Афсар с облегчением вздохнул, сбросив на песок с волосатых плеч обоих всадников л коней. Спешился и Гор-оглы.

Царь-Нищий, не глядя на них, ударил посохом но земле, испепеленной зноем, и произнес слова, похожие па заклинание:

— Открой, земля, потрескавшиеся губы! Поднимись, вода, из чрева земли!

И вот из земли забила несмелая, мутно-красная струя. Потом превратилась она в серо-зеленую, а потом стала прозрачной и широкой. Ее брызги падали на раскаленный песок, как на жаровню, и тут же высыхали. Кони, отталкивая друг друга, подбежали к воде, стали пить. Ожесточившееся сердце пустыни внезапно почуяло в себе доброту. Казалось, тонкие нити прохлады затрепетали на тяжелом пологе душного, вечного зноя.

Афсар, потрясенный и пристыженный, спросил:

— Могучий Царь-Нищий, твоя сила — в волшебном посохе, не так ли?

— Нет, — сказал Царь-Нищий, — моя сила — в знании. Я знал, что в этом месте была когда-то вода, задушенная красными песками. Пусть вода, возвращенная мной к жизни, напоит тех, кто придет сюда вслед за нами.

И путники снова пустились в дорогу: Афсар — по небу, а Царь-Нищий — по земле. На рассвете они достигли скал, окружавших сорок родников.

Рассказать ли, как старая Каракуз плакала и смеялась, обретя, после семилетней разлуки, обоих сыновей? Как она то бранила себя за то, что не испекла вовремя лепешек, то восхваляла силу и красоту Асада и Шадмана? Как Асад и Шадман кивали при этом головой, как повели они разговор о своих злоключениях, и, хотя благодарили они Гор-оглы, получалось все же так, что без них Гор-оглы пропал бы? Как Афсар, слушая их, сердился, а Гор-оглы посмеивался? Как Биби-Хилал гордилась подвигом сына, сдвинувшего с места камень Акван, гордилась молча, а лицо ее сияло? Как Царь-Нищий, по-хозяйски, опираясь на посох, шел по земле, где горсточка людей, две женщины и мальчик, не отказались от надежды, и указывал посохом: вот здесь, мол, посеете пшеницу, вот здесь — рис, вот здесь будут арбузы и дыни, а вот это место хорошо для цветников? Рассказать ли, как две женщины судили Безбородого? Как Биби-Хилал произнесла такой приговор:

— Если бы Гор-оглы убил Безбородого там, в большом мире за чамбильскими горами, где живут беда и неправда, то это было бы справедливой карой, святым возмездием. Но здесь, на земле, где вырастет город равных, не должно проливать человеческой крови. В этом городе не будет ни хозяев, ни слуг, один только Безбородый пусть останется до скончания дней своих слугой двух женщин, которым он причинил столько зла.

Рассказать ли о том, как Безбородый, уже не хихикая, а обливаясь слезами, припав к ногам Биби-Хилал, многословно благодарил ее? Как Гор-оглы приказал ему, для начала, накормить коней и сварить пищу для людей и для дива? Как Асад и Шадмнй сперва возроптали: «Мы воины, мы работники стрелы и коня, так пристало ли нам быть работниками сохи и кетменя?» А Царь-Нищий сказал им: «Тогда лишь благословен воин, когда он воюет за землю, которую пашет».

Рассказывать об этом долго, а время бежит впереди нас и, чтобы догнать время, поведем повесть о Сакибульбуле.

Рано утром знаток лошадей раскрыл ворота ханской конюшни перед своим господином, перед Шахдаром. Хан был милостив, соизволил пошутить:

— Запах конюшни подобен благовонию, которое излечивает голову от хмельного чада, а, не так ли, мой Сакибульбуль? Но почему ты угрюм, когда весел я, почему ты не радуешься словам из наших уст?

— Я не достоин внимать твоим словам, о великий хан, — ответил Сакибульбуль. — Я не уберег двух коней из ханской конюшни, двух коней из числа самых породистых.

Усы у Шахдара стали торчком, как в мороз. Он крикнул:

— Ты украл их, сын собаки!

— Вор убегает, а я стою перед тобой, — спокойно возразил Сакибульбуль.

И хан, почувствовав силу этого спокойствия, спросил:

— Кого же из моих слуг ты считаешь конокрадом?

— Того, кто убежал, — твердо проговорил Сакибульбуль.

Тогда хан приказал придворным:

— Позовите Безбородого, пусть он отыщет вора.

Безбородого искали до полудня, но ни в одном из двухсот его домов не оказалось ханского соглядатая. Начальник дворцовой стражи узнал следы коней. Вдавленные в землю, эти следы вели от ханской конюшни к рубежам страны Рейхана. Выслушав начальника стражи, Шахдар пришел в ярость. Хотя по его приказу льстивые вельможи именовали Шахдара великим и могучим, ханство его было, в сущности, невелико, и он знал об этом, Нo хотел, чтоб об этом знал только он один, а Рейхан, как ему передавали, отзывался о нем свысока, и все, что было связано с Рейханом, возбуждало в душе Шахдара злобу и зависть. Объятый нетерпеливой жаждой мести, Шахдар повелел ударить в барабан, собрать на площади войско. Подняв знамена, оглашая город трубным ревом, прибыли копейщики, лучники, меченосцы, стрелки с кремневыми ружьями.

Перед тем как выйти на площадь, Шахдар сказал вельможам, законникам, старейшинам и придворным:

— Безбородый переметнулся на сторону моего врага. Иного нельзя было ожидать от грязного наушника, подлого скряги. Я пойду с местью, я истреблю хана Рейхана и весь род его, я сровняю дворец Рейхана с землей, а его сады с пылью, я прикажу отрубить Безбородому его тыквоподобную бесчестную голову. А вами, до моего победоносного возвращения, и всей страной, и всеми людьми, знатными и чернорожденными, пусть управляет честный Сакибульбуль. Повинуйтесь ему, как мне.

Шахдар стремительно вышел из дворца, сел на коня к повел войско на битву с Рейха ном.

Когда замолкли конский топот и трубный рев, когда опустела площадь и улеглась на ней пыль, Сакибульбуль позвал глашатаев и приказал им пройти по улицам города с такой речью:

— Все люди черной кости, все подневольные и рабы, все, кто трудится в поте лица, все вдовы и сироты, все бездомные и безлошадные, все, на чьем теле лохмотья, а на плечах тяготы жизни, — пусть придут на дворцовую площадь: почтенный Сакибульбуль, главный конюший, скажет им свои слова!

На зов глашатаев потекли людские толпы. Одни шли нехотя, другие — с любопытством, третьи — с горькой усмешкой: мол, нечего нам ожидать от ханского прислужника, четвертые — с враждой, пятые — с надеждой. Были здесь и узбеки в тюбетейках, и киргизы в белых шапках с отворотами, и каракалпаки в черных шапках, и туркмены в высоких папахах, и таджики в халатах из домотканой карбосовой ткани, и рабы, чьи худые, сожженные безжалостным солнцем тела были видны сквозь дыры лохмотьев, и калеки, и матери с грудными младенцами, и люди сельского труда с тяжелыми кетменями. Ремесленники пришли с орудиями своего ремесла: столяр держал в руках рубанок с еще не опавшей стружкой, от передника кузнеца веяло еще не остывшим жаром, еще пенилось мыло на кисточке цирюльника, еще не высохла глина на пальцах гончара, еще блестело сало на широком ноже мясника. Мясник был румян, молод. Он поспешно пробирался сквозь толпу вперед, видно было, что в городе его знали и любили, потому что слышались возгласы: «Проходи, Аваз, проходи, да смотри никого не задень своим ножом!»

Оказавшись наконец в первом ряду, Аваз-мясник крикнул звонким голосом джигита:

— Что ты скажешь нам, главный конюший? Высоко взлетел ты при ханском дворе, а вниз, на землю, взглянуть не хочешь. Там, в земле, лежит Биби-Хилал, заживо погребенная тобой и твоими друзьями!

— Биби-Хилал жива, и жив ее мальчик, рожденный в могиле, — сказал Сакибульбуль.

Он говорил медленно и, как всегда, запинаясь, но слова его быстро пролетели по толпе, как по горному ущелью, и долго еще гудел их отзвук на дворцовой площади. А Сакибулъбуль продолжал:

— Не ради почестей, а ради высокой заботы о Гор-оглы, о сыне Равшана и Биби-Хилал, служил я низкую службу при ханском дворе, при хане-кровопийце. Три года живет на земле Гор-оглы, рожденный в могиле и спасенный мной, но сила его такова, что с ней не сравнится сила ни одного из богатырей, когда-либо существовавших на свете. Он живет для того, чтобы стать посохом для слабых, домом для бесприютных, глазами для слепцов. Среди красных песков пустыни, за чамбильскими горами, он добыл воду и зовет всех вас к себе. Он зовет вас, чтобы вы воздвигли город Чамбиль, город без ханов, город без денег, город равных, город справедливости! Я иду в Чамбиль, и пусть все, кто не боится трудного пути, кто жаждет правды, пойдут со мной, пусть все будут моими желанными спутниками!