— Сначала я с ней развлекусь, потом поделюсь со своими солдатами, — злорадно сообщил Агамемнон, и присутствовавшие в шатре стражники одобрительно зашумели. — Ну, и что ты скажешь теперь? — и поскольку Илья по-прежнему молчал, он добавил: — Будешь знать, как против меня заговоры строить!

То, что произошло дальше, не ожидали ни Илья, ни Агамемнон. Пока они мерили друг друга горящими взглядами, амазонка исхитрилась вывернуться из рук державших ее стражников и выхватить у одного из них ксифос. Быстрым коротким движением она заколола стоящего рядом с ней грека прежде, чем тот успел что-либо сообразить. На миг Илье показалось, что сейчас воительница бросится на Агамемнона, бросится несмотря на то, что не успеет даже добежать до него — ведь у роскошного диффа царя бдительно караулили преданные стражники…

Пенфесилея тоже это понимала. И приняла единственное приемлемое для нее решение. Гордо вскинула голову, перехватила рукоять короткого меча обеими руками и направила острие себе в грудь.

Раздался резкий вздох, и тело амазонки упало на пол.

Илья сглотнул.

— Агамемнон, сын Атрея! — выкрикнул он. Ян объяснял, что у древних греков назвать человека только по имени было знаком уважения. Так обращались к лишь царям и героям — считалось, что они столь прославлены, что их всякий узнает по одному имени, без уточнения, чей он сын. Всех же остальных называли по собственному имени и имени отца. «Правила почти как у нас с именем — отчеством, только наоборот», — усмехнулся тогда Ян.

Назвать царя по его имени и имени его отца было знаком вопиющего непочтения, и Илья пошёл на это вполне сознательно.

— Агамемнон, сын Атрея, — повторил конквестор, когда стих возмущённый гул. — Мои мирмидоны на этой войне за тебя сражаться больше не станут.

У заснеженных останков Шушморского капища, расположившись на сидении настолько удобно, насколько это позволяли не очень-то соотносящиеся с понятием комфорта внутренности «УАЗика», с айпадом в руках коротал время Ян.

Едва только Илья открыл дверцу и с надеждой заглянул внутрь, конквестор отрицательно покачал головой, предвосхищая вопрос:

— Нет, его не нашли.

— Не понимаю, — покачал головой Илья, забираясь внутрь, — Ведь ОМОН весь район в оцепление взял, да и ребята у Владимира Кондратьевича все толковые — Ахилл просто не мог мимо них проскочить. Не мог! Вот представь себе — вываливается он из прохода, вокруг снег, холод, чужой мир — ну что он будет делать? Долго кружить на месте, пытаясь сообразить, как вернуться обратно. Ну, предположим, потом решит начать куда-нибудь двигаться. Но далеко ли он уйдёт — зимой, в сандалиях и лёгком хитоне? Ясно, что недалеко. ОМОН ведь приличный радиус взял, так? Километров двадцать. Ну не мог Ахилл против них проскочить! Никак не мог!

— Илья, ты меня-то чего убеждаешь? — добродушно перебил Ян, чувствуя, что парень завёлся. — Расскажи лучше, как дела.

— Хреново.

— А что так?

— Действительно, что так, — пробурчал Илья, высвобождаясь из доспехов. — Даже и не знаю, с чего начать. Морда словно не моя — будто зубной сделал обезболивающий укол на всё лицо, и анестезия никак не проходит. Постоянно настороже, опасаюсь попасть впросак, боюсь проколоться на любой мелочи. Битва эта чертова. Терсит со своими воззваниями. Да ещё и амазонка…

— Какая амазонка?

— Ахилловы бравые молодцы захватили одну в плен, порадовать вождя, будь они неладны, хотели. Кажется, предводительница…

— Пенфесилея?

— Точно.

— И что?

— И ничего, — мрачно отозвался Илья и поморщился, вспомнив сцену в шатре, — Агамемнон притащил её к себе как раз тогда, когда мы с ним выясняли отношения. И пока мы обменивались любезностями, она себя заколола.

Ян равнодушно пожал плечами:

— Ну, во-первых, Пенфесилея так и так погибает от руки Ахилла, правда, обычно попозже; впрочем, это особой роли не играет. Во-вторых, знаешь, если исходить из того, что её ждало в плену у Агамемнона, она сделала правильный выбор.

Илья скривился.

— Попытайся для разнообразия сфокусироваться на позитивном, — предложил Ян. — В этой операции ты приобретешь поистине бесценный опыт. Насколько я знаю, никто за всю историю «Бастиона» не замещал столь значительную историческую персону. Про тебя ещё писать будут в наших учебных пособиях для новичков, — с улыбкой закончил он.

Илья не поддержал шутку, но и не стал спорить. Он откинулся на жёсткую спинку неудобного сидения «УАЗика» и глянул в окно, на безжизненный, замёрзший, укутанный снегом лес. Представил себе Ахилла, вывалившегося из прохода на ледяную поляну — в короткой легкой тунике, доспехах и тонких сандалиях на босу ногу. В такой мороз непривычный к холодам грек не то, что до Москвы или Владимира — до ближайшей деревни не дойдет, околеет по пути. Найдут его, закоченевшего, очень нескоро, в лучшем случае по весне; безымянный следователь добавит ещё одного «подснежника» в длинный список неопознанных трупов, что появляются из-под тающего снега в конце марта, предпримет вялые попытки установить личность, и, так ничего и не выяснив, махнет рукой и добавит в статистику следственного комитета еще один «глухарь»…

Пригревшись в тепле, Илья как-то незаметно заснул, и разбудил его Ян уже у подъезда дома.

Старая кирпичная девятиэтажка, долгие годы простоявшая серой от грязных дождей и наплевательского к себе отношения жильцов и муниципальных служб, прошлым летом была выкрашена в весёленький желтый цвет. Тяжелая металлическая дверь подъезда, заляпанная обрывками многочисленных объявлений «Продается», «Сниму» и «Сдам», неохотно пропустила Илью внутрь. Повеяло жареной картошкой, вареной капустой и мусоропроводом. Лифт не работал, лампочку на первом этаже в который раз разбили… И всё равно это была цивилизация!

Принять душ, заварить кофе и уставиться в телевизор — сейчас Илья с нетерпением предвкушал эти незатейливые вещи. Но едва только он поднялся на четвертый этаж, как дверь напротив его квартиры распахнулась, и в проёме показалась соседка Валя.

«Будто у глазка стояла, меня поджидала», — подумал конквестор с досадой. Пригляделся к соседке и решил, что, вполне возможно, так оно и было.

Высокая русоволосая тридцатипятилетняя женщина была красива. Точнее, была бы красива, если бы не измучили так её вечное безденежье, двое непоседливых детей, вот уже четыре года как живущий с ними в двухкомнатной квартире больной свёкор и, самое главное, непутевый муж Славик. Растрепанная, с припухшими глазами, в бесформенном фланелевом халате, Валя молча смотрела на соседа, не замечая явных изменений в его внешнем виде.

— Что он на это раз выкинул? — сразу сообразил Илья.

Муж Вали, Славик, работал в милиции, а потом — в полиции вот уже пятнадцать лет, и до сих пор остался простым пэ-пэ-эсником.

Несмотря на усилия жены постоянно мятый и грязный, всегда чуть-чуть с бодуна, Славик обладал отменной способностью вляпываться в самые разные неприятности и переходить дорогу не тем людям. Он был «пьющим интеллигентом» и очень любил рассуждать о политике, причем так, что вроде бы очевидные вещи, о которых писали газеты, в его устах приобретали совершенно другой смысл. Славик сопоставлял разрозненные незначительные факты и делал на их основе столь неожиданные и при этом верные выводы, что его собеседник лишался дара речи. Будь он следователем, цены бы не было его способностям, но Славик оставался рядовым пэ-пэ-эсником, а на этой работе такие умения особо не требовались.

Иногда на Славика нападали приступы раскаяния и трезвости, и тогда он ненадолго становился образцовым представителем правопорядка. Даже слишком образцовым, потому что в нём пробуждалось обострённое чувство справедливости, и тогда он ни в какую не желал поступаться своими принципами, и ему было не важно, кто совершил правонарушение — простой обыватель, богатый бизнесмен или представитель власти. И если коллеги в глубине души его за это и уважали, все они прекрасно понимали, что вот именно поэтому не светит Славику ни карьерный рост, ни лишняя звезда на погонах.