– Еврей! Еврей!

– Да он дворянин был… Вы, Шакальский, спятили… – И Валера посмотрел на него с легким испугом.

– Какие шутки? А Фрейд? А Карл Маркс?.. – И он вдруг замолчал и быстро оглянулся, зажав рот ладонью.

– А Христос? – тихо вставила я.

– Что?.. да-а… Да! Девочка – да! И Христос – совершенно верно! Слу-ушай, Поляков… так ведь и сам господь Бог – тоже, выходит, был еврей… раз Христос – его сын! Ты понял? Что ж это получается? Все мы, значит, всего лишь еврейские выдумки, плоды жидовского эксперимента, персонажи семитского марионеточного балагана – на потеху картавому богу-маразматику!..

– Хватит вам, Шакальский. Уймитесь.

– Нет, не хватит! Я должен высказаться! Русский фантаст должен, наконец-то, высказаться!..

Шакальский взмахнул руками, отшатнулся в сторону, чуть не упал – и тут же умчался куда-то, выплевывая злые слова.

Валера стоял в оцепенении.

– Что с вами? – спросила я.

– Он меня напугал… – прошептал Валера, и вяло улыбнулся. – Такая страсть – в таком ничтожестве… Так на чем мы остановились?

– Пожалуйста, не пейте больше, – попросила я, трогая его за рукав.

– Это еще почему?

– У меня предчувствие – что-то случится… ну, пожалуйста, не надо больше пить.

Валера нахмурился.

– Я – сам по себе, – строго сказал он. – И не надо меня опекать… Кто ты такая? И вообще… Куда делась Вика?

– …Как дела, молодой человек? – прогудел Бармалаев, по-медвежьи обнимая Валеру за плечи. – Пошли, брат, к столу. Я там пуншик замечательный приготовил, предлагаю отведать.

– Премного благодарен! – И Валера зажмурился как кот, и потерся щекой о ладонь Бармалаева. – Вашими щедротами, так сказать… всегда-с рады-с отведать.

– Зря ты так, брат. Я человек простой. Не ёрничай. Я люблю по-простому, по-мужицки. Пошли, тяпнем.

И Бармалаев потащил его к столу.

Я видела – Валера очень пьян.

– Земляки! – поднимая бокал, а другой рукой обнимая Валеру, гудел Бармалаев. – Братья-писатели! Предлагаю выпить за молодежь, за нашу смену! Талантливые растут, черти! Аж завидно, честное слово. За молодежь!

– Ах, постойте, погодите! – воскликнул Валера, вырываясь из бармалаевских объятий и оборачиваясь ко всем. – Друзья! Друзья по несчастью! У меня предложение – давайте устроим карнавал! А? Маскарад! Костюмированный бал! Когда? Ну, хоть завтра. Хоть сегодня. Да прямо сейчас!..

Бармалаев добродушно хохотнул.

– Молодец, Валерка, – сказал он, хлопая его по плечу. – Беспокойный ты пацан. Ишь, чего выдумал. Маскарад! Где же мы найдем сейчас костюмы и маски?

– Они вам и не нужны, – сказал Валера. – А для себя я кое-что придумал!

Он налил себе в стакан хваленого пунша, выпил залпом.

Отдышался.

– Ох, как мне с вами весело… – медленно произнес Валера трезвым голосом, но я видела пьяное отчаяние в его глазах. – Так всю жизнь бы с вами и веселился…

И он, покачиваясь, вышел из комнаты.

– Ты куда, Валерка? – крикнул Бармалаев.

– Пойду, наряжусь для маскарада.

Мне было страшно. Я побежала вслед за ним. Но Валера куда-то исчез. Я обошла все шесть комнат, выглянула на лестничную площадку – Валеры нигде не было.

Вернулась к гостям. Разыскала Вику. Она сидела на коленях у поэта Румянцева, тот целовал ее в ухо, а Вика радостно жмурилась и вздрагивала плечами.

– Вика, – спросила я, – ты не видела Валеру? Он куда-то исчез…

– Отзынь, – сказала Вика.

– Я понимаю, он тебя обидел, но я боюсь, потому что…

– …Господа! Как вам нравится новое платье короля? – раздался вдруг голос Валеры.

Я обернулась и вскрикнула – он был совершенно голый!

(Даже сейчас, много лет спустя, вспоминая об этом, я вздрагиваю и сомневаюсь: могло ли такое быть? Не почудилось ли мне тогда все это? Нет, помню ярко и отчетливо: он стоял посреди комнаты, в окружении застывших гостей – голый, абсолютно голый, и золотая корона, грубо вырезанная из фольги, красовалась на светло-русых его кудрях. Высокий, стройный, смуглокожий – он казался особенно красивым на фоне толстяков и уродов. Голый король – прекрасный и беззащитный).

