- Давай, - охотно согласился я.

И через минуту мы уже лежали на печи под теплым старым шубняком.

На чердаке утихло. Сова, наверно, улетела. Мы не спали. Мы твердо решили: раз недалеко от нас роют окопы, надо и нам быть готовыми.

Лежали и рассуждали о том, где лучше всего можно спрятаться, если придут немцы.

У меня мелькнула радостная мысль. Я вспомнил, что в лесу, там, где когда-то была порубка, обжигали угли, есть вырытая в бугре просторная землянка.

Порубка давным-давно заросла непроходимой чащей молодого орешника. Орешник рос даже на верху землянки и у входа в нее.

По всем сторонам делянку окружал глухой дубовый лес. "Хороший тут будет штаб для нашего партизанского отряда", - подумал я и напомнил о землянке Витьке.

- Место подходящее, - грустно прошептал Витька, - только землянка-то вся изломана.

- Ну так и что, подделаем, - успокоил я. Витька согласился.

Начался разговор о том, как и когда лучше всего это сделать.

Я настаивал отложить до воскресенья. Витьке казалась отсрочка слишком долгой, и он протестовал. Он почему-то думал, что откладывать нельзя. И мы договорились завтра в школу не ходить.

На этом и заснули.

Разбудил нас стук распахнувшейся двери.

Я приподнял голову. На улице, за окном, светало. В печи весело потрескивали дрова. Пахло хмельными дрожжами. Возле меня на голой печи грелись большие хлебные плошки с тестом. У порога в сбившейся набок шали, в телогрейке с растрепанными концами рукавов стояла моя мать.

- Моего постреленка у вас нет? - не замечая меня, обратилась она к Витькиной матери, которая, подпоясанная коротким дырявым фартуком, разделывала скалкой на столе лепешки.

- У нас. На печи вон спят.

Я осторожно нырнул под шубу.

- Далась им какая-то карта. Всю ночь, окаянные, не спали, продолжала Витькина мать, - я уж турнула их. Так нет, на печь вон забрались.

Витька улыбнулся и погрозил мне пальцем: молчи, мол.

Мы притворились спящими и даже захрапели.

Голос матери:

- Вовка, Вовк, Володька!

- Ээ...э, - промычал я.

- Вставай.

Больше притворяться было нельзя, и я лениво сошел с печи.

Витька серьезно посмотрел на меня: уговор!

Я подмигнул: не забыл, помню.

Мать, проводив меня до дому, поставила на стол завтрак и ушла на работу. Скоро прибежал Витька. Мы принесли из амбара тяжелое шомпольное ружье, достали из-за подтопка железную банку, в которой отец хранил порох, пистоны, дробь, зарядили, взяли лопату, топор и вышли.

Погода стояла тихая. Ночью выпал первый снег. Кругом было чисто, свежо и радостно. Мы уже давно миновали речку и подходили к лесу.

"Цинь... цинь... циринь..." - пискнула на опушке синица.

"Кар... кар..." - одиноко, протяжно каркнула высоко пролетевшая над нами ворона.

Тишина. Темные стволы деревьев. Под ногами треск сучьев. Где-то в стороне стук топора. Дальше, дальше и дальше.

Лес становился все чаще и глуше. Вот и сосновый бор. Угрюмый, холодный, неприветливый. На толстой, кряжистой сосне слышится шорох.

Мы остановились. На длинном ветвистом суку белка спокойно выщелачивала шишки.

Витька вскинул ружье, прицелился.

- Не надо, - остановил я его, хватаясь за ствол.

Белка встрепенулась, прыгнула и скрылась в высоких мохнатых вершинах. Витька сорвался с места, подбежал к кряжистой сосне и ударил по ней прикладом.

Ук! - вздрогнул лес.

Я посмотрел на покачивающиеся вершины и с сожалением вздохнул:

- Идем.

Витька еще раз ударил по стволу, крикнул, и мы отправились дальше. Скоро перелезли овраг, вошли в дубовый лес и по знакомой нам тропе вышли на старую порубку. Витька шел первым. Вдруг он остановился и тревожно знаками позвал меня к себе.

Я подошел.

- Смотри, - шепотом проговорил Витька, указывая пальцем вперед.

На снегу был большой звериный след.

Мы переглянулись: волки!

След свежий, потому что снег выпал только этой ночью.

Мы поколебались. О волках ходили страшные слухи. Говорили, что в соседней деревне по вечерам стая волков каждый день нападала на людей. Искусали восемь человек. Позднее выяснилось, что это была не стая, а один волк-людоед.

Тощий, длинный, он, как привидение, нападал и скрывался. И нигде не оставлял следов. Оказалось, что он ходил по дорогам и тропам, а на день прятался в заброшенном сарае. Убил его специально вызванный из районного центра охотник.

...Витька взвел курок ружья.

За время войны волков в округе развелось великое множество. А может быть, их пригнала к нам приближающаяся линия фронта. В нашей деревне волки разбойничали как хотели. Собак разрывали прямо в подворотнях. Среди белого дня нападали на стадо. Совсем недавно загрызли молодого колхозного жеребенка. А у нашей соседки тети Дуни съели козу. Съели во дворе. Подрыли под стену лаз и съели.

Витька несмело шагнул вперед. Ружье держал наготове.

След, петляя меж кустов, вел нас к землянке.

- А вдруг они... - полушепотом проговорил я.

Витька не ответил.

Вот и наша землянка. След шел мимо нее, спускался по бугру вниз, пересекал небольшую поляну и скрывался в густой заросли орешника.

Я навалился плечом на дверь землянки, и она со скрипом приоткрылась. Мы торопливо протиснулись внутрь.

Терпкий запах прелых листьев. Сырость. По углам седая паутина. Одна из стен осыпалась. Печка, вырытая сбоку в земле и выложенная кирпичами, обвалилась. Небольшое окно рядом с дверью разбито. Деревянные нары поросли плесенью и мхом.

- Ух ты! - обрадованно вздохнул Витька. - Я думал, она плоше, а это чепуха - устроим.

Но сказать - одно, а сделать - другое.

Зимний день короткий. Пока мы рубили жерди, пока копошились с печкой, затуманились сумерки.

Пора уходить.

Мы наломали охапку сухого валежника, развели в печке огонь и присели на нары перекусить.

Разговаривать не хотелось.

Я смотрел на слабые языки пламени, на то, как они мягко и ласково облизывают поленья, как судорожно корчится и извивается березовая кора.

Витька вытянул на нарах ноги, прилег и задумчиво смотрел в окно.

- Знаешь, Вовк... - мечтательно произнес он, но тут же смолк, приподнялся и застыл.

- Что?

- Раз, два, три... семь... - тихо, испуганно считал Витька.

Я тревожно спрыгнул с нар и подбежал к окну.

Совсем рядом в низине из зарослей орешника по старому следу гуськом выходили на поляну волки. Десять волков. Впереди шел матерый вожак. Шел медленно, наклонив тяжелую лобастую голову.

Вот он остановился, сел, принюхиваясь, лениво повернул голову в нашу сторону. Сверкнули синеватым морозом глаза.

Я обмер.

Витька схватил ружье. Руки у него дрожали.

- Витька, не надо, Витька, - захлебываясь, зашептал я.

- Это фашисты, Вовка, фашисты.

И вдруг мы замерли. Нас сковал ледяной ужас.

Лес застонал от унылого протяжного воя. Он то нарастал, то обрывался собачьим лаем, то басил, обливая душу страхом и тоской.

Первым опомнился Витька:

- Чего мы струсили?! А еще партизаны.

Вой оборвался.

Волки пересекли поляну и не спеша поднимались по склону к землянке.

Ближе, ближе, ближе.

Витька, припав к окну, целился.

Ближе, ближе.

Выстрел. Дым.

Однако и сквозь пелену дыма мы разглядели, что стая шарахнулась врассыпную и только вожак споткнулся и зарылся головой в снег.

- Есть! - радостно закричал Витька.

Дым рассеялся.

Мы в страхе попятились в глубь землянки. В нескольких шагах от окошка, ощетинив шерсть, стоял седой матерый волк.

Я схватил топор.

Волк не двигался.

Прошло несколько долгих, мучительных секунд.

Оскал зубов. Холодные глаза.

Волк пошатнулся и упал.

- Вот так-то, - проговорил Витька и выронил из рук ружье.

Сумерки сгущались. Подул ветер. Повалил густой снег. В печи догорели последние дрова.