеют человеконасекомые, Зектир Лукин предпочел дорогу к востоку от нее. Похоже, это было недостаточно далеко. Внезапная атака, крики, потасовка и огромное замешательство — все это произошло в сумерках в горном ущелье, скрытом в густом тумане. Все это продолжалось какие-то мгновения — на земле остались брошенные рюкзаки и перевернутая ручная тележка. Преследовать было бессмысленно: окружавшая их высокогорная местность была темной и непроторенной. Зектир Лукин был рад, что джики взяли в плен так мало народа.

Других забрали естественные опасности, — это была дикая местность. Валежник скрывал яму, на дне которой подстерегали серые когти и желтые клыки. Спустя несколько дней из ниоткуда, как бешеный, вылетел огромный, тяжелый как камень, низконогий зверь с густой коричневой чешуей, который из стороны в сторону раскачивал своей небольшой головой с грустными глазами, словно это была дубинка, и убивал всех, кого ею задевал. Потом им повстречалось смешное прыгающее существо с веселыми золотистыми глазами и до нелепого крошечными передними лапами, но на его хвосте рос шип, испускавший ядовитые струи. А однажды в полдень налетел рой быстрокрылых насекомых, таких же ослепительных, как жемчужины, которые наполнили воздух молочными брызгами. Кто успел из вдохнуть, заболел; а многие из заболевших так и не выздоровели.

— Этого следовало ожидать, — сказал Зектир Лукин.

— Мы признаем волю богов, — отозвались его люди.

Оставшиеся в живых бесстрашно продолжали продвижение вперед. Зектир Лукин ждал, что Божественная Пятерка укажет ему место, где они должны будут основать свой город.

С дальней стороны меловых холмов серый фон исчезал. Земля здесь была бледно-коричневой с красными полосами, что, возможно, служило признаком плодородия. С востока на запад текла река, которая расходилась на три потока. Вдоль берегов зеленью сияла растительность, на некоторых кустах висели сочные I красноватые фрукты со сморщенной кожурой, — они, похоже, были съедобными.