Кони ошибался, как ошибались и другие: Зина была жива.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Шли годы. Много позже выяснилось, что Зина Некрасова, покинув столицу, поселилась в Москве, где готовилась в послушницы Новодевичьего монастыря, но. передумала. Конечно, в доме поэта она жила, как у Христа за пазухой, сытая и одетая, о деньгах не помышляя, а теперь следовало полагаться лишь на себя. Кое-какие сбережения у нее, правда, были. И начался период очень странных метаний женщины по стране - зигзагами молний, всегда загадочных и не всегда объяснимых. Зина вдруг объявилась на Кавказе, потом исчезла надолго, но ее как будто видели в Киеве, кто-то узнал ее в Одессе, а затем она снова пропала и, кажется, уже навсегда.

Россия вступала в XX век. Читатель, это уже наше время.

Николай Михайлович Архангельский, наш современник, умер в 1941 году (исторически только "вчера"). Это был типичный русский интеллигент, в ту пору он редактировал "Саратовский листок". Однажды в доме на Кострижской улице (ныне улица Сакко и Ванцетти, которые к Саратову притянуты за уши), где Архангельский жил и работал, его посетил репортер городской хроники, уснащавший газетные скрижали сведениями о пожарах, драках, воровстве и скандалах в трактирах, - все знал человек!

- А в баптистской-то общине Саратова опять свара великая, - сообщил он редактору. - Свиней режут, в колбасы сало пихают, живут - кум королю, а тут старуха одна, так они ее под конец обчистили. До копейки все выманили да еще в церкви ее "оглашенной" объявили. Старуха-то на паперти. плачет!

Архангельский оторвался от чтения типографских гранок.

- Какая старуха? - спросил он рассеянно.

- Обыкновенная. По фамилии Некрасова, а зовут будто Зинаидой, живет на отшибе города на Малой Царицынской. Уже старая. Одинокая, как перст. Побирается. Кто что подаст!

Архангельский призадумался, вслух размышляя: "Зинаида, Зинаида, еще Некрасова. Конечно, Некрасовых на святой Руси великое множество, но. Зина? Возможно и совпадение, да-с!"

- Вот что, - решил Архангельский. - Едем. Навестим.

- Старуху-то? Так она никого не принимает. Двери у нее на крючок, и через дверь просит всех оставить ее в покое.

- А вдруг это. она?

- Кто? - удивился репортер.

- Та самая, которой поэт писал: "Зина, закрой утомленные очи." А вдруг да она? Бери свою шляпу - поехали.

Приехали на Царицынскую, отыскали лачугу в три окошка, долго в дверь барабанили. Старуха действительно оказалась жалкой, но ее нищенская комнатенка удивляла опрятностью.

- Да, это я. - созналась Зинаида Николаевна, ощутив доброе расположение редактора. - А не пускаю к себе никого, живу взаперти, чтобы, не дай-то Бог, не проведали в городе, кто я такая. К чему все это? Скоро уже сорок лет как живу без него, а скоро, даст Бог, в ином мире и встретимся. То-то радость для меня будет, да и Николай Алексеич, чай, мне обрадуется.

Архангельский уяснил главное: саратовские баптисты, сплошь местные свиноторговцы, каким-то образом пронюхали, что в городе проживает вдова Некрасова, заманили ее в свою общину, суля блага всяческие, уход и заботу о ней, о старухе, а сами выманили у нее все деньги, которые она берегла "на черный день".

- Вот и стала я нищей, - сказала Зинаида Николаевна.

- Вы хоть расписки-то с них брали?

- Зачем? Я ведь на слово людям верить привыкла.

- Выходит, так вот и отдали все самое последнее?

- Да как не дать? Ведь просили-то во имя божие.

Я, читатель, не желаю порочить всех баптистов подряд, пусть они живут и молятся далее, но факт остается фактом: саратовские свиноторговцы, сплошь состоявшие в секте баптистов, действительно ограбили вдову поэта, зато отстроили новые свинарники, а колбасы в их мясных лавках сразу стали жирнее и дороже.

Архангельский засел за стол редактора, - полный решимости:

- Мы этого дела так не оставим. пусть все знают!

