— Да заткнись ты! — остановил бесконечные излияния высокий, поправил на носу с горбинкой очки в металлической оправе. И снова предложил: — Винцо марочное — придает тонус и укрепляет здоровье… Да чего там, Витя, отворяй емкости!

И в Любе что-то сломалось. А, была не была! Она решилась, сейчас пару глотков в самую пору! Чтоб хоть както перебить этот жуткий озноб внутренний, залить его.

— Ну, по чуть-чуть, ладно, — сказала она тихо. — Только я спешу.

— Вот и лады! — обрадовался высокий.

Хлюпик уже откупорил обе бутылки. Одну протянул Любе.

— Кто ж так делает, салага, всему тебя учить! — Высокий пошарил в одном из стоков вытащил стакан, протер его мятым грязным платком. Протянул Любе. — Прошу, мадам!

Люба еще раз протерла посудину, но уже своим платочком, и подставила ее под струю — хлюпик не был жадным, налил три четверти стакана.

— Вздрогнули?!

Сами ребята пили из горлышