— Добрый день, милый друг.

— Не понял, — настороженно сказал Сырцов.

— Чего уж тут понимать. Милый друг. Ты мне напоминаешь героя одноименного романа Мопассана, который все со старухами трахается, — выложила Люба заранее заготовленную фразу.

— Это тебе Ксения сказала?

— Зачем же? Когда вы меня выгнали, я у дверей осталась и подслушала.

— А хорошо ли это?

— Кто меня спрашивает об этом? Протопоп Аввакум? Алеша Карамазов?

— Уймись, Любовь.

— Не уговаривай меня. Твоя ненасытная любовь к каждой попавшейся юбке не уймется никогда.

— Ух! — вырвалось непроизвольно.

— Вот тебе и «ух!», — отметила его ошарашенность довольная Люба. — Проходи, сатир, Ксения тебя ждет.

— А ты? — осмелел Сырцов.

— А я в порядке. Никого не ждала. Тебя во всяком случае. — И, нанеся последний добивающий удар, Люба направилась в глубь квартиры. Распорядилась на ходу: — Дверь закрой.

Член-корреспондент АН Ираида Андреевна Васильева отвела под постой Ксении свой обширный кабинет. Войдя в него, Сырцов слегка заробел: столько книг он видел только в Ленинской библиотеке. И на разных языках. Поцеловав Ксению в подставленную ею сухую щеку, он почтительно осведомился:

— Хозяйка где?

— На работе, — ответила Ксения. — Оказывается, в нашей стране еще есть люди, которые работают.

— А секретарша?

— По магазинам пошла.

— Значит, вы одни в квартире, — все понял Сырцов. — То-то Любка распоясалась!

Неизвестно откуда (во всяком случае для Сырцова) объявился слишком большой даже для такого кабинета ухоженный и воспитанный сенбернар. Объявился и уселся посреди туркменского ковра, с ненавязчивым любопытством разглядывая неизвестного ему посетителя. '

— Фас, Дик, фас! — попыталась спровоцировать пса на агрессивные действия против Сырцова Люба, но Дик перевел взгляд на нее и с удовольствием, во всю пасть, зевнул. Сырцов хрюкнул от восторга, а Люба обиделась: — Тоже мне, собака! За поруганную честь девушки отомстить не может!

— Он только слабых и беззащитных спасает и защищает, — заступился за пса Сырцов и спросил у Ксении: — Можно, я позвоню по телефону?

— Звони, — за Ксению ответила Люба. — Телефон в коридоре. Можешь за собой и дверь прикрыть, если разговор секретный.

Он-таки закрыл за собой дверь. Люба ринулась к письменному столу, на котором незаметно притулился плоский телефонный аппарат фирмы «Панасоник».

— Ты что собираешься делать? — поинтересовалась Ксения.

— Как — что? — удивилась Люба. — Подслушивать, конечно! Подождем, подождем самую малость... Вот теперь пора.

Она тихохонько сняла трубку и нажала желтую кнопку. В кабинете раздался хрипловатый бас Смирнова:

— Слушаю тебя, Жора.

— Я готов, Александр Иванович.

— Через час у спиридоновского подъезда. Поедем на Ромкиной «Волге».

— Дуру брать?

— Это он про меня, что ли? — шепотом задала вопрос Люба.)

— Обязательно. И вообще подготовься к возможным неожиданностям.

— Тогда я домой заскочу.

— А где ты сейчас?

— У Ксении.

— Успеешь?

— Времени — вагон и маленькая тележка.

— Ксюшку за меня поцелуй и действуй.

Люба быстренько положила трубку на место, отскочила от стола и важно уселась в гостевое кресло. Склонив голову и присев, Ксения выкладывала из сумки свою одежонку. Вдруг удивилась, вытащив вечернее платье почти совсем без верха — одни бретельки. Поднялась, приложила платье к себе, поискала глазами зеркало, не нашла и сказала:

— Зачем она его положила? Я же не просила!

Вернулся Сырцов и сообщил Ксении о смирновской просьбе:

— Дед велел мне тебя за себя поцеловать.

— Целуй, — разрешила Ксения. Он еще раз поцеловал ее в щеку и, разглядев неизвестно как возникший на диване одежный развал, удивился:

— А для чего ты все из сумки вытаскиваешь? Все равно завтра к Деду повезешь.

— Ни хрена ты в женщинах не разбираешься, — заметила Люба. — А еще Дон-Жуан!

Но Ксения, видимо, посчитала, что он прав. Она сложила вечернее платье и возвратила его в сумку. Там, в сумке, ее рука натолкнулась на нечто неожиданное. Косметичка явилась на свет.

— Что это? — спросила Ксения у Сырцова.

— А я откуда знаю? — обиженно возмутился он. — Сумку не я собирал.

Ксения открыла косметичку и поочередно выложила на письменный стол довольно толстую пачку стодолларовых купюр, несколько дорогих в изысканном сафьяне ювелирных футляров и фотографию. Ксения взяла фотографию в руки и рассматривала, рассматривала ее. Невоспитанный Сырцов взглянул на снимок через ее плечо. Семилетняя Ксюшка и Светлана, совсем молоденькая, счастливо улыбаясь, смотрели на него.

— Мамочка ты мамочка, — сказала Ксения и вернула фотографию на стол. Изображением к сукну. Открыла самый большой футляр. На темно-бордовом бархате зеленело и сияло изумрудное ожерелье в алмазной осыпи. — Вспомнила, что я в детстве больше всего любила примерять этот изумрудный гарнитур. — Тряхнула головой и, указав на футляры и доллары, потребовала у Сырцова совета: — Как мне вернуть ей все это, Георгий?

— Никак. Ты сама к ней не поедешь, а ни с кем другим она по этому поводу и разговаривать не станет.

— Что же делать, что же делать?

— Ничего не делать, — прекратила прения Люба. — Принципиально не желаешь щеголять в изумрудах — не носи их, не хочешь жить за ее счет — не трать эти доллары. Пусть все лежит у тебя. Может быть, когда-нибудь все это ей понадобится.

— Не понадобится, — уверенно заявил Сырцов. И тут же получил от Любы:

— Тебе лучше знать!

Устав отбиваться, он понял, что сейчас отсюда надо слинять, и сообщил:

— Мне пора, девочки.

Они проводили его до двери. Открывая ее, Ксения попросила:

— Деда за меня поцелуй.

— Да он колючий! Щетина после утреннего бритья уже выросла! — выразил свое неудовольствие Сырцов и шагнул на площадку. Уже спускаясь по лестнице, услышал последнее Любино напутствие:

— Ты там поосторожнее, половой психопат!

Казаряновская «Волга» стояла у подъезда спиридоновского дома. Сырцов посмотрел на часы и решил к Спиридоновым не заходить: было без семи минут три — семь минут до назначенного срока. Смирнов и Казарян вышли тютелька в тютельку, ровно в три. Увидев Сырцова за рулем бежевой «девятки», Смирнов мотнул головой — приказал пересаживаться.

Казарян включил зажигание, но «Волга» не тронулась с места: настал черед предварительного, определяющего дальнейшие действия перебреха.

— Мы у Дмитрия Федоровича должны быть к четырем. Думаю, к этому времени они от него уже выметутся, — изложил свою позицию Смирнов.

— Молчал, молчал, а теперь более чем загадочно разродился, — проворчал Казарян. — На кой хрен к старому маразматику ехать, и кто это — они?

— Жора, ты узнал того, кто сегодня вручал нам «зеленые»? — не отвечая Роману, спросил Смирнов.

— А как же! — с плотоядной улыбкой вспомнил сидевший рядом со Смирновым на заднем сиденье Сырцов. — Генеральный секретарь банкирской ассоциации, когда-то просто секретарь нашей бессмертной партии Юрий Егорович, ваш старый-старый знакомец и клиент, Роман Суренович.

— Иди ты! — ахнул, обернувшись к ним, Казарян. — А я-то думал, что три года тому назад мы навсегда отбили у него охоту к бурной деятельности.

— А теперь, Жора, вспомни, что сказал наш Юрий Егорович, отказываясь от участия в положенном и организованном им же самим аляфуршете.

Цепкая память Сырцова позволила ему изложить руладу Юрия Егоровича дословно. Сырцов прикрыл глаза и закуковал, стараясь подражать секретарю:

— «Завтра у нас, а следовательно, и у меня — знаменательное и, как я считаю, переломное событие. Банк «Возрождение», одним из руководителей которого являюсь я, объединяется с «Департ-Домус-банком». Представляете, сколько оргвопросов предстоит разрешить сегодня мне?»

— Магнитофон, — похвалил Дед Сырцова. А Казарян недоумевал:

— И ты, Саня, считаешь, что среди оргвопросов — поездка к Дмитрию Федоровичу? Зачем?