— Аншлаг! Аншлаг! — не выдержав, прокричал Казарян.

— Помолчи, — приказал ему Смирнов, полез во внутренний карман пиджака и, вытащив пухлый конверт, небрежно бросил на середину стола. И сообщил: — Ровно десять тысяч баксов.

— А налоги? — уличил его Кузьминский.

— Налоги выплачены банкирами с такой суммы, чтобы нам вышло ровно десять тысяч. Богатые — они форс любят, — объяснил Смирнов.

— И что с ними делать? — поинтересовался Спиридонов.

— Как — что? — удивился Смирнов. — Делить будем!

— Как же ты собираешься делить? — продолжил допрос Спиридонов.

— Очень даже просто, — все уже продумал Дед. — Всем — по тысяче, Жорке — три, а одну — прогулять.

— И нам с Варварой по тысяче? — удивилась Лидия Сергеевна, и сразу же за ней высказался Кузьминский:

— А мне-то за что?

— За дело, — разозлился Смирнов. — В канаве валялся? Из «узи» палил?

— Предложение! — Казаряновский баритон остановил перебрех.

— Делай! — великодушно разрешил Смирнов.

— Тебе и Жоре по тысяче. Тебе дачу чинить, а Жоре себя, — почти дословно воспроизвел маховские слова Казарян. — А остальное в секретный фонд Смирнова. Фонд, который поможет любому из нас в чрезвычайных обстоительствах.

— Разумно, — согласился Спиридонов, но Смирнов восстал: — Какой еще фонд?! Не сегодня завтра сдохнем, а деньги в чулок? Нет уж! Все прогуляем!

— Я не совсем поняла тебя, Саша, — робко вступила в разговор Лидия Сергеевна. — Как это так — прогуляем?

— Ну, я неточно выразился, — засбоил Смирнов.

— Нет, не дают гусару развернуться, — Подытожил Казарян. — Надеюсь, у нас — демократия? Тогда ставлю на голосование мое предложение.

Мигом проголосовали. Против был один Смирнов. Утешительно потрепав его по плечу, Казарян попытался развить свой успех:

— Эти восемь тысяч я в «Чару» положу. Пусть настоящий процент идет. Наши киношники хорошо на этих процентах живут.

— Ну уж фигушки! — взревел Смирнов. — В последнее время мы с Жоркой на этих банкиров насмотрелись! Пришьют твоего главного в «Чаре» — и все, банк лопнул. Тогда ищи-свищи наши денежки. Ставлю на голосование предложение: ни в какие коммерческие банки наши «зеленые» не сдавать!

За «Чару» голосовали Казарян, Спиридонов и Кузьминский. Дамы, Смирнов и Сырцов были против.

— А где их держать? — недоумевал Спиридонов.

— У тебя в кабинете. В сейфе, — тут же сообразил Смирнов.

— Но ведь квартиру и обворовать могут, — заныл хозяин.

— Может и кирпич тебе на башку упасть. Терпи, коза, а то мамой будешь. Все равно, жизнь прекрасна, Алик! — Теперь уже Смирнов был утешителем, оптимистичным и самоуверенным. — С этим вопросом все. Теперь следующее: Роман и Жора, через три часа вы мне понадобитесь.

— А если ты нам не понадобишься через три часа? — спросил на всех обиженный Казарян.

— Рома, ау! — ласково окликнул его Смирнов. — Ты замечательный парень!

— Да иди ты! — в момент сдался Казарян.

— Значит, у Жоры три часа свободных? — поинтересовалась Лидия Сергеевна.

— Ну и что? — забеспокоился Смирнов.

— Ты уже забыл, что Ксения переезжает к нам завтра. Она просила тебя, Жора, заглянуть к ее маме и взять кое-что из вещей. Вот тебе два списка. В одном — одежда, в другом конспекты и книги. Сделаешь?

— Не очень хочется, — признался Сырцов. — Но придется.

Врач рекомендовал ему носить руку на перевязи, чтобы не беспокоить рану. Он так и делал. Но только не за рулем. «Девятка» катила по знакомому маршруту: вниз к Москве-реке и по набережной до дома с пентхаузом. Загнав машину во двор и заглушив мотор, Сырцов глянул на себя в зеркальце заднего обзора. Личико опало до нормы, губы приняли прежнюю форму. Кому пироги да пышки, а кому синяки да шишки. Шишки уже ушли, а синяки, вернее, рудименты синяков, остались. Рожа довольно пестрая.

Открыла сама.

— Здравствуйте, Светлана Дмитриевна! — заспешил Сырцов. — Ваша дочь просила меня привезти кое-какие ее вещи. Вот два списка. В одном — книги, в другом — одежда.

— Здравствуйте, Георгий Петрович, — безразлично откликнулась Светлана. — Раз просила... Что ж, пройдемте в ее комнату.

Они были одни в громадных апартаментах. Они шли бесконечно долго, и их шаги рваным гулом отдавались в многочисленных помещениях.

— Пустыня, — непроизвольно вырвалось у Сырцова.

— Я продаю этот сарай, — не оборачиваясь (шла впереди) сообщила Светлана.

— Коляша Сергеев такой хотел купить, — вспомнил Сырцов. — Только его тоже убили.

— Не беспокойтесь, Георгий. Покупатели уже есть, — поднимаясь по лестнице, сказала она. Вошли в комнату Ксении. — Я гардеробом займусь, а вы уж с книгами и конспектами разбирайтесь.

Сырцов сел за стол и выдвинул ящики. Светлана вышла, но вскоре вернулась со здоровенной дорожной сумкой. Он отбирал бумаги, а потом, подойдя к книжным полкам, — книги. Она с женской аккуратностью укладывала в сумку платья, юбки, кофты. Сворачивая черный Ксенин свитер, Светлана вдруг пришла в ярость:

— Эта сучка даже на Валиных похоронах ко мне не подошла!

Сырцов уже сделал свое дело: его рюкзак был набит, и поэтому он, вновь повесив левую руку на перевязь, вольно сидел на тахте. Спросил, бешено разозлившись на подлые и несправедливые слова:

— Ненавидеть собственную дочь — нормально ли это?

— Она — предательница! Гнусная двуличная мерзавка!

— Так бы и задушила ее?.. — предположил он. — Как Машу Елагину?

— Что ты сказал? — угрожающе переспросила она.

— Ты, — выделив слово «ты», повторил Сырцов, — убила Марию Елагину.

— И? — насмешливо вдруг потребовала продолжения она.

— И знала, что Пашка убьет твоего мужа.

— Оговор, — спокойно заявила Светлана. — Бездоказательный оговор со стороны неудачливого отвергнутого любовника.

— Неудачливый отвергнутый любовник — это я?

— А кто же?

— Я видел окурочки, Светлана. И твой прикус на них.

— А где эти окурочки?

— Убивать — великий и непрошеный грех, Светлана, — не отвечая на вопрос, тихо сказал Сырцов.

— Вы-то Пашку тоже убили.

— Леонид застрелил многократного убийцу. И то потому, что убийца уже убивал меня.

— А я защищала любимую дочь, которую шантажистка-блядь втянула в смертельную кашу. Я не хотела ее убивать.

— Но убила. Так получилось. Любить и убивать... — Сырцов поднялся с тахты, закинул рюкзак за плечо, поинтересовался: — Ты все собрала?

— Подожди еще минуточку, — попросила Светлана и вновь убежала. Вернулась с туалетной сумочкой, так называемой косметичкой, засунула ее в середину почти наполненной сумки, уложила обувь и сказала: — Теперь все!

— Пошли? — предложил оп.

— Пошли, — согласилась она.

Снова шли мертвой анфиладой. Он шел, сильно скособочившись: и рюкзак на правом плече, и сумка в правой руке. В передней-вестибюле он поставил сумку на пол — передохнуть, пока она открывает дверь. Светлана взглядом указала нашего левую руку и спросила:

— Пашкина работа?

— Его, — подтвердил Сырцов.

— Плохо он умел стрелять, — решила она. — Но и слава Богу.

Она приблизилась к нему, прижалась, узкой ладонью дотянулась до его шеи. Рука ее опускалась все ниже, на ходу осторожно расстегивая пуговицы рубашки. Бесовским наваждением, мороком подкатывало неудержимое желание.

— Георгий... Георгий... — задыхаясь, шептала Светлана.

Он грубо оторвал ее от себя, перевел дыхание и напомнил:

— Я — отвергнутый любовник, Светлана.

Она молча прошла к двери, открыла ее и предложила ему уходить:

— Прошу.

— До свидания, Светлана, — попрощался он уже из-за порога.

— Прощай, Георгий, — ответила она. — Моих мужей и любовников убивают. Тебя, наверное, скоро убьют.

И захлопнула дверь. Большая доброжелательница ему попалась. Не то чтобы испугался, но противно было. Он спустился вниз, бросил на заднее сиденье рюкзак и сумку и поехал в Могильцевский. От мамы к дочке.

Не профессорша Ираида Андреевна и не приживалка-секретарша открыла ему дверь профессорской квартиры с соответствующей медной табличкой. Дверь решительно распахнула Люба. Увидела его, не удивилась и поприветствовала: