Когда служба закончена, Юлия, против обыкновения, одной из первых поднимается с места. Выйдя за церковную ограду, она сразу замечает, что по лестнице банка поднимается какой-то человек. Значит, банк открылся! Как хорошо, что она не поддалась искушению, не приставала к господу с пустяковой просьбой, — все устроилось само собой!

Своим размашистым шагом она поспешно пересекает площадь и поспевает как раз в ту минуту, когда человек спускается с крыльца обратно. Это Кумпис, сосед, богатый хуторянин.

— Можете не торопиться, соседка, — заперто.

— Ой! — испуганно вздыхает Юлия. — Что же теперь будет? Если у кого как раз сегодня день платежа. Разве могут закрыть банк?

— Этот-то? Ну, это еще не банк. Это всего-навсего отделение банка. Банк-то в Каунасе.

Юлия растерянно идет следом за Кумписом по тротуару, стараясь хоть что-нибудь у него разузнать.

— Хороших дел наделали! Что ж мне, в Каунас теперь придется ехать? Ведь в Каунасе не могли закрыть банк?

Кумпис подходит к своей лошади и, грубо отталкивая ее морду, начинает отвязывать торбу с овсом.

— Банк закрыть? Совсем? — с насмешкой переспрашивает он. — А вы сами подумайте, соседка. Вон стоит костел. Если запереть его двери на замок, перестанет существовать бог или нет? Как вы полагаете, старая?

— Как у вас язык поворачивается говорить такое?

— Так вот, хотя эта новая советская власть и сумела повесить замок на двери банка, банк от этого не перестанет существовать. Деньги не потеряют силы, потому что наш маленький банк связан с большим, тот с еще большим, и так идет цепью по всему миру.

Юлия слушает, кивает, соглашаясь, потом со вздохом, робко спрашивает:

— Ну, а что вы мне-то посоветуете с моими процентами? На грех, у меня сегодня самый срок…

— Посоветовать? — нервно дергает вожжами, трогая с места лошадь, Кумпис. — Ну, можете их подсунуть в щель под дверь, соседка!

С тех пор как подруги Аляны узнали, что у них в доме поселился жилец, приехавший из России, они стали чаще обыкновенного заглядывать по вечерам. Кажется, Степан понравился девушкам. Даже красивая Магдяле с ее неизменным презрительным равнодушием к парням, приглядевшись, объявила: «Этот еще ничего». И Аляне почему-то до смешного приятно было это слышать.

В воскресенье они выпросили у рыбаков две лодки и целой компанией, человек двенадцать, отправились по озеру на дальний островок. Там развели большой костер, парни стали прыгать через огонь, и Степан прыгал не то что лучше, а отчаяннее всех.

Девушки за это сплели ему венок, подхватив под руки, усадили на пень и объявили «королем». Все встали в кружок и запели шуточную величальную. Степан приосанился, по-царски надменно прищурил один глаз. Тогда девушки закричали, что он зазнался, свергли его с пня, повалили на землю и принялись стегать длинными стеблями аира, а Степан катался по земле и, удачно подражая неистовому отчаянию Петрушки при появлении черта, пискливо рыдал: «Ой, пропала моя головушка с колпачком и с кисточкой!»

И все хохотали до упаду.

А после этого, в самом разгаре веселья, когда стали прыгать через догорающий костер парами, Аляна вдруг заметила, что очутилась одна. Степан, тяжело дыша от беготни и кашляя от смеха, тащил за руку Магдяле, заставляя прыгать еще и еще, а Аляна стояла, прислонившись к кривой сосне над берегом озера, глядела на красные отсветы костра в черной, как смола, воде и думала: «Как могло мне что-то показаться? Ведь ничего же нет. Ничего и не было». И ощущала пустоту и одинокую горечь потери…

После этого вечера они почти совсем перестали разговаривать. Степан чувствовал себя таким же несчастным и обиженным, как и Аляна.

«Что у нас произошло? — спрашивал он себя. — Да ничего не произошло!»

