Но тут он мне объяснил, что я ко всему этому тоже, оказывается, несколько причастна. Ибо Тайный Суд оттого и вышел на Жучкова и на их подпольный бордель лишь потому, что разыскивал именно меня.

«Матушка меня разыскивала?» — спросила я.

«Нет, — сказал он, — ваша матушка скончалась. Но мы вас разыскивали и прежде, еще до того, как вы попали туда».

Дело было вот в чем (он мне это подробно объяснил). Все должности в Тайном Суде передаются по праву происхождения, так уж было постановлено его отцами-основателями. И оказывается, мой скончавшийся батюшка, о котором я почти вовсе ничего не знала, как раз и состоял в Тайном Суде. Теперь я имела право быть его продолжательницей. А был он никем иным, как палачом этого самого суда.

О, ни о чем подобном я и мечтать не могла! Спросила: «Так я могу быть палачом?» — «Если пожелаете», — ответил он.

Да могла ли я не пожелать?! Но вот беда — главные враги мои были уже на том свете.

Тут я, однако, ошибалась. Как мне поведал господин председатель, Жучковы не были там главными. Заправлял всем некий еще больший сукин сын, чем даже они. У него подобных заведений насчитывалось много в добром десятке городов. Этот зас…нец все устроил так, что почти не знал его в лицо… Кроме мадам Жучковой. Он был ее любовником: любил, козел вонючий, таких вот жирных свиней!

(Неужели?.. Да, я догадывался, я уже догадывался обо всем!)

— И перед тем, как укокошить Жучкову, — продолжала Ми, — члены Тайного Суда сумели у нее кое-что насчет него выпытать. Это как-то могло помочь на него выйти, но до поры до времени он оставался неуловим.

Меня лечили долго. Потом, когда я почти поправилась, — вот только волосы совсем выпали после этого лечения, — меня стали обучать новому ремеслу — ремеслу палача Тайного суда. Я выучилась отлично стрелять, овладела многими борцовскими приемами; обучалась всему этому с упоением.

Нашлось и применение моему приобретенному искусству. Был выслежен последний бордель, принадлежавший моему главному врагу.

Я отправилась туда в одиночку. И уж разгулялась там всласть!.. Не стану останавливаться на подробностях; в общем, никто из зас…нцев не отделался легким концом.

И вот однажды господин председатель сказал, что час близится. Мой враг, по сведениям, полученным по неведомым мне каналам, навострился ухилять за границу по поддельному паспорту, а поскольку он всегда во всяком деле предпринимал тысячу предосторожностей, то он решил воспользоваться помощью…

— Дядюшки Зигфрида, — подсказал я.

— Por supuesto![81].

Я все узнала об Амалии Фридриховне, поняла, что это весьма достойная женщина, и мне не хотелось самовольно устраивать de terror sangriento[82] в ее заведении. И я сделала вот что: просто явилась сюда и в открытую поведала Амалии Фридриховне обо всем. Ну а дальше…

Впрочем, дальше — увидите сами.

С этими словами она громко позвонила в колокольчик, которым обычно в пансионате созывали к обеду гостей. Вскоре послышался какой-то грохот на лестнице, и через минуту-другую в залу вплыла Лизавета, катя перед собой кресло-каталку, в которой сидел крепко связанный господин Петров с кляпом во рту.

— Кажется, наступает последний акт драмы, — произнес профессор Финикуиди.

Ми услышала его слова и кивнула:

— Да, последний акт. — Затем громко провозгласила: — Последний акт, под названием: «Смерть грязного, вонючего козла»! — Она вытащила кляп у него изо рта и издевательски вежливо сказала: — Из особого уважения к вам доставили вас сюда на этой колеснице. По-моему, вы что-то сокровенное желаете сказать?

Он повернул голову к Амалии Фридриховны и воскликнул:

— Я вас считал порядочной дамой, а вы обманом заманили меня сюда!

— Ну, — спокойным голосом ответила она, — не будем говорить об обмане. Кто выдумал эту историю о невинном, соблазненном гимназисткой учителе латыни? А ведь я уже знала, кто вы есть. Одному Господу известно, чего мне стоило все время удерживаться, чтобы не выцарапать ваши гнусные глаза.

И тут он изо всей мочи завопил:

— Караул! Убивают! На помощь!

Ми поспешно опять засунула кляп ему в рот, а Лизавета вдобавок припечатала его своим кулачищем по темени со словами:

— Вот тебе, Петров хер! — отчего он сразу обмяк.

Вопль его, однако, возымел отклик, минуту спустя дверь открылась и на пороге залы появился ротмистр Бурмасов. На ногах он стоял уже не слишком твердо, а запах коньяка, исходивший от него, достигал даже противоположного конца залы.

— Тут, кажется, звали на помощь? — проговорил он.

— Тебе, Вася, показалось, — ответил Шумский (я по привычке все еще называл его для себя так).

— Но он же — связанный.

— Да это ж, Вася, любительский спектакль. Вакхическая трагедия, называемая «Заклание козла». Кстати, слово «трагедия» переводится с древнегреческого как «козлиная песнь».

Бурмасов кивнул в сторону связанного:

— А этот что делает?

— О, да это и есть исполнитель главной роли — козла, то есть.

— А-а… И чего ж он так глаза выпучил?

— А это он, Вася, хорошо в образ вжился — по системе господина Станиславского.

— А-а…

В этот момент за окном послышался стук колес и конское ржание.

— Вон и висьолий Антон подъехал, — сказал Львовский, — нам надо бы уже выходить.

— Он подождет, — ответила Амалия Фридриховна. — Сперва все же доиграем трагедию.

— Так что ты, Вася, — посоветовал Шумский, — ступай пока в мой нумер, у меня еще коньячок остался; ты там немного пригубь, а я приду — выпью с тобой на посошок.

— Да, непременно… — С тем Бурмасов удалился.

— Давай, Лизавета, — сказала Ми, и они вдвоем покатили куда-то кресло-каталку с мычащим сквозь кляп отправляющимся на заклание (пардон) козлом.

Через полчаса мы усаживались в хароший файтон к висьолёму Антону. Мы — это я, лже-Шумский, Львовский, Евгеньева, генерал Белозерцев, Грыжеедов-Хлебородов и Ми. Не много же нас, постояльцев пансионата, смогло отправиться в обратный путь. Провожать нас вышли Бурмасов, Дуня, Амалия Фридриховна и профессор Финикуиди (он выразил желание пока что остаться здесь, в «Парадизе», вместе с нею).

— Гм… А вроде должно быть больше… — пересчитав нас, проговорил Ротмистр. — Раз, два… Точно же — больше должно быть!

— Вам показалось, — ответил я.

— Но — как же? Я ведь считал. Никак, снова пропал кто-то?..

— Может быть, может быть, — сказал я задумчиво. — Люди тут, знаете ли, иногда пропадают. И не только люди — некоторые предметы здесь тоже бывает что пропадают, порой даже весьма ценные.

Услышав про предметы, развивать эту тему ротмистр не стал, лишь вздохнул:

— Ошибся, выходит. Выходит, надо писать новый рапорт вдогон.

— Да, — кивнул я, — уж постарайтесь, отпишите там что-нибудь.

А лже-Шумский крикнул:

— Жутко рад был, Вася, знакомству с тобой! Не поминай лихом друга Колю! А будешь в Москве — заходи, ей-ей, не пожалеешь.

— А вот как выйду скоро в отставку выйду — так, может, и загляну.

— Вот и превосходно! Посидим!

Тут вдруг на пороге появилась Лизавета.

— Погодьте, я с вами! — крикнула великанша. На своем могучем плече она держала свернутый тяжеленный ковер. — Мне тут недалёко, до Чертова колодца.

Она втиснула ковер в фаэтон, втиснулась туда сама, и мы тронулись.

Когда проехали меньше версты, Лизавета крикнула висьолёму Антону, чтоб остановился, и с ковром на плече вышла. Ми выпрыгнула вслед за ней.

Вдвоем он оттащили куда-то ковер и через пять минут вернулись уже без него. Я вспомнил слова Лизаветы: дырка до самого ада. Что ж, вы прибудете по назначению, господин Петров, или как вас там. Во всяком случае, «козлиная песнь» была закончена.

Лизавета сказала:

— Назад я — пёхом.

Они с Ми на прощание обнялись, и Ми впрыгнула назад, в фаэтон.