Неожиданно из темноты появился человек в длинном плаще жреца. Инженер и центурион узнали Саллюстия, верховного жреца будущего храма, выполнявшего на стройке роль главного консультанта и заказчика.

- Ваше безрассудное увлечение огненной машиной довело до мятежа, - заявил он, не теряя времени на приветствие, - но я берусь спасти положение.

- Вот как! - воскликнул центурион. - Не твоих ли рук дело вся эта вакханалия?

- Я не буду отвечать на подобные обвинения, - с достоинством возразил жрец. - Видел ты когда-нибудь, чтобы римский священнослужитель побуждал рабов к беспорядкам?

- Уж очень дружно эта гнусь выползла из своих бараков, - пробормотал центурион, - здесь явно ощущается организация.

- За этим стоят козни христиан, пытающихся любой ценой сорвать строительство наших храмов.

- Что ты предлагаешь, Саллюстий? - спросил инженер:

- Вы немедленно уведете легионеров и укроетесь с ними где-нибудь в роще. Толпа уничтожит огненную машину и начнет приходить в себя. В этот момент я и мои помощники обратимся к ней с увещеванием: надеюсь, нам удастся овладеть положением. Иначе опьянение свободой и страх перед наказанием поведут толпу. Самые отчаянные предложат захватить Гелиополис и идти на Библос. Кто знает, не выльется ли это в восстание по всему побережью Сирии.

- Я не отдам машины.

- Я тоже, - заявил центурион.

- Безумцы, вы рискуете потерять все! К тому же разве нельзя построить новую машину?

Топот многих тысяч босых ног нарастал. Переглянувшись, инженер и центурион одновременно кивнули жрецу. Теперь, когда решение было принято, следовало действовать с предельной быстротой. Когорта построилась и походным маршем двинулась по дороге в Библос. Инженер кинулся к машине, чтобы увести Гелиобала и группу механиков, которые лихорадочно копошились у двигателя.

- Бегите! - крикнул он, приближаясь. - Легионеры не будут вас защищать. Только сейчас инженер увидел, что машина, правда, без рабочих механизмов, погружена на повозку. У инженера мелькнула мысль, что повозка подготовлена заранее и специально предназначена для транспортировки машины. Самое удивительное, что под котлом в большой медной жаровне пылал огонь, пар уже бежал по жилам машины, и все ее тело содрогалось, напоминая норовистого коня, который дрожит, фыркает, грызет удила, горя нетерпением пуститься вскачь.

- Спасайся, господин мой, я тебя сейчас догоню.

- Он сошел с ума, - сказал подоспевший центурион. - Оставь его, едем, через три минуты толпа будет здесь.

Они вскочили на лошадей.

Первые ряды рабов уже взбирались на постамент храма. Инженер вслед за центурионом пустил коня в галоп. Только через несколько минут скачки до него вдруг дошел смысл последней реплики изобретателя. Сомнений быть не могло, несчастный действительно спятил. Он подтянул поводья и оглянулся.

С торжествующим гиком неслась масса тел и полыхающее над ней зарево факелов к огнедышащей машине. Еще мгновение - и все будет кончено, от величайшего творения техники останется мертвая груда металла, а его создателя разорвут на куски. Инженер закрыл глаза и тут же открыл их, чтобы увидеть чудо. Неожиданно повозка с машиной тронулась с места и, набирая скорость, понеслась навстречу толпе. Вопль ужаса пронесся над Гелиополисом, когда рабы завидели мчащийся им навстречу экипаж, рассыпающий искры. Он двигался сам, без лошадей или буйволов, и было ясно как день, что движение это порождено некоей силой божественного происхождения.

Кольцо рабов мгновенно распалось, задние ряды пустились наутек, а передние в панике бросились на землю, уткнулись головами в песок, чтобы укрыться от гнева Юпитера или Ваала - кто мог знать, какой именно бог решил явиться в облике машины. Когда повозка пронеслась мимо остолбеневшего инженера, он разглядел тяжелую фигуру Гелиобала, деловито подбрасывающего в жаровню дрова. Инженер тронул коня. Лишь в 20 милях от Гелиополиса ему с центурионом удалось нагнать машину.

Дорогой Гелиобал рассказал, что давно начал разрабатывать идею соединения двигателя с колесницей. Немало бессонных ночей провел он над созданием механизма, передающего движение с вала на ось повозки.

У Гелиобала была своя разведка в бараках: друзья предупреждали его о растущей враждебности к машине. Он понял, что надо торопиться, но не рискнул поделиться опасениями с инженером и решил готовиться втайне.

4.

К инженеру вернулись невеселые мысли: как-то их встретят в Риме, если вообще удастся туда добраться. Пытаясь отвлечься, он приподнялся, взглянул поверх кормы. Море было покойно, след луны бежал за триерой, в предрассветных сумерках начинала очерчиваться холмистая линия италийского побережья.

Центурион тоже ворочался на своем неудобном ложе. В отличие от инженера он был в приподнятом настроении. Правда, на секунду у него мелькнула мысль, что какой-нибудь болван из генерального штаба вздумает обвинить его в дезертирстве и предать военному суду. Но он заранее принял меры: отрядил гонцов к наместнику провинции и своему непосредственному воинскому начальнику, легату, с туманным донесением об "особых обстоятельствах, побудивших его во имя интересов великого Рима временно покинуть вверенный ему пост". А затек он с головой окунулся в авантюру.

Центурион с удовольствием припоминал путешествие к берегу моря. Они предпочли объехать Библос миль за тридцать и после недолгих поисков обнаружили небольшую гавань, где стояло на приколе несколько купеческих судов. Этот осел-инженер вздумал нанять одно из них, но хозяин, почувствовавший, что они спешат и, вдобавок, избегают встречи с местными властями, заломил сумасшедшую цену. Тогда центурион объявил корабль реквизированным и велел воинам связать судовладельца и бросить его в трюм.

Забавно, что из кораблей, стоявших у причала, они предпочли самый дряхлый - триера была спущена на воду чуть ли не во времена Антония и Клеопатры. Но на этом настоял Гелиобал. Изобретатель не собирался прибегать к веслам и парусам, он имел наготове проект соединения огненной машины с кораблем, а триера с ее низкой посадкой больше всего подходила для этой цели. Им понадобилось целых две недели, чтобы изготовить и установить огромное лопастное колесо, наладить передаточный механизм. Зато как лихо пронеслись они вдоль берега, повергнув ниц всех случайных зрителей чуда.

Честолюбивые мечты одолевали центуриона. Ему рисовались битвы, в которых участвовали десятки и сотни огненных колесниц, картины морского боя, где парусным и гребным судам вражеской стороны противостояли быстроходные и потому непобедимые машинные корабли римского флота. Он повелевал войсками и переживал триумф, сам император вручал ему золотую фалеру4... Впрочем, почему бы ему самому, владельцу огненной машины, не взобраться на Палатин?

Бодрствовал и Гелиобал. Забросив очередную порцию дров в жадную глотку своего детища, он прилег неподалеку и лениво наблюдал, как одна за другой гаснут звезды, погружаясь в серый цвет дня. Мысль его блуждала в технических сферах, где он чувствовал себя волшебником. Почему бы не пристроить к делу молнию, думал он, разве все, что создано богами на этом свете, не предназначено быть использованным на благо человека? Потом перед ним мелькнула огненная машина, пристроенная на теле огромной птицы: двигатель заработал, медные крылья птицы стали биться о землю, она медленно оторвалась от земли и взмыла в небо.

Сквозь полудрему он услышал голоса и увидел двух солдат, несших стражу. Зачерпнув вина из бочки, стоявшей у борта, они вполголоса о чем-то переговаривались.

- Дрянное вино! - услышал Гелиобал.- Должно быть, в пифос попала морская вода.

- Так не пей, - возразил второй.

Гелиобал увидел, как легионер повернулся, собираясь выплеснуть вино, как его взгляд пал на машину. Финикиец почти физически ощутил шальную мысль, мелькнувшую в голове воина: "Поддам-ка я пару, как в термах". Но крикнуть и остановить безумца он уже не успел.

Небольшой отряд римских воинов, несших караул на острове Капреи5 наблюдал в то утро вспышку пламени примерно в десяти милях от берега. Затем волны донесли приглушенный шум взрыва.