На самом деле то, что он не мог знать об ее ответном порыве, служило малым утешением. Потому что, как бы она ни старалась дать простое объяснение своей реакции, это ей не удавалось. Со вчерашнего дня она чувствовала, что этот человек представляет опасность. Теперь он был здесь, и ее страх еще больше усилился. Только это был не совсем страх — по крайней мере не тот, который она испытывала в прошлом, когда в Уэльс пришли англичане. Тогда она боялась за свою безопасность и даже за свою жизнь.

Теперь же, хотя в этом не было абсолютно никакого смысла… теперь она боялась за свою душу.

Англичане разбили лагерь в кедровой роще неподалеку от замка. Они выставили на всю ночь собственные посты — двух человек для охраны лошадей. Уинн усмехнулась при виде сгорбившихся фигур, едва различимых в холодном предрассветном тумане. Несмотря на все их заверения в дружбе и мирных намерениях, они, как видно, доверяли валлийцам не больше, чем Уинн и ее сородичи доверяли им.

Но как бы ни было неприятно это настороженное перемирие, все же оно было лучше, чем бесчеловечные жестокие войны.

Бесчеловечные жестокие войны. Уинн вздохнула и отвернулась от окна. Все дело в том, что жестокости войны были целиком делом рук человека. Ей, так хорошо знакомой с лесами и горами, со всеми дикими уголками и дикими животными Уэльса, было известно лучше, чем кому бы то ни было, что ни одно животное не бывает таким жестоким, как обыкновенный пехотинец.

Иногда, в редкие минуты снисхождения, она могла понять это. Страх — самая сильная человеческая эмоция. Он наделяет человека недюжинной энергией, уводит его за границы общепринятого. И тем не менее, даже слепым необузданным страхом нельзя оправдать все ужасы, творимые на войне, потому что во время войны больше всего страдают те, кто не способен постоять за себя. Она видела, как беспомощных пленников пытали самым подлым и жестоким образом. Она видела, как пьяные солдаты душили маленьких детей.

И она видела обезумевших от страха женщин — некоторые из них были настолько молоды, что их и женщинами-то нельзя было назвать, — которых много раз насиловали мужчины, упивавшиеся своей силой и их страхом. Ее родная сестра… Нет, никаким снисхождением или пониманием никогда не оправдать такую бесчеловечность.

Уинн вздрогнула и крепче завернулась в шерстяную вязаную шаль. Она не хотела думать об этом, не хотела вспоминать то ужасное время, когда Раднорский лес наводнили англичане. То были дни насилия, ужаса и нескончаемого страха. Хотя ей тогда было всего лишь двенадцать, она помнила все до мельчайших подробностей, от которых кровь стыла в жилах. Да и как можно забыть такое? День захвата, затем длинные недели, бесконечные месяцы английского гнета.

«И что, в конце концов, получилось?» — в который раз спрашивала она себя. Каков был результат всех несчастий, которые они пережили в тот самый страшный год?

В конце концов, англичане ушли под предводительством своего мрачного короля, который потерпел сокрушительное поражение где-то далеко на севере. Жизнь медленно возвращалась в привычную колею. Люди брались за свои традиционные занятия. Стригли овец, пахали поля, а потом собирали урожай ячменя, гороха и пшеницы. Но жизнь так и не стала такой, как прежде. Да и как могло быть иначе? Столько погибших. Столько изувеченных. Она потеряла обоих родителей. Жизни многих были изломаны, хотя внешне все оставалось как прежде.

Уинн вздохнула, затем взглянула наверх, услышав на чердаке легкий шорох. Грусть улетучилась при виде розового личика, глядевшего сверху, которое расплылось в сонной улыбке. Изольда бесшумно спустилась по крутой приставной лестнице, а Уинн, наблюдая за медленными движениями ребенка, улыбнулась сама себе. Единственно хорошее, что осталось с тех времен, — это дети, хотя и зачали их насильно. Для нее они служили единственным доказательством того, что Бог действительно наблюдает за Миром со своего небесного трона. Не будь их, она с радостью бы обратилась к варварству, поклоняясь только ветру, дождю и огню, уважая только то, что занимает в ее жизни главное и прочное место. Но пятеро малышей восстановили ее веру в Бога, потому что это Бог благословил ее, когда послал ребятишек в Раднорский замок. И хотя Он забрал у нее родителей и сестру, вместо них Он дал ей пятерых сирот.

Она улыбнулась, когда Изольда прошлепала босыми ногами к огню, затем примостилась на табуретке рядом с очагом, окунувшись в тепло набиравшего силу пламени. Как она похожа на свою мать, сестру Уинн.

— Хочешь теплого молока с медом, милая? — спросила Уинн, растирая спинку племянницы.

Изольда мотнула головой, ее густые черные волосы мягко упали на лицо.

— Я еще не проснулась, — пробормотала она.

— Зачем же ты поднялась в такую рань?

Девочка зевнула, потом вздохнула. Взгляд ее стал яснее, когда она посмотрела на Уинн.

— Ты сказала, что сегодня мы спустимся с тобой в Ущелье Дьявола.

Уинн ласково улыбалась, глядя на малышку. Это был прелестный ребенок с красивыми густыми волосами и ярко-зелеными глазами. И хотя, скорее всего, для ребятишек было бы лучше, если бы они пошли только в матерей — темноволосых и темноглазых, как все валлийцы, — было трудно не позавидовать редкостной красоте необычных глаз Изольды. И остальные тоже — Артур, с его по-английски карими глазами и каштановыми волосами, и Бронуэн со светлыми косичками и темно-карими глазами — были очаровательны в своей неповторимости.

По крайней мере. Рис и Мэдок казались стопроцентными валлийцами — темноголовые крепыши. Им не придется страдать от своей непохожести — несчастья, которое будет преследовать остальных трех ребятишек до конца их жизни. Уинн лучше всех понимала, как тяжело им будет.

Но разве она не обратила свою непохожесть себе на пользу? Ее видения были вполне достоверны. Ее знание растений, трав и диких животных было глубоко. Но будь у нее обычные карие или черные глаза, ее положение Вещуньи Раднора было бы не таким прочным. Именно благодаря глазам Уинн — их необычной голубизне, напоминавшей безоблачное небо, — люди верили ее предсказаниям и заклинаниям.

За них ей нужно было благодарить отца. Он приехал издалека, с севера, и мать Уинн уговорила его остаться в Раднорском лесу. И хотя мать не обладала такими уж сильными чарами, у ее старшей дочери, Марадедд, был дар ясновидения, прославивший Раднор. Таланты Уинн были куда более скромные. Но когда Марадедд умерла, все ее обязанности свалились на плечи Уинн.

Уинн со вздохом наклонилась к Изольде и повернула к себе маленькое личико. Да, в этих зеленых глазах скрыты те же силы, решила она. Есть ли у Изольды дар раднорского ясновидения, пока неизвестно. Но она все-таки дочь Марадедд, несмотря на примесь английской крови.

— Что-нибудь случилось?

Уинн вышла из глубокой задумчивости.

— Ничего. Совсем ничего. Просто к твоей щеке прилип волосок. — Она пригладила волосы ребенка, затем решительно встала. — Ты поможешь мне приготовить на завтрак овсянку? Потом мы разбудим всех этих сонь и отправимся в путь.

— Можно, я буду мешать в котле? Обещаю быть очень осторожной с огнем. Нет, правда, на этот раз я буду очень осторожна. И даже если обожгусь, как тогда, то не стану плакать, — добавила Изольда. — Сразу возьму маслица из сныти и помажу им ожог, как делала ты.

Уинн еще раз улыбнулась милому наивному ребенку и снова погладила племянницу по головке.

— Очень хорошо. Ты все правильно запомнила, Изольда. Ребенок сиял.

— И все, что ты покажешь нам сегодня, я тоже запомню. Я хочу знать все растения в лесу так, как ты. А когда вырасту, то буду такой, как ты.

Они занялись обычными утренними делами, и Уинн спросила себя: а вдруг слова Изольды окажутся точным предсказанием? И если так, то нужно ли ей радоваться или, наоборот, волноваться за ребенка? Положение вещуньи ко многому обязывало. Иногда Уинн жалела, что не ведет обыкновенную жизнь, как любая другая девушка. Тогда ей не пришлось бы председательствовать в суде четыре раза в год в трех деревнях, расположенных в ее лесу. Не пришлось бы подстраиваться под то, что все ожидают от Вещуньи. Но судьба уготовила ей далеко не обычную жизнь. Что касается Изольды — чему быть, того не миновать.