Улица как вымерла - никого не видать. Взрослые заняты колхозной работой, а старушки да ребята на огородах пропалывают грядки и картошку окучивают на второй ряд. И бабушка Соломея в огороде, на коленях склонилась у морковной грядки, кажется. Значит, нам повезло и голубят сегодня достанем. Но Осяга заколебался:

- Лучше ночью, робята. Собаки у Соломеи нету, без всякого шума и догляда возьмем голубят, а?

- Нет, Осяга, лучше днем. Ночью воры лазают по чужим дворам, их за то и бьют и судят, когда изловят, - не согласился Кольша, и я живо поддержал брата:

- Правильно! Чо мы, ворье, что ли? И голубей ночью испугаем, они и улетят насовсем от Соломеи.

Посидели прямо на середине улицы недалеко от Соломеиной избы.

Да на улице хоть спи, не то что сиди: неизъезженная, всю ее затянуло спорышем и пахучей ромашкой, и лишь по сторонам крапива с полынью вровень с пряслами поднялась. Это даже и хорошо, не так шныряют в огороды куры и гуси. Кольша о чем-то подумал и скомандовал:

- Ты, Осяга, шуруй к реке в кусты, и если баушка нас заметит с Васькой, то отвлекай ее. Пряслом тресни, будто в огород лезешь. Она и кинется за тобой. Узнать все равно не узнает, а догнать - и подавно не догонит. Я сам полезу из огорода под сарай, где голубиное гнездо, а Васька останется внизу на карауле. Ладно?

- А если через воротца? Соломеи-то в доме нет, и собаки она не держит, - подсказал Осяга.

- Не, нельзя. Из окошек Федориных видать, а она, может, дома сегодня, - кивнул Кольша на избу соседки Федоры справа. Изба ее дальше стоит, но из окон Соломеина ограда вся как есть видна.

Когда Осяга скрылся в тальниковой гущине, мы пролезли под второй жердью прясла и подползли межой к амбару. Ожглись крапивой, не без того, но вряд ли кто заметил, как мы проскользнули.

Между амбаром и конюшней был сарай, а в промежутке бревенчатая стена. Но она не достигала соломенной крыши, и Кольша по углу амбара ловко добрался до дыры и пролез под сарай. Тын огуречника сбоку конюшни и высокая конопля подле стен скрывали нас от глаз бабушки Соломеи. И все-таки я таился с боязнью за Кольшу и дрожал, как в стужу.

Чу, захлопали крылья - это слетели голуби, потом что-то сбрякало поди, литовку уронил Кольша, потом из-под крыши показалась лохматая голова брата, и он хрипло зашептал:

- Залазь сюда и принимай голубят. Да не задави, у них еще зорек-то нету.

Мигом добрался я до крыши и принял от брата сложенную вдвое фуражку с голубятами. Разглядывать некогда, скорее вниз. С фуражкой в зубах я выполз на улицу, разняв крапиву, огляделся по сторонам. Никого нет, можно смело подниматься на ноги и ждать Кольшу.

Как ни в чем не бывало я скатился по траве от ограды и растянулся на улице, ожидая брата. Потный и красный, он выбрался из крапивы, отдышался и глянул в огород: бабушка Соломея по-прежнему копошилась у грядки, а голуби сидели на крыше избы. Сейчас отойдем и свистнем Осяге, чтобы оставлял свой пост и бежал к нам.

Не терпелось посмотреть голубят, но Кольша не дал раскрыть фуражку, сразу забрал ее себе. Он и Осяге коротко бросил:

- Дома посмотрим, нечего середь улицы шары пялить. Не за тем лазили, чтоб кто-то увидел и отобрал голубят.

С шага перешли на бег и вперегонки домчались до нашего заулка, а затем заскочили к нам в огород - и прямо на крышу сарая. Здесь-то никто нас не тронет, здесь можно вволю наглядеться на голубят. Уж не задохнулись ли они ненароком? Кольша с боязнью развернул края фуражки, мы сунулись с Осягой и стукнулись лбами, но боли не почувствовали.

- Какие уродцы! - растерянно свистнул Осяга.

Мы с Кольшей молча рассматривали голубиных цыплят. Зобастые, синяя пупырчатая кожа в редких желтых ворсинках, головы маленькие, клювики тонкие и длинные... Неужто из этих голопузов вырастают красивые птицы голуби?! Дивились на несуразных голубят, и даже обидно стало: столько страху натерпелись, на теле пупыри вздулись-забелели - до того пережглись крапивой, а тут... Воробьята и то пригляднее бывают... Смотрели и цыплята на нас - беспонятливые и беспомощные, а под ними в фуражке расплывалась зеленоватая жижа...

- Ничего, ребята, вырастим! - ободрил нас Кольша.

А голубята как будто ждали его голоса - зашевелились и запищали.

- Вырастим... - неуверенно повторил Кольша, должно быть, только сейчас и вспомнил, что зерна или печеного хлеба у нас нет, а червяков и мух голубята не едят.

Мы догадались, из-за чего расстроился он, и тоже испугались. Загубим зря голубят, не стащить ли их обратно?

- Айда, робя, к бабушке нашей, вон у колодца она! - крикнул Кольша, и мы прыгнули с крыши в ботву картошки.

- У Соломеи утащили? Ох и нехорошо, нехорошо, внучки... одна и утеха для нее - Федьшины голуби. Убили ведь его на войне, убили... Третьего дня похоронная пришла... - говорила бабушка и утирала запоном глаза.

Приуныли мы и вовсе, как услыхали от бабушки о похоронной на Соломеиного Федора. И до того стыдно, до того стало жалко Соломею - хоть реви и неси голубят с повинной... Что же наделали мы, пустоголовые!.. И зачем Осяга затравил нас голубями...

Бабушка повздыхала, высморкалась в запон и ласково молвила:

- Дак чо уж теперь с вами поделаешь... Растите, бог с вами! А я Соломее как-нибудь скажу, чтоб она не шибко убивалась о голубятах, не думала на детдомовцев. Растите, робятки!

- Баушка, а кормить-то их чем? - осмелел Кольша.

- Кормить?! А и правда, чем вы их кормить станете? Голубки-то их отрыжкой своей вскармливают, а вот вы чем? Хлебного у нас с вами - помелом мети, хоть гусиным крылышком - все одно, кроме пыли, ничего по сусекам не наметешь. Творожком можно изо рта, а опосля и зернышком расстараетесь.

- Спасибо, баушка! - хором вырвалось у нас.

Мы рванули огородом к нашей избе. Скорее, скорее! Творог есть, мама еще утром сунула маленьким ухватом две кринки простокваши на творог. Покуда творогом накормим, а потом можно у кладовщика Ивана Федоровича Грачева попросить полазать под казенными амбарами, все равно есть щелки в полах, и зернышки, наверное, сыплются на землю. Иван-то Федорович не в пример бригадиру - добрый человек, нет-нет да и сунет нам по горстке гороха. А чтоб за милостыню не считали - найдет какую-нибудь работу: то телят отогнать из-под навеса, то гусей проводить от амбаров на прудок к дедушке Егору. А ведь он тоже раненый с фронта пришел, правая рука на черной повязке, и сын у него Макарка с детства инвалид - простудился босиком на поскотине весной и хромает теперь, с костылями ходит...

Поочередно жевали творог и разевали рты, куда голубята совали свои клювики. Кольша все остерегал нас с Осягой:

- Смотрите, клювики у них мягкие, не изогните крючком! Голуби они, а не ястребы.

Изо рта и водой напоили голубят; они перестали пищать, а глаза закрылись белой пленочкой. Уснули цыплята и головки уронили на полные зобы. Из фуражки переложили их в старую тятину шапку, сшитую из заячьей шкурки. Да куда вот ее девать? На печь бы, в тепло, но там днюет и ночует кот Мишка - ворюга из ворюг. Вон сосед Андрей Бателенок, чей огород выходит к нашему заулку, орал мне, будто кот наш изжевал все стручки сладкого гороха. Может, и верно: жрет же он бобы в своем огороде!

Сестра Нюрка ушла помогать маме стирать детдомовское белье, и мы, вытурив кота, двери не только плотно закрыли, а и прижали деревянной ступой. Надо сбегать на Маленькое озерко искупаться и Осяге помочь воды из ключа натаскать. А он не близко, в ложке, возле дома Федора, Трахомы по прозвищу.

Нашу маяту мама заметила. Она подозрительно поглядывала на нас и, лишь услыхала слабый писк, строго спросила:

- А ну, кого опять притащили?

Кольша послушно протянул шапку с верхнего голбца, и мама ахнула:

- Голубята! Дикие, что ли? Где вы их нашли?

- Не, домашние!

- До-маш-ние... - пуще того поразилась мама.

- Ага!

- Поди, на Макарьевскую церковь лазали! - испугалась она.

Мы замешкались с ответом, и нас опередила сестра (бабушка успела рассказать ей про голубят и про то, где мы их взяли):