— А где вы ее схватили?

— Мы же конницу их разгромили!

— Ах, да, — выдохнул Илья, вспомнив, что в троянской коннице, на пути у которой он выстроил мирмидонов, был отряд амазонок. Знаком отпустив рыжего грека, конквестор уселся прямо на песчаный пол и обхватил голову руками. Мало ему одной пленницы — так теперь еще и царица амазонок появилась…

Обеспокоенный взгляд Брисейды он заметил не сразу. Девчонка, без сомнения, слышала всё, что происходило снаружи. И, похоже, представив перспективы ближайшего будущего, сделала соответствующие выводы. Прежде чем Илья успел что-то сказать, она подошла к нему, опустилась на пол напротив и тихо попросила:

— Если хочешь ты отдать меня им, потому что решил, что я бесполезна, прежде шанс мне дай доказать тебе, что это не так.

Амазонка яростно зашипела что-то сквозь зубы. Илья даже не обернулся, он смотрел прямо в ярко-зеленые глаза Брисейды. Девчонка не шевелилась; она не сделала попытки ни отпрянуть, ни податься вперед. Илья не увидел в её взгляде ни паники, ни страха, ни горечи — лишь спокойную решимость.

— Не отдам, — мотнул головой Илья.

Брисейда по-прежнему не двигалась, в её взгляде не отразилось ни облегчения, ни радости. Зато появились отрешённость и ожидание. И готовность принять свою судьбу. Выражение, чем-то схожее с тем, какое появляется на лице воина перед неизбежной битвой.

Илья поморщился — вся эта ситуация была ему бесконечно неприятна.

— Иди, — махнул он рукой.

Брисейда испарилась.

Илья медленно снял с себя доспехи, опустился на жесткий дифф и устало вытянулся. Вяло отметил про себя, что в этот раз не терзался ненужными сомнениями, а не развязать ли ему новую пленницу — такая закаленная в боях валькирия его запросто на лопатки уложит, безо всякого оружия, только дай ей шанс.

Снаружи доносился шум лагеря, в голове гудело от всех произошедших событий. Илья прикрыл глаза и сам не заметил, как задремал.

Его разбудили возмущенные голоса рядом с палаткой.

«Неужели снова митинг надумали устраивать?» — удивился он. Нехотя поднявшись, отдёрнул полог шатра и увидел, как мирмидоны яростно спорят с воинами в изукрашенных блестящих доспехах.

— Ну, что теперь? — спросил Илья.

— Они прибыли сюда, — пояснил мгновенно появившийся рядом Патрокл, — И сообщили, что Агамемнон потребовал, — это слово рыжий мирмидон почти выплюнул, — к нему привести тебя и обеих пленниц.

— Ясно, — кивнул Илья, — А почему шум?

— Как это? — растерянно воскликнул Патрокл. — Он же приказал! Как можно такое оскорбление снести?

— Ах, да, — вздохнул Илья. — Оскорбление, конечно… Хорошо. Я пойду сам разберусь с Агамемноном.

Пробираясь через шумный, празднующий победу лагерь, Илья поморщился. Жизнь на пляже, оккупированном греческим войском, была бы гораздо более сносной, если бы не запах отхожих ям и костров, на котором жгли трупы. Сутки спустя этот тошнотворный запах по-прежнему донимал Илью. Ядовитая вонь висела плотным облаком, и даже ветер с моря не мог разогнать ее. Одни погребальные костры ярко горели, другие затухали, и с пепелища поднимался густой дым. Легкий бриз разносил его по всему берегу, пепел оседал на палатках и оружии, на песке и на коже, и Илья не мог отделаться от навязчивой мысли, что пыль, которую он стирает со щита, которая впитывается в кожу рук и лица — это прах погибших людей.

Шатер царя греческой армии был гораздо просторнее Ахилловой палатки и загроможден куда больше: вдоль стен располагались укрытые горами цветных покрывал широкие диффы, низкие столики уставлены сосудами и емкостями всех форм и размеров, песчаный пол прикрывали хоть и изрядно потёртые, но все ещё прекрасные ковры. В неровном свете горящих по углам высоких треножников начищенная бронза отсвечивала красноватыми бликами, золото — теплым желтым сиянием, а лицо Агамемнона — пульсирующим малиновым цветом, прекрасно сочетавшимся с густой, черной с проседью бородой и черной же шевелюрой.

— Ты! — зарычал он, едва Илья появился в его шатре. — Ты!

