Красиво, очень красиво вьется-клубится следом за трактором живое белое облачко. Но вот перевернуты новые пласты земли, и облачко тут же тает, птицы усаживаются на землю, и издали кажется тогда, что над только что вспаханной землей распустились большие белые цветы.
Заканчивается работа на полях, исчезают с полей чайки, и теперь не так часто увидишь этих птиц. Вот если разойдется ветер над озером да раскачает как следует молодой тростник, тогда над тростником тут же появятся озерные чайки — большие они мастерицы ловить разных насекомых, которых выгнал из травы ветер.
Ну а сизые чайки? А сизых чаек, пожалуй, и не увидишь за такой охотой. Не увидишь и задумаешься: не занимаются ли наши сизые чайки по летнему времени рыбной ловлей? Не переводят ли эти птицы рыбную молодь? Тут как раз и заметишь: вьются сизые чайки с криком у самого берега, где появилась рыбка-уклейка. Сизые чайки вьются над водой, садятся на воду, что-то высматривают в воде, иногда и ухватывают клювом небольшую рыбку. Правда, не часто приходит к птицам такая удача…
Как-то наблюдал я за сизыми чайками, что принялись было за рыбную ловлю. И тут ко мне подошел местный рыбак и громко так произнес:
— Ишь ты, опять рыбу переводят, подлые.
Я удивился, с каких это пор стали обвинять наших чаек в грабежах и разбоях, да еще называть нехорошими словами. А подошедший ко мне человек сердито продолжал:
— Знаешь, сколько эти чайки рыбы вылавливают? Я вот читал, что одна чайка может съесть за день триста граммов рыбы. Вот и считай. За десять дней — три килограмма. Так? Так… А за месяц почти десять килограммов. Теперь эти десять килограммов помножь на все месяцы, когда чайки у нас живут. Помножил? Ну, что получилось? Более пятидесяти килограммов. Вот тебе и на. А сколько чаек у нас на озере? Тьма-тьмущая. Так кто у нас в озере рыбу изводит: птица или рыбаки?
Я внимательно посмотрел на человека, который только что произнес такую грозную речь, и задумался: о каких именно рыбаках идет сейчас речь?
Нет, настоящие рыбаки рыбу не изводят — настоящие рыбаки уважают законы, уважают рыбу и не станут ловить ее запрещенными снастями и в запрещенное время. «А не браконьер ли мой сердитый собеседник? — подумал я. — Уж больно он ополчился на безобидных птиц!»
И откуда мой странный собеседник взял все эти цифры? Кто подсчитал, что сизая чайка поедает в день триста граммов рыбы? Я задумался, стал вспоминать все прочитанное когда-то об этих птицах и наконец вспомнил… Вспомнил, обрадовался — да, было где-то сказано, что сизая чайка, живущая в неволе, действительно, может съесть за день триста граммов рыбы. Но это лишь тогда, когда чайку кормят одной рыбой. А ведь на воле одной рыбой чайки никогда не питаются. Сколько мышей, сколько насекомых, сколько погибших животных поедают эти птицы — вот и выходит, что все расчеты сердитого человека неверны. Десять килограммов рыбы за месяц одна чайка никогда не съест, живя на воле…
А потом, какой рыбой питаются чайки? Какую ловят? Вспомнил я, как однажды ловил на лесном озере щук. Подплыл я на лодке к елке, упавшей в воду — любят щуки такие места, удобно им здесь прятаться в засаде и ждать, когда мимо проплывет какая-нибудь неосторожная рыбешка. Подплыл я к елке осторожно, остановил лодку и присмотрелся. Вокруг плавало много мелких плотвичек и окуньков. Рыбешки плавали спокойно и, казалось, совсем не подозревали, что где-то рядом таится грозная щука.
Я немного подождал, понаблюдал еще за беспечными рыбешками, потом размотал свою удочку и поймал одну небольшую плотвичку. Потом эту плотвичку, как живца, посадил на крючок и снова пустил в воду.
Конечно, плотвичке было неловко на крючке — она все время опускала головку вниз, поднимала кверху хвостик — словом, плавала уже совсем не так, как плавают здоровые рыбешки, крутившиеся тут же, возле моего поплавка… Прошло немного времени, и из-под еловых ветвей вырвалась зеленая щука и кинулась к моей лодке.