Все молчали.

Наконец, Бармалаев растерянно пробурчал:

– Да-а… слаб парнишка… не умеет пить.

– А может, посоревнуемся – кто кого перепьет? – предложил Валера. – Что, боитесь?.. А чего это вы так вдруг переполошились? Что случилось-то? В чем дело? – И он засмеялся, оглядываясь вокруг. – Уж не стыдно ли вам? Что это вы все так съежились, засмущались?.. Продолжайте, друзья, свое веселье! Костюмированный бал в разгаре!..

– Какой он король, – фыркнул Бармалаев. – Так, шут гороховый… Хоть бы срам-то прикрыл, бесстыдник!

– Валера! – воскликнула я, и бросилась к нему, и обняла его, прижалась к нему, прикрыла его наготу, заслонила его, спрятала. – Валера, Валера, Валера… так нельзя. Уйдем отсюда. Сейчас же уйдем.

Я вытолкала его в коридор, в ванную комнату – там была сброшена его одежда. Заставила одеться. Помогала ему, не отходила от него, пока он не оделся полностью.

– Где ты живешь? – спросила я. – И не смотри на меня так. Отвечай быстро – где ты живешь? Я отвезу тебя на такси.

– В чем дело? – нахмурился он. – Что за пошлая суета? Кто ты такая? Как тебя… Лиза?

– Люся! Я Люся!

– Слушай, Люся… что-то случилось, да? Чего я тут натворил? Неужели я был… ах, черт… Вот что делает алкоголь. Он превращает меня…

– Скажи свой адрес! – крикнула я. – Ну, пожалуйста, доверься мне. Я… я… я люблю тебя, придурок!.. я очень тебя люблю!.. и я буду с тобой, буду всегда и везде… и сейчас… и всегда…

– Какая пошлость, – сказал пьяный Валера, и засмеялся.

Но адрес дал. И я его отвезла. И осталась у него.

Пришлось от многого отказаться. Ушла из общежития, перестала готовиться в полиграфический, еще кое-какие планы рассыпались в прах. Тогда мне казалось: ничего не надо, лишь бы Валера был рядом.

А точнее: лишь бы я – рядом с ним.

Если бы он в тот вечер не напился, не вышел в наряде голого короля… если бы я тогда не кинулась к нему, не прикрыла собой его наготу… если б я тогда этого не сделала… не было бы вообще ничего. И даже сейчас я не знаю – хорошо ли, плохо ли – то, что все именно так постыдно началось, и так страшно кончилось?..

Главное – не жалею.

Живу памятью. Годы идут, проходят, а я живу только воспоминаниями – и вижу его смеющееся лицо с тоскливыми глазами, его светлые кудри, слышу его неверный голос, дышу его пьяным запахом, помню под пальцами его кожу…

Жили просто, не договариваясь ни о чем, не обещая ничего друг другу. (Я-то, конечно, могла бы дать ему любое обещание… да он не просил… не нуждался). О женитьбе речи не заходило, я сама об этом не заикалась, боялась заикнуться. Каждое утро, проснувшись и глядя на его спящее лицо, я благодарила судьбу и молча молилась: пусть так продолжится хоть немного, не вечно, не долго, хоть сегодня и завтра, и еще чуть-чуть, ну, пожалуйста…

Любила любоваться любимым лицом любовника… просыпалась среди ночи – и смотрела, смотрела, жадно разглядывала – ведь когда он спал, его губы не кривились в ехидной усмешке, брови не были сердито изогнуты, лоб не был испещрен морщинами… спал он тихо, спокойно и… беззащитно – ну как ребенок. Часто откидывал одеяло, разбрасывался в постели. Беззащитный голый король.

Мне было с ним хорошо.

Понимаете? В том самом смысле… С каждой ночью я прирастала к нему все крепче, все неотрывнее и плотнее, я прорастала в него… а вечерами, приходя с работы, встречая его обращенное ко мне лицо, я не могла и не пыталась скрыть радости и желания. Прижималась к нему и что-то ему шептала, и бессмысленно плакала, и задыхалась в его снисходительных объятиях, и умирала, и умирала, и воскресала.

Он же относился ко мне намного проще, – и не скрывал этого.

Он любил комфорт – и я стала завершением его домашнего комфорта. Он был со мной очень ласков – как с собачкой или славным, но чужим ребенком.