От возмущения у царя, видимо, даже перехватило дыхание, потому что продолжить Агамемнон не смог, только выкатил широко расставленные темные глаза и трясущимся от злости пальцем указал на Илью. Собравшиеся в просторном шатре вожди племен благоразумно помалкивали.

— Я, — спокойно согласился Илья.

На миг ему показалось, что это короткое слово Агамемнона просто добьёт: он налился краской еще сильнее, хотя миг назад казалось, что это просто невозможно.

— Ты, — наконец прорвало его, — вместо меня царем стать хочешь?

— Что?

— Решил беспорядок устроить в моей армии, так?

По-прежнему ничего не понимающий Илья предпринял еще одну попытку разобраться:

— Ты о чем?

— О чем?! — заорал Агамемнон. — Ты солдат подстрекаешь! Их призываешь на мятеж! Их призываешь убить меня и отправиться по домам!

— Я?

— Ты!

— Нет.

— Нет? Ну, сейчас увидим, — зловеще процедил справившийся с дыханием Агамемнон и дал знак одному из стражников. Через несколько мгновений в шатер втащили перепуганного Терсита.

Агамемнон торжествующе переводил взгляд с одного на другого.

— Ну, — наконец обратился он к Илье. — Что скажешь?

— А что я могу сказать?

— Ты этому человеку велел возмутительные речи вести! Ты ему велел моих воинов призывать убивать своих вождей, забирать добычу и домой возвращаться!

— Что?

Похоже, изумление на лице Ильи было настолько сильным, что Агамемнон на миг задумался, а потом обернулся к Терситу:

— Ты кричал, что это Ахилл тебе велел поднимать народ и идти ко мне.

— Он и велел, — проблеял лысый грек.

— Когда это я тебе велел? — вмешался тут Илья, делая шаг к нему.

Ахилла Терсит боялся, видимо, куда больше, чем Агамемнона — лысый грек испуганно затрепыхался в руках крепко держащих его солдат. Потом обмяк и пробормотал:

— Ты ведь сам велел нам законную долю добычи потребовать у наших вождей.

— Я сказал, что спрашивать о добыче нужно не у меня, а у своих вождей.

Терсит молчал. Разницы он, похоже, не уловил. Агамемнон жестом велел увести его, а потом произнес, чеканя каждое слово:

— Когда против меня заговор плетут, этого не прощаю я. Даже любимчикам богов вроде тебя.

Для себя Агамемнон уже решил, что Ахилл — изменник, и доказывать обратное не имело смыла. Да и зачем? Илье это было только на руку, всё равно ведь ему с царем ругаться, и какая разница по какому поводу.

Агамемнон, тем временем, снова завёлся:

— Рядовые воины — что они понимают? Они слышат поганые речи презренного сына Агрия, слышат, что сам Ахилл согласился с ним — и всё, готовы после этого что угодно совершать! Как будто Ахилла согласие — это тоже, что и благословение богов! Некоторые к кораблям уже отправились, решили немедленно отплывать! Ты что, думал, что сможешь армию расколоть, которую столько лет я собирал? Что сможешь меня заслуженной победы лишить? Великой победы, с которой в веках я прославлюсь? Не выйдет! Слышишь ты меня? Не выйдет!

Илья молчал. Агамемнон перевёл дыхание и продолжил уже гораздо спокойнее:

— В одном я с Терситом, сыном Агрия согласен. Делиться добычей и впрямь надо, чтобы не было недовольных.

— Мои мирмидоны всем довольны.

— Я не о них речь веду. Со своими царями надо делиться добычей.

Илья покачал головой:

— Ты видел, чтобы у нас была добыча? Мы сражались на поле боя, а не трупы грабили.

— А пленница? — требовательно осведомился Агамемнон.

— У тебя своих мало? — обрадованно спросил Илья; он увидел прекрасный повод разругаться с Агамемноном и сообщить, что мирмидоны не будут участвовать в битвах.

— Как царь я имею право на любую добычу, какую пожелаю. И желаю я твою пленницу-амазонку.

— Желай, — пожал плечами Илья, всем своим видом демонстрируя, что его это нисколько не беспокоит.

— Я знал, что ты откажешься, — хищно осклабился Агамемнон и подал знак.

Полог шатра снова раздвинулся, и два коренастых грека втащили внутрь упирающуюся белокурую амазонку, уже развязанную и в одной тунике. Пенфесилея бросила быстрый взгляд на Ахилла, а потом с яростью уставилась на Агамемнона и что-то злобно процедила сквозь стиснутые зубы.