Глава 4.

Трусики английской королевы

Локти Гоша кусать не стал. День катился к концу, не принеся с собою ничего доброго. Томно, томно было вислоусому Гоше!.. За последние часы произошло одно лишь событие, суть следующее. Перелистывая "Англию" в поисках воспламеняющих снимков, наткнулся-таки Гоша на достойный внимания. Спускали на воду авианосец. Величественно двигался корабль навстречу океану, и уходили вместе с ним маленькие, но мужественные фигурки моряков, шеренгами выстроенные вдоль бортов, ровненькие, как патроны в пулеметной ленте. Трижды плюнул бы Гоша на это величественное зрелище, если б не ветер. Вздымая океанские валы, ветер попутно демонстрировал разным провожавшим штатским силу вольной стихии. А именно: срывал шляпы, утаскивал зонтики и - хуже того! - бессовестно задрал подол самой приличной и смирной с виду даме, стоявшей на краю. Как явствовало из подписи, на краю стояла не кто иная, как английская королева собственной персоной, пришедшая поднять дух маленьким, но мужественным британским морякам. На неприятность с подолом она не обратила внимания, увлеченная прощанием. Зато обратили сугубое внимание фоторепортеры из "Англии", запечатлевшие навек все детали этого, тоже по-своему величественного, зрелища. Жадно впился в снимок счастливый Гоша, изнемогавший от коттеджей и газонов. Но увы! Добропорядочные королевские трусики не были рассчитаны на воспламенение душ. Не воспламенили они и Гошину... Шваркнул обманутый Гоша "Англию" об стенку так, что долго еще летали по комнате глянцевые журнальные страницы вместе с лужайками, газонами и мужественными британскими моряками. С горечью размышлял он, лежа па диване, о том, как низко пала продажная буржуазная пресса. И с гордостью - что в нашей печати закрыт путь бесстыдству и разнузданности. Ибо в наших журналах спусков военных кораблей на воду не печатают. А если и печатают, то без всяких королев. Ну, а уж если и с королевами, - то без подолов. Потому что не гоже опускать на воду военный корабль в таком виде! Остальные события дня были еще малоинтереснее. Вислоусый Гоша два раза засыпал и два раза просыпался. Обзвонил по телефону решительно всех и решительно никого не застал дома: воскресенье стояло, разбежались все по дачам. Растерзанная "Англия" валялась где попало. "Юпитер" хрипел и рвал пленку. От скуки Гоша принял душ, а затем ванну. Не помогало. Тогда он бросился ничком на диван и принялся горестно обдумывать житье. Ничего путного, как на грех, не придумывалось. Звенело в голове, хотелось чего-то, а чего - неизвестно. Потом к звону прибавился чей-то тихий голос... Это за стенкой, понял Гоша! Он подобрался к стене, вжался в нее, жадно прислушиваясь. "Речь, что ли, читают? О бдительности и беспощадности... Может, радио? И кашляет кто-то". Речь сменилась невнятными шорохами. "Вроде, полы моют..." - Это старик! - сказал себе Гоша. - Развлекается, гад. Речи произносит. Ладно, развлекайся, милый..

Глава 5.

Изготовление полуфабриката

Первое смягчение сердца было легким. Так, примеривался Полюгаров, круто не брал. Ничего такого, собственно, не произошло. Просто проходил товарищ Полюгаров меж станков - как всегда, стремительный, светлый ликом, в одежде полувоенной (хоть и на гражданке, а солдат!) Заметил новенького Зиляева. Махнул рукой, подзывая для беседы. Не без опаски пошел навстречу Зиляев. Не то, чтобы боялся он Полюгарова, нет. Опасался - так вернее. Входил тот уже в силу на заводе. Не директор, конечно, так, третий-пятый. Но все ж таки... - Почему грязь на участке, Зиляев? Спросил Полюгаров громко. Все чтобы услышали. Оценили заботу. Зиляев подбежал бодро, заверил: - Уберем, Ефим Петрович! Виноват, не доглядел! Живо присел, поднял какую-то ветошку, бросил в мусорный ящик. - Н-ну, молодец, молодец... - с непонятной интонацией проговорил начальник. - Стараешься. Зиляев улыбнулся как можно открытее. Чудная у него тогда улыбка была. Как бы говорила: нет, товарищи дорогие, у такого человека задних мыслей быть не может. Не таковский, что вы! А бодр Зиляев, стоек и предан. - Хорош... - все с тою же неясной интонацией заметил Полюгаров. - Ты вот что, Зиляев. Загляни-ка после смены ко мне. Кабинет-то знаешь? - Как не знать, Ефим Петрович! Ваш-то не знать... - Вот и зайди. - Ясно, Ефим Петрович! Будет сделано!

...Сто, и двести, и тысячу лет назад стоял маленький гимназистик в парадном у каменных ног императора точильщиков. Высекало лезвие из круга искры, взлетали они, вспыхивали и оседали пеплом вокруг - на фартуке, на сапогах, на ледяном полу...

