Усмехаясь над таким тупоумным заключением, отправился к машине. Позволил себе расслабиться - и едва не упал. Вернее, упал на руки и колено. Чертыхаясь, присел у лужи, черпнул ладонями теплого дождя. Даже хотел сполоснуть лицо, да вовремя вспомнил, где нахожусь. И так, подозреваю, от меня несет за версту скотным двором. Представляю, чувства той, кто ждет меня на чашечку кофе. А что делать? Как говаривал классик: полюбите нас черненькими, а беленькими нас всяк полюбит.
Еще он, похоже, говорил о быстрой езде - и это точно: кто из нас не любит лететь над трассой с ветерком, чтобы перед бампером плясала, заметая подолом, рыжая хохотунья по имени Смерть.
Порой кокетка отчетливо проступала, когда с авиационным гулом накатывал импортный лимузин, за рулем которого находился камикадзе отечественных дорог. Свет фар слепил и в их многоцветном сиянии замечалась эта развеселая деваха, зазывно отмахивающая рукой, мол, я люблю вас, дави на газ!
Что я и делаю, стараясь, однако, отстрочить наше неизбежное рандеву. Не все дела переделаны, не все враги повержены, не все барышни полюблены, не так ли, сержант?
Усталость почувствовал уже на улицах спящего города. Даже мой армейский организм умаялся от бесконечного напряжения "мирных" будней. Как говорится, мирный атом - на страже родины. Если, конечно, представить, что все мы на своем земном шарике находимся в ядерном реакторе некой Вселенской коптильни.
Капитан милиции Лахова проживала в Олимпийской деревне, что на юго-западе столицы. Бетонный жилой массив, воздвигнутый лет двадцать назад, никак не напоминал аграрное поселение: стареющий мегаполис, где в клетушечных квартирках мылили свой век те, кто смотрел из окон только тогда, когда пытался удостовериться в метеорологическом прогнозе.
Припарковав машину, вышел на пространство, продуваемое сырыми ветрами. Поежился от мысли, что мог каждый день ходить меж этими чудовищными мертвыми строениями и думать, что жизнь удалась.
Подъезд был защищен от мелких террористов металлической дверью, да нажатие на кнопочки с цифрами "3", "7", "9" открыли её. Дремавшее кошачье семейство прыснуло из-под ног, точно смех циркового арлекина. Стены и лифт были исписан призывами "бить жидов и спасать Россию". Одни глупцы ищут абстрактного врага, усмехнулся я, другие - конкретного. Все хотят найти, кто виноват и что делать? Кажется, я тоже в их числе.
Ну да ладно, утешаю себя, не я придумал этот мир и даже не я первым начал боевые действия, но если они начались, то отступать некуда: мы все стоим на последней ступеньке, после которой начинается замусоренный подвал, где пытают окровавленные тушки наших душ, потравленные сахарным гексогеном.
Дверь в общий коридор была приоткрыта. Вместе с теплым домашним запахом у истомленной пыльной лампы плавали сновидения.
Женщина в джинсах и майке встречает меня на пороге, как обеспокоенная мать встречает гулящего сына. На миловидном лице Александры легкие следы поспешного грима цвета сочинских чайных роз. А в уголках её влажных глаз таилась иступленная страсть...
- Наконец-то, проходи, - и буквально затянула меня в квартиру. - Я сейчас, Дима.
- А я торопился, - топтался на мраморных плитах маленькой прихожей, чувствуя, как мой навоженный агрессивный запах рвется в чистое пространство комнат, заполненных джазовой мелодией.
- Что? - крикнула из спальни.
- Того, - застеснялся, - меня бы постирать. Пахну как ковбой из Майями.
- Ты был в Майями?
- Не был я ещё там, - забурчал, - пока, - расшнуровывал армейские ботинки. - Говорю, пахну как пастух.
- Кто труп?
- Какой труп?
Это называется двое, он и она, поговорили в четыре часа утра под горячие ритмы негритянского джаз-банда из вышеупомянутого Майями.
Эх, оказаться бы сейчас под пыльными североамериканскими пальмами, чтобы греть мамон у мирового океана и не думать о любимой сторонке, где происходят странные события, похожие на бесконечную ночь длинных ножей. Да нет, черт возьми, нельзя в Майями! Кто тогда остановит кровавую резню здесь? Патетично? Возможно? Что не мешает мне чувствовать себя причастным к новейшей истории.
- Так о каком трупе речь? - появилась Александра с банным полотенцем и, чуть поморщившись, сказала: - Все же я тебя пополоскаю...
- Как енот-полоскун полощет рака, - вспомнил зоологический мир, чтобы очистить его от песочка, а потом слопать за милую душу, да?
- Ага, - радостно ответили мне и облизнулись
Вот за что люблю дам, так за их непосредственность. Хотя, как известно, женщины делятся на дам и не дам. В первом случае, они дают сразу, а потом берут все, включая и святую душу, во-втором - тоже самое, но с играми в собственную святость.
- Живым я отсюда, кажется, не выйду, - вздохнул, переступая порожек ванной комнаты.
- Не бойся, выйдешь, - засмеялась Александра. - Давай-давай, не стесняйся. - Открыла кран, тиснула в руки флакон с пеной и под шум воды вышла вон: - Ныряй, я сейчас...
Ванная комната походила на монументальное произведение искусства, созданное по индивидуальному заказу. Даже не верилось, что такое можно пристроить в панельном доме. Мрамор черный-мрамор белый, позолота ручек, огромное зеркало и главное: похожее на морскую шлюпку "джакузи" со всеми удобствами для помыва. Унитаз цвета "глотка нового дня" (это я про кофе) напоминал царский престол, на который было страшно сесть.
Я почесал затылок: что делать? Оскорблять такую красоту своим ароматным телом? Однако делать нечего - корытце ванны заполнялось озерной, казалось, водой. Вылил туда содержимое флакона и, стащив трусы, заступил в шлюпку "джакузи", в которой задымилась пена. Эх-ма! Жизнь наша! Омоем тело и душу, чтобы после грешить, не так ли, сержант?
В теплой воде почувствовала себя, как космонавт в невесомости: было легко и приятно. Как мало надо для счастья - плыть в озерном пространстве нашего неустойчивого бытия и ни о чем не думать. И о чем можно думать, если находишься в полной безопасности. Так, наверное, чувствует себя ребенок в юрте маминой утробы. Хорош-ш-шо!
- Не уснул, - вошла Александра с подносом в руках. - Коньячку для душевного уюта?
- Можно, - и поднял маленький бокал, на донышке коего плескалась жидкость, настоянная на французских холеных клопиках, о которых я и сказал.