— Ничего не понимаю! — продолжал-таки кривляться Дмитрий Федорович. — Врываются какие-то неизвестные люди, несут ахинею...

— Ты почему Торопова выключил? — перебил его Казарян. Бил, как всегда в дуэте со Смирновым, в точку. Очень непросто, не наврав, ответить было на этот простой вопрос. Вот и наврал Дмитрий Федорович, ощутимо наврал:

— Какого еще Торопова?

— Перебор, Митя, перебор! — возликовал Дед. И Казаряну: — Ты садись, Рома, садись. Сейчас по-настоящему разговаривать будем.

— А что ты здесь раскомандовался? — возмутился Дмитрий Федорович.

— Ты же в детство впал, ничего не соображаешь, как я понимаю. Вот я и взял бразды правления, — объяснил свое самоуправство Дед и, отодвинув магнитофон, глянул на бутылку дорогого коньяка, на лимончик, На икорку, на многоглазый сырок. — За что пьешь, Митяй, под песенки Торопова? За упокой души Василия Прахова? За упокой души Марии Елагиной? Михаила Грушина? Паши Рузанова? Николая Сергеева? Зятя своего поминаешь?

Вид взъярившегося отставного полковника явно радовал Дмитрия Федоровича. Он, не таясь, ликвидировал на своем лице идиотическую серьезность и с легкой улыбкой удовлетворенно выслушал темпераментные словесные выплески до конца. Когда Смирнов утих, он сказал:

— Торопов, будучи Светкиным мужем, когда пьяный под утро возвращался в наш дом, в ответ на ее крики читал стишки Маяковского. А так как это случалось часто и стишки декламировал он регулярно и громко, то я их запомнил навсегда. — Дмитрий Федорович недолго поморгал и вспомнил: — «Я — ученый малый, милая, громыхания оставьте ваши. Если молния меня не убила, то и гром мне, ей-богу, не страшен». Нестрашен твой гром, Смирнов.

— У Маяковского, может, действительно так: гроза прошла. Но для себя ты, Митя, перепутал очередность. Не молния была над тобой, а зарница за горизонтом, и гром, который слышишь ты, — только вестник приближающейся грозы. Убивающие молнии для тебя еще впереди.

— Что у тебя есть, Смирнов? — уже серьезно спросил Дмитрий Федорович.

— Ицыковичи и их убийство командой Грекова, с которым ты был связан крепко. Деньги, которые ушли за бугор с фальшивыми Ицыковичами, были твои или, во всяком случае, контролируемые тобой денежки вашей всесоюзной мафии. Всей операцией руководил ты.

— Недоказуемо, — небрежно отбрехнулся Дмитрий Федорович и стал тщательно, как микстуру, наливать коньяк в рюмку.

— Андрей Робертович Зуев уже показал на следствии, что операция «Ицыковичи» была одобрена тобой и переориентирована на то, чтобы стать каналом, по которому утекли из России огромные капиталы. По твоему предложению Греков сделал лже-Ицыковичам внетаможенный вывоз имущества, вес которого превышал тонну. Восемьдесят четвертый год, ты уже чуял запах жареного.

— Кто такой Андрей Робертович Зуев?

— Помощник Грекова и правая рука Паши Рузанова в киллерском бизнесе.

— Он откажется от своих показаний. — Дмитрий Федорович принял свою рюмочку, обстоятельно обсосал лимонный кружок в сахаре и слегка изменившимся от коньяка и лимона голосом потребовал продолжения: — Еще что есть?

— То старое дело подниму с грандиозной лесной панамой. Там тоже все связи на тебя.

— Опоздал. Двадцать пять лет прошло. Срок давности.

— Ишь какой хладнокровный! У тебя же руки по локоть в крови!

— Я никого не убивал, — искренне возразил Дмитрий Федорович.

— Тебе и не надо самому убивать. Ты приказываешь.

— Кому?

— Я ваш триумвират разорву на куски, а потом уже каждого поодиночке расколю до задницы.

— Не разорвешь, милиционер. Мы теперь благодаря моим усилиям объединены великой целью.

— И какая же цель у двух марксистов и одного уголовника? Построение коммунистической малины? — первый раз вступил в разговор Казарян. А Смирнов добавил:

— Думаешь, соберете все денежки в кулак и этим кулаком стукнете по столу?