Прост был кабинет Полюгарова, как многие кабинеты той давней поры. Просто, скупо, жестко. Длинный стол. По бокам в ряд приткнуты стулья. Портрет, конечно. Внимательный взгляд Полюгарова. Вопрос - ответ. И еще вопрос, и ответ. Беседа старшего товарища по работе с младшим товарищем. - Ну, расскажи, Зиляев, о себе. Родители-то кто у тебя? Рассказал. Что там было рассказывать? Отца - в гражданскую, мать - тиф... - Как после института работается? Помощь нужна? Как работается. Так и работается... Ответил, как положено. "Зачем он вызвал? Все ведь в бумагах есть. И про родителей..." Словно отвечая на немой вопрос, Полюгаров развернул папку, ворохнул бумаги. - Прочел я твою анкету... Все документы прочел. Нехорошее дело получается, Зиляев... Читал о процессе над вредителями? О взрыве на руднике? "Вот оно! Добрались!" Одно чувствовал Зиляев: в глаза надо смотреть. Отведешь их - конец. А не отведешь, выдержишь - может, и пронесет. Может, и будет конец, да позднее. А позднее - эх, позднее-то! - авось, и кончится наваждение. Жив останется Зиляев, выйдет из кабинета с портретом, дышать будет!.. Молчал Зиляев, глядя прямо в глаза старшему товарищу. Тот продолжал: - Ты видел, кто проходит по этому делу? "Кто там проходит, кто, кто? Скорее думать, не отводить глаз... Директор Прохоров, главный инженер Григорян, механик, потом еще один механик, Минц, кажется..." Молчал и Полюгаров. Смотрел, как водит нового инженерика. Понимал: вспомнит он, никуда не денется... . "...Минц, Пареев, Хитров, Зиля... Понял! Господи, понял!" Запела душа Зиляева. Пал он сердцем своим к ногам любезного Полюгарова и трижды прокричал формулу отречения. Отрекся разом от всего, что связывало его с миром прошлым и темным, вступил в новый мир, светлый и радостный. Лишь от родителей не отрекся он, так ведь не было родителей у Зиляева, вот в чем штука-то! Так стал Зиляев Грандиозовым. Без трепета читал он теперь сообщения о процессе над вредителями, один из коих проходил под фамилией Зиляев. И хотя жил тот грозный вредитель за тысячу верст и был то ли чувашом, то ли мордвином - открестился от него Грандиозов, отмахался руками, отмежевался, говоря по-тогдашнему. Прилег, то есть, за межу, затаился. А когда встал - не стало никакого Зи-ляева, и не пахло таким. Итак, ничего особенного на первой, достопамятной встрече не произошло. Вышел из переделки Грандиозов сухим, сменившим фамилию (должным образом, по закону), урона не понес. Да еще и благодарность вынес великую. Спасителю своему Полюгарову Ефиму Петровичу, от черного навета защитившему неразумного. Так стал Грандиозов полуфабрикатом. Надлежало теперь провести окончательную обработку - руками умелыми, знающими толк в смягчении сердец. Скоро, скоро состоялась вторая встреча. Собственно, и не встреча это была, а так, глазами мазнули друг по другу, ничего более. Возвращался Грандиозов домой после ночной смены. Лежал его путь мимо дома, где жил директор завода. И надо же подгадать, проходил он мимо, когда выводили директора из подъезда к закрытой машине. Оглянулся директор отчаянно, и ясно различил Грандиозов, как выпала у него из глаз искра, вспыхнула и погасла на мостовой. Метнулся Грандиозов прочь от закрытой машины, от людей в кожаном, прижался к стене. Вытянув шею, огляделся вокруг. И вздрогнул. Из соседнего окна смотрел, как выводят, товарищ Полюгаров. Жил он там, рядом с директором и не отказал себе в удовольствии полюбоваться. Перевел глаза на Зилясва, не спеша занавеску задернул. Что увидел в его глазах старик Грапдиозов (а стал он стариком с той ночи)? Что вообще держал в глазах своих Ефим Полюгаров? Энтузиазм? Железную решимость? Было такое, держал он и энтузиазм, и железную решимость. Но не все нужное в глазах бывает, иной раз такое появится против воли, что пальцы готов себе грызть - а оно там, непрошенное. Страх увидел Грандиозов. И вот что странно: ему бы духом воспрять - как же, не только он, по и всесильный Полюгаров боится! Ан нет, не воспрял. Понял тогда Грандиозов простую истину: от чужого страха свой только вырастает, крепче становится. И стал он их полуфабриката готовым изделием. Лишь ценника не хватало. Тут старик Грандиозов охнул и спохватился. Высохла тряпка. Швабра лежала, брошенная, на полу возле ведра. Безжалостно светила голая лампочка, бюрократы пошевеливались в углу. Ждала картотека. Схватил старик тряпку, истово принялся тереть пол вокруг картотеки, гоня от себя ненавистное лицо с короткими усами "а-ля вождь" Третья встреча, третья встреча...