Я опустился на лавку, вкопанную у щита с расписанием движения, и в ожидании рейсового автобуса стал перебирать подробности нашего трехчасового свидания, хотя в моем положении это уже не имело никакого значения. С тем же успехом я мог считать проносящиеся мимо автомобили или деревья, стоящие по ту сторону шоссе, - результат был бы тот же самый. Но, видно, слишком велика была сила инерции, слишком глубоко завяз я в этой истории, чтобы вот так, разом, выйти из игры. Думать не мог мне запретить даже Симаков.

Поначалу все шло гладко.

Он подъехал минута в минуту, ровно четверть часа спустя после моего звонка. Я издали увидел красный "Москвич", увешанный противотуманными фарами, и, как договорились, поднял руку.

Мы покружили по улицам, потом Симаков вывел машину на шоссе и погнал ее по направлению к аэропорту. Скорость была приличная, и я помалкивал, тем более, что он тоже молчал, сосредоточив все внимание на дороге.

На одном из поворотов мы притормозили и свернули к железнодорожному переезду. "Москвич" подбросило на ухабах, качнуло из стороны в сторону, и под колесами зашуршала галька.

В полной темноте мы проехали еще с полсотни метров. Остановились. Симаков заглушил двигатель.

Секунду-другую в ушах еще стоял дорожный гул, потом наступила тишина. Стало слышно, как за приспущенными стеклами трещат цикады и где-то совсем рядом плещется море.

- Пляж? - спросил я.

- Он самый. Искупаться хочешь? - неожиданно спросил он.

- У меня полотенца нет, товарищ подполковник.

- Ты, случаем, не забыл, как меня зовут?

- Не забыл.

- Давай-ка, брат, по имени-отчеству, так оно проще будет, время-то не служебное. А насчет полотенца не беда, у меня запасное есть.

Я понимал, что встреча назначена не ради увеселительной прогулки к морю, но Симаков, похоже, и думать забыл о деле.

- Люблю, знаешь, окунуться в конце дня, - продолжал он. - Мозги прочищает, и усталость как рукой снимает. Ну что, искупаемся?

- Искупаемся.

Мы вылезли из машины.

Моря видно не было. Спокойное, почти беззвучное, оно тонуло в темноте, напоминая о себе лишь тихим однообразным шелестом. Пахло йодом и немного железной дорогой, которая проходила выше по склону.

Я увидел, как упала на гальку белая рубашка Симакова, и тоже разделся. Камни были теплые, не остывшие после дневного пекла.

- Только, чур, не увлекаться. Пять минут, и на берег, - предупредил он и с разбега бросился в воду.

Я последовал за ним.

В первый момент мгновенной острой болью обожгло ссадину на ладони, но тут же боль прошла, и я саженками поплыл от берега. Сбоку и чуть позади, отфыркиваясь, вынырнул Симаков.

- Горазд ты плавать, - послышался в темноте его голос. - Где выучился?

- Я же на реке вырос, Игорь Петрович.

- Ну и как морская водичка?

- Нормально.

Он шумно втянул в себя воздух и снова исчез под водой.

Я лег на спину и закрыл глаза.

Что-то беспредельное, нежное и всесильное окружило меня. Ничего похожего на это состояние я никогда не испытывал, его просто не с чем было сравнить. Меня точно унесло на тысячелетия назад, отбросило к нижним ступеням эволюции, превратив в зыбкий комок плоти, обособленный и вместе с тем неотторжимый от чего-то целого - от стихии, из которой вышел и в которую рано или поздно возвратишься. Море мягко покачивало меня на своей обманчиво-надежной поверхности, обволакивая, пронизывая идущим снизу теплом...

Я потерял счет времени и, когда вдалеке послышался всплеск и человеческий голос, не смог бы сказать, прошла ли минута или тысяча лет...

Вскоре мы сидели в машине. На капоте сохли наши мокрые полотенца.

Симаков включил вмонтированную под приборный щиток лампочку.

- А теперь давай перекусим. - Он вытащил завернутый в газету пакет и положил его посреди сиденья. - Только без стеснения, пожалуйста. Разворачивай, я соль поищу.

Я повиновался. В пакете оказалось несколько бутербродов с сервелатом, здоровенный кусок пирога, помидоры, огурцы и пара яблок величиной с автомобильную фару.

- Жена утром положила, - пояснил он, - не нести же обратно. После моря аппетит волчий...

Аппетит действительно был отменный. Мы по-братски разделили еду и умяли ее в считанные минуты. Потом он открутил крышку термоса и разлил в раздвижные стаканчики чай.

- Ты как, с сахаром пьешь?

- С сахаром.

- Напрасно. От сахара весь вкус пропадает, один цвет остается. Симаков подул в стаканчик, отхлебнул и зажмурился от удовольствия.

В штатском, с непросохшими взъерошенными волосами, он выглядел моложе своих пятидесяти, но лицо, как и прежде, удивило меня своей бледностью. Собственно, чему удивляться: при его распорядке солнечный удар не схватишь - днем занят, а ночью не позагораешь, разве что под кварцевой лампой.

- Тебе долить? - спросил он.

- Спасибо, не откажусь.

Морская ванна и общая трапеза слегка сбили нетерпение, с которым я ждал начала разговора, но вот этот момент наступил. Симаков достал свой "Беломорканал", по привычке потарахтел спичками и закурил, пустив по кабине синеватый табачный дым.

- Ну выкладывай, Сопрыкин. Что нового? - Он повернулся вполоборота и приготовился слушать.

- Новостей хватает, Игорь Петрович, не знаю, с какой начинать... - И, подобно Шехерезаде, я начал с того, чем закончил в прошлый раз, - с анонимных писем, которые подарила мне Нина.

Затем описал утреннее столкновение с сомбрероносцем, посещение парикмахерской и участие в субботнике.

- Это еще зачем? - нахмурился он.

Чтобы не пускаться в длинные объяснения, я слегка подретушировал действительность:

- Гулял по набережной, случайно столкнулся с Ниной, ну и...

Поверил он или нет, не знаю, но последовал кивок, означавший, что я могу продолжать.

Посещение магазина и обнаруженная в почтовом ящике записка вызвали у него интерес. Когда с уточняющими вопросами было покончено, Симаков спросил:

- Записка у тебя с собой?

- С собой. - Я передал ему послание Стаса. - Там должны быть отпечатки мои и Нины.

- Ясно. - Взявшись за уголки, он развернул бумагу и поднес ее к лампочке. Прочитав, так же аккуратно сложил и спрятал в целлофановый кулек. - Дальше?