- Понял.

Мой ответ будто снял ограничения в скорости: Симаков сменил передачу, и мы легко обогнали "Запорожец" с горой туристского снаряжения на крыше. Та же участь постигла маленькую "Ладу", а за ней огромный рефрижератор, обвешанный сзади фонарями, как елка новогодними игрушками.

Влажность была чудовищная, еще больше, чем днем. На стекло оседала мелкая, взвешенная в воздухе водяная пыль. Симаков включил "дворники", и они заходили из стороны в сторону, стирая влажную пленку, а вместе с ней и останки разбившихся о стекло насекомых.

- Что приуныл? Гадаешь, кто сидел в машине? - спросил он и сам же ответил: - Я и сам этого не знаю. Нет у нас стопроцентной уверенности. След есть, а уверенности нет. Пока нет.

Я так и не понял, хитрит он или говорит правду, и, точно прочитав мои мысли, Симаков добавил:

- Если бы я даже знал, кто крутил баранку этой машины, вряд ли тебе сейчас сказал, так что не забивай себе голову.

- Но почему? - не выдержал я.

- Видишь ли, иногда человека выдает случайно брошенный взгляд, одно неосторожное слово, а после сегодняшнего инцидента преступник будет особенно внимателен. Он может искать встречи с тобой. Нам нельзя рисковать.

Мне нечего было противопоставить его логике, и все же я возразил:

- Ну а если я сам узнаю его имя, что тогда?

- Вряд ли у тебя это получится, - спокойно парировал он.

Пожалуй, это был самый сокрушительный удар по моему самолюбию.

- Ты не обижайся, просто у тебя слишком мало исходных данных. Последние слова он произнес не так официально, как прежде, но мне это было уже безразлично. - Учти, от того, насколько естественно ты будешь держаться, зависит многое, если не все. Будь валютчиком, спекулянтом, обменщиком квартиры - кем угодно, но о деле постарайся забыть. Выброси его из головы. Завтра у тебя выходной. Ты абсолютно свободен. Отдыхай, купайся, загорай...

Совсем не к месту на ум пришли строчки из маминого письма, где она рекомендовала мне делать то же самое. Сговорились они, что ли?

- Постараюсь, - сказал я не слишком бодро для человека, которому перепал внеочередной выходной день.

Один за другим мы сделали два крутых поворота, успев дважды сменить направление почти на сто восемьдесят градусов, и вновь вышли на прямую.

Симаков молчал, давая мне возможность освоиться в новом для себя качестве. А может, ждал, чтобы я выложил ему все, что скопилось на душе за последние полчаса. Если ждал, то напрасно. Я ушел в себя, как черепаха под панцирь, и не испытывал ни малейшего желания высовываться наружу.

Кто спорит, он мой начальник, к нему стекается вся информация, ему видней. В интересах дела он может менять ход операции, может держать в тайне имя преступника, может вовсе вывести меня из игры - это его законное право. Обижаться тут не на что - какие могут быть обиды? - но ведь и меня можно понять. Досадно сознавать, что после стольких усилий тебя берут за ухо и, точно нашкодившего первоклашку, отводят в сторонку, чтобы не путался под ногами у взрослых...

В стороне от дороги показались огни автозаправочной станции.

- Здесь я тебя высажу, - сказал Симаков, съезжая на обочину. Доберешься городским транспортом. - И по установившейся традиции спросил: - Вопросы имеются?

- Имеются.

- Слушаю.

- А связь, Игорь Петрович? - схитрил я. - Как будем поддерживать связь?

Но он лишил меня и этой, последней, надежды.

- Никак и ни под каким видом. Ты что, не понял? Мы же условились - ты абсолютно свободен. - Он протянул руку. - Ни пуха тебе, Сопрыкин. И пожалуйста, никакой самодеятельности. До завтра.

- До завтра, - ответил я замогильным голосом.

- Ну-ну, не вешай нос, лейтенант. Ты сделал все, что мог, даже больше. - И уже когда я открывал дверцу, добавил: - Готовь, Сопрыкин, рамку. Благодарность тебе объявим по управлению.

4

К остановке, мягко покачиваясь на рессорах, подкатил темно-желтый "Икарус".

Я вскочил на подножку, бросил в кассу пятак и сел на свободное место. Автобус тронулся.

Езды до центра было минут двадцать - двадцать пять, и от нечего делать я уставился в окно, откуда на меня смотрело собственное отражение хмурое лицо с пасмурно сведенными бровями. Прав Симаков - надо учиться держать себя в узде, по такой физиономии можно читать, как по открытой книге.

Я попробовал улыбнуться, но лучше б я этого не делал - выражение стало еще свирепей.

"Что приуныл? - подал голос мой неизменный оппонент и собеседник. Радоваться надо, дурачок. Сам слышал, благодарность объявят, поработал на совесть, чего еще человеку надо?! Или у тебя нет личных проблем? Взять ту же Нину..."

"Замолкни", - попросил я, и он обиженно затих, оставив меня в полном одиночестве.

Вскоре сплошной массив зелени за окном сменился чередой санаториев и домов отдыха.

Мое отражение в стекле перечеркнули цепочки огней. Многоэтажные, похожие на пчелиные соты корпуса подступали к самой дороге, поднимались из ущелий, гроздьями огней мерцали на фоне Большого Кавказского хребта.

Я смотрел в окно и силился внушить себе, что с делом покончено раз и навсегда. С этой минуты я предоставлен сам себе, волен делать все, что пожелаю, - ходить в кино, принимать морские и солнечные ванны, нагуливать недостающие семь килограммов - полная свобода! Абсолютная, как выразился мой начальник. Единственное, что мне запрещалось, - вмешиваться в события. Но разве я виноват, что именно этого мне хотелось больше всего?

Впрочем, запреты запретами, а события развивались по своим, непредсказуемым, законам, и никакие, даже самые веские, аргументы не могли в них что-либо изменить.

Стоило мне сойти на ближайшей к "Лотосу" остановке и пересечь бульвар, как на самом углу Приморской я увидел такси, номерной знак которого показался мне смутно знакомым.

Я взял чуть левее, подошел к машине со стороны багажника и заглянул внутрь через заднее стекло.

Впереди, припав головой к рулевому колесу, сидел Шахмамедов. Я узнал его по густой шапке вьющихся волос, широкому не по росту размаху плеч и куртке с рекламой "Мальборо" на спине - в ней он был в среду у кинотеатра "Стерео", в ней я видел его вчера у гостиницы.