"Саратовский листок" оповестил горожан о том, как подло поступили "свинячьи души" с забытой всеми вдовою великого русского поэта. Николай Михайлович на этом не успокоился, его корреспонденции о бедствиях г-жи З. Н. Некрасовой обошли все газеты Москвы и Петербурга, русский читатель был поражен:

- А мы-то и не знали, что "Зина" еще жива. надо же, а? Стихи о ней наизусть помним, а она. столько лет молчала!

Весь гнев саратовских баптистов обрушился на голову Зинаиды Николаевны: ее обвинили в том, что, богохульствуя в газетах, она отступилась от истинной веры, сделали ее "оглашенной", чтобы впредь не смела в храм ногою ступать, а молилась только на паперти, как великая грешница. Мало того, обещали ее "простить", ежели не станет денег своих обратно требовать, а один колбасник, давно ей задолжавший, даже такое сказал:

- Ты, старая, на меня не жмурься - я тебе ни копейки назад не верну. Но, ежели хошь, возьму тебя в лавку, чтобы колбасу резала. Кому фунт, кому полфунта. Не хошь? Ну, и не надо. Просить да кланяться тебе не стану. Без тебя обойдемся.

Дело дошло до Государственной Думы, и кто-то из думцев (я не выяснил кто?) доложил Л. А. Кассо, что он, как министр народного просвещения, должен бы вмешаться - в Саратове голодает, нищенствуя, вдова великого русского поэта.

- Помилуйте! - отвечал Кассо, поигрывая шнурком от пенсне. - У нас тут все государство трещит, а вы мне о какой-то вдове поэта. Это уже история, батенька вы мой!

Архангельский обратился к саратовской общественности, чтобы помогли старухе, и помощь пришла именно со стороны местных интеллигентов. В один из дней Николай Михайлович застал Некрасову просветленной, она раскрыла перед ним книгу стихов Некрасова с дарственной надписью от 12 февраля 1874 года:

- Все пропало, а вот это в гроб мне положат. Видите, как тут писано? "Милой и единственной." Сподобил меня Господь остаться для него последней и единственной.

Хлопотами Архангельского старуха была причислена к "литературному цеху", и он поздравил ее с тем, что отныне она станет получать от Литфонда пособие - по 50 рублей в месяц.

- Ой, вот спасибо, вот спасибо, - говорила старуха.

Николай Михайлович вскоре же известился, что из этого скромного пособия от Литфонда она уделяет немалую толику для тех людей, что ее беднее.

В 1911 году вдову поэта навестил Корней Чуковский, еще молодой и обаятельный, входивший в большую славу:

- Вот, приехал в Саратов, дабы вас повидать.

Но Зинаида Николаевна незнакомых журналистов остерегалась и сразу замкнулась. Очевидно, франтоватый Чуковский ей даже не понравился, она отвечала ему односложно, даже с некоторым подозрением, и, наверное, Зинаида Некрасова тоже не понравилась Корнею Ивановичу, который тогда же сложил о ней впечатление, для вдовы поэта не совсем-то лестное, как о женщине недалекой и ограниченной, случайно ставшей подругой поэта.

Но летом 1914 года ее навестил Владислав Евгеньев-Максимов, будущий профессор, наш знаменитый некрасовед.

Вот с ним Зинаида Николаевна разговорилась.

- Жить было можно, - записывал он ее рассказ. - Да я ведь все, что у меня было, сама и раздала. Просят. То один, то другой, как откажешь? Моложе была, так еще работала. А теперь вот пособием живу. Я в свою скорлупу, как улитка какая, забилась, живу тихонько. Никого и не вижу. Бог с ними, с людьми-то. Много мне от них нехорошего вытерпеть довелось. Уж сколько лет прошло, а раны-то в душе не заживают. Если б не добрый Николай Михайлыч, что в газете служит, так Христовым бы именем на паперти побиралась.

Евгеньев-Максимов, к великому своему ужасу, обнаружил, что никаких некрасовских реликвий уже не осталось.

- Что и было, так все растащили, - сказала старуха.

В январе 1915 года она скончалась и приобщенная к великому "цеху литераторов", успокоилась между могил писателей - Чернышевского и Каронина-Петропавловского. На кладбище все зарыдали в один голос, когда над раскрытой могилой раздались слова:

Зина, закрой утомленные очи.