Нет, эта щука не собиралась ловить рыбок, которые стайкой плавали возле моего поплавка, — щука кинулась к моему живцу, который не мог никуда скрыться. Хищная рыбина сорвала живца с крючка, на крючок не попалась и снова затаилась в ветвях упавшего дерева.
Выходило, что щука, хищная, быстрая рыбина, предпочитала ловить лишь таких рыбок, которые казались ей больными, ослабевшими и которые поэтому не могли от нее поспешно сбежать. «А раз так, — думал я теперь, — то почему бы не быть такому же правилу и у чаек? Почему бы и чайкам не охотиться прежде всего за ослабевшими и больными рыбками, ведь такую рыбку поймать куда проще?»
Пока я рассуждал и слушал сердитого человека, чайки продолжали крутиться возле берега, где появились уклейки. Уклейки пришли сюда на нерест, отметать икру. Небольшие быстрые рыбки носились между камнями, оставляя тут свои икринки. Некоторые рыбки по ошибке выскакивали на берег — и именно таких оплошавших рыбешек и подбирали чайки-рыболовы.
Я тоже отыскал такую выскочившую на берег уклейку. Она уже была без сил и вряд ли бы ожила. Я бросил рыбешку подальше от берега. Она ударилась о воду, недолго задержалась возле поверхности и стала медленно тонуть. Я хорошо видел, как поблескивает на солнце ее серебристый бочок. И тут к рыбешке кинулась чайка. У самой воды чайка вскинула крылья и, чуть присев на воду, схватила мою рыбешку…
Чайка с добычей в клюве летела к берегу, чтобы там закусить, а следом за ней с криком неслись другие чайки, норовя отнять рыбку у счастливого охотника. Я смотрел птицам вслед и еще раз убеждался, что рыбная ловля для моих чаек не такой уж простой промысел, что поймать здоровую, сильную рыбку не так-то легко, а потому добычей чаек и становятся, как правило, лишь больные, слабые рыбки, обреченные на гибель.
Нет, мой сердитый собеседник был неправ. Скорей всего, чаек надо было хвалить: поедая больных рыбешек, они избавляли озеро, реку от болезней. Но рыбак, которого про себя я уже называл браконьером, никак не унимался:
— Вот видишь, какие они до рыбы жадные — ужас какие жадные…
Я ничего не ответил и медленно пошел домой. У дома я остановился и посмотрел туда, где недавно стоял. Там, у самой воды, по-прежнему вились белокрылые чайки. Одни птицы летали кругами над берегом и камнями, где нерестилась уклейка, другие сидели у воды и на камнях. Моего сердитого собеседника нигде не было.
На следующий день рано утром я вышел на крыльцо и прежде всего посмотрел туда, где вчера любовался сизыми чайками. Солнце еще не успело подняться из-за леса, и уклейки к берегу, наверное, еще не подошли, ночью рыбешки отдыхали на глубине и являлись к камням на нерест лишь тогда, когда день как следует расходился. Вот почему я очень удивился, увидев на берегу вчерашних птиц. Причем на этот раз чаек было куда больше, чем вчера днем.
«Зачем они собрались в такую рань? — подумал я. — Что делают там, на берегу? Если они явились на рыбную ловлю, то им следовало бы плавать среди камней, а не сидеть в стороне, на сухом берегу! А может быть, они просто прилетели в ожидании уклеек и привели с собой сородичей?»
Я еще раз пригляделся к белым птицам и насторожился: чайки вовсе не сидели без дела. Они все время что-то подбирали с земли. И рядом с чайками крутились и тоже что-то подбирали с земли и жадно заглатывали вороны…
Не торопясь, чтобы не сразу напугать птиц, я направился к камням на берегу и, когда подошел совсем близко, все понял… На берегу, измятая, раздавленная резиновыми сапогами, лежала мелкая рыбешка-уклейка. Свежие следы резиновых сапог были всюду. Я осмотрел берег и нашел след от лодки, которую причаливали тут. Все ясно: здесь ночью побывали жадные люди. Они пришли сюда с запретной снастью — неводом и за один раз выловили много-много уклейки, явившейся на нерест. Эта уклейка пришла отметать икру, чтобы из икры появились на свет новые маленькие рыбки, а ее выловили, выкрали у озера, нарушив все законы природы…
Рыбу браконьеры ловили тайно, ночью, боялись, что их увидят, и в темноте, конечно, просыпали часть улова на землю. И вот теперь загубленную рыбешку отыскали сизые чайки.