— Это раньше у нас деньги были подсобным средством распределения, а теперь они решают все. — Дмитрий Федорович, обеими руками оттолкнувшись от столешницы, горделиво вознесся. — Этими холодными угольками мы растопим деревянный самовар. И он закипит! — пафосно заверил он свое крепкое выступление и совершенно другим голосом поинтересовался: — А зачем вы ко мне приехали? Показать свою беспомощность и бессилие?

— Раскочегарить тебя и посмотреть, каков ты настоящий, — сказал Смирнов.

— И каков я настоящий?

— Это нам надо знать, а не тебе, — мгновенно срезал Дмитрия Федоровича Казарян.

— Надо полагать, теперь знаете. Тогда выметайтесь. — Дмитрий Федорович бодро прошагал к двери и открыл ее.

Казарян, засунув руки в карманы и тихохонько насвистывая «Деревянный самовар», прошел мимо него: к свету, к свежему ветру, к зеленым деревьям и нужной человеку своей мягкостью доброй траве.

А Смирнов задержался. Он, с брезгливым ужасом рассмотрев склеротическое — в глубоких морщинах и вылезших на нос и щеки кровеносных сосудах — лицо, спросил грустно, без всякой подначки:

— Сколько тебе лет, старик?

— Не намного больше, чем тебе, юноша, — язвительно заметил Дмитрий Федорович.

— Второй раз прихожу я к тебе и второй раз ужасаюсь. Ты безжалостен, старик! Ты убиваешь всех, кто приближается к тебе. И врагов, и так называемых друзей, и родных. Трех своих зятьев, Пашу Рузанова...

— Пашу убили вы! — криком возразив, перебил Дмитрий Федорович.

— Ты своими комбинациями подставил его. Ты изломал жизнь собственной дочери, превратив ее в психопатку. Ты сделал несчастной свою внучку. Ты все помнишь и ничему не научился. Отобранная власть над людьми — вот единственное твое горе. Сосредоточив миллионы и миллиарды в своих руках, вы на короткое время, может быть, и вернете себе власть. Но все равно ты проиграл, потому что вокруг тебя пустыня.

— Как там Ксюша? — вдруг спросил Дмитрий Федорович.

— У нас с женой живет. У нас, а не у тебя. Ты проиграл, старик! — закончил беседу Смирнов и, не оборачиваясь, прошел сквозь дом.

У калитки стояли трое, чему Смирнов несказанно удивился.

— Это кто такой? — спросил он у Сырцова, сурово глядя на огорченного и слегка поврежденного (постанывал, осторожно массируя правой рукой свою шею) молодого атлета в джинсе.

— А это личный охранник Дмитрия Федоровича Кирилл. Дурачок, — сразу же все поставил на свои места Сырцов. — Оборонять своего бугра собирался.

— Где ты его зацепил?

— Не я. Мой дружок Рекс его у черного входа унюхал и ласкаться побежал. А я — за ним, — кратко поведал об инциденте Сырцов. Услышав свое имя, откуда-то примчался Рекс и ткнулся мордой в смирновский живот. Смирнова сильно шатнуло, и он, с фальшивой умильностью почесывая пса за ухом, недовольно оглядел местность и сурово распорядился:

— Поехали домой.

Сырцов вынул из кармана боевой жилетки новенький «магнум», выщелкнул обойму, забросил ее в дальние кусты, проверил патронник и протянул охраннику:

— Держи, Киря. Обойму поищешь, поищешь и найдешь. А то кто тебя, дурака, знает: вдруг палить вздумаешь.

Уже на подъезде к Москве Казарян изрек:

— Опять не до конца, Саня. Ицыковичей уже не достать, потому что они за бугром наверняка уже не Ицыковичи. Андрей Робертович при хорошем посуле через адвоката не то чтобы откажется от своих показаний (он понимает, что при полной отказке Жора, как свидетель, утопит его), он просто слегка откорректирует их так, что Дмитрий Федорович окажется за скобками. Тем более что он сам не выходил на нашего главного. Что дальше? — Казарян говорил с ними не поворачивая головы — вел машину.

— А дальше — тишина, — с тоской решил Сырцов.

— А дальше — я им зубы вырву, — пообещал Смирнов, сам хищно обнажив свои пластмассовые зубы.

— Воробьев? — мгновенно догадался Сырцов. Не отвечая на полу вопрос, Дед продолжил:

— Двое бывших — идеологи, стратеги. Без зубов и рук они беспомощны. А я им зубы вырву и руки переломаю к чертям собачьим!

Глава 41