И все-таки он, как и она, знал, что у них началась и идет какая-то общая жизнь, бывают радостные дни близости и дни холодной отчужденности даже тогда, когда внешне почти ничего и не происходит. Ну ладно, ему было приятно подурачиться с Магдяле. Пожалуй, она немного нравилась ему. Может быть, на несколько минут он и позабыл про Аляну, а потом, когда вспомнил, нашел ее уже недоступно чужой, оскорбленной. Но ведь все это мелочи, такие мелочи, которым он никак не мог придавать того значения, какое они имели, по-видимому, для Аляны. Странная она, честное слово. Не то чтобы она выдумывала то, чего нет, но так принимать пустяки к сердцу…

Разлад в отношениях с Аляной почему-то вызывал у Степана особенный прилив симпатии к ее отцу, и он стал частенько заходить после работы в мастерскую… Старый мастер сидел, как обычно, сгорбившись в своей будке, где отсидел почти четырнадцать лет.

Сегодня он с утра починил зажигалку и велосипедный насос, запаял две кастрюли. Теперь приходилось дожидаться, кого бог пошлет.

Его умелые и привычные к работе руки, покрытые сеткой черных морщин, лежали на коленях ладонями вверх и отдыхали, как два грязных, заскорузлых бездельника. Бездельничали, проклятые, когда им нужно было непрерывно работать!

Колокольчик над дверью звякнул, и вошел Степан. Старый мастер с облегчением вздохнул.

— Как идут дела? — дружелюбно спросил Степан. Он взял с прилавка замок с секретом и начал с интересом разглядывать, осторожно поворачивая ключ.

— На мировом рынке застой, — сказал Жукаускас. — Акции предприятия падают.

— Классная работа, — с уважением сказал Степан, щелкая ключом в замке. — Бросили бы вы это свое предприятие к чертовой матери, папаша.

— Ну-ну, — усмехнулся мастер. — Если завтра две-три старухи поломают керосинки или какой-нибудь болван въедет на своем мотоцикле в телеграфный столб, акции моего предприятия на мировой бирже взлетят сразу на десять пунктов.

— Я с Дорогиным говорил о вас. Мы на днях первый экскаватор получаем. Ремонтные мастерские надо организовать. Люди позарез будут нужны, а вы тут в будке, как какой-то, извините, барбос, отсиживаетесь.

Разговор на эту тему начинался не в первый раз и все больше волновал старого мастера.

— Так легко только на словах получается… Ну, брошу я свою будку, а потом захочу вернуться назад. А в ней уже сидит другой мастер. С чем я тогда останусь?

— Это вы все по-старому, как при капиталистах, думаете, папаша, — укоризненно покачал головой Степан. — Выкиньте вы из головы свои опасения. Чтоб мастер без работы остался? Не может у нас быть такого дурацкого положения. Я вам золотых гор не сулю. Но все-таки настоящее дело! На мой бы характер, я в этой будке обязательно бы повесился, чем в одиночку сидеть.

— Спасибо за совет, большое спасибо, — потирая руки, нервно посмеиваясь, сказал Жукаускас.

— Ну зайдите поговорить. Сейчас Дорогин как раз еще в конторе. Увидите, как он обрадуется такому человеку!

— Да откуда же он может знать, что я за человек?

— Откуда?.. Ну зайдите, испытайте, а вдруг да знает!.. — загадочно ухмыляясь, подзадорил Степан.

Возвращаясь с фабрики после работы, Аляна почти у самого дома вдруг заметила, что идет торопливым шагом, чуть не бегом.

«Куда это я спешу? Зачем мне теперь торопиться? Какая глупость!» — Она с досадой передернула плечами, подняла голову и пошла совсем медленно.

«Ничего тебя дома не ждет, некуда тебе, дуре, торопиться, некуда… — говорила она себе. — Мы поссорились совсем, навсегда… Поссорились? Да ведь мы с ним ни разу в жизни ни единого слова наедине не сказали — и вдруг поссорились. Какая дура могла это выдумать! Просто ничего не было. И вот от ничего и осталось ничего, — чего же тут мучиться?»

Но через минуту, сама того не замечая, она снова, опустив голову, быстрым шагом, почти бегом, неслась к дому. Носки старых туфель так и мелькали у нее перед глазами.

Дома никого не было, кроме матери. Магдалэна, на минуту обернувшись, молча показала, где стоит кастрюля с обедом, и продолжала стирать, равномерными, утомленными движениями нажимая на ребристую доску. Она чувствовала себя слабой и больной и с тем большим упорством заставляла себя доделать всю работу до конца, хотя по временам в голове что-то начинало мутиться и покачиваться в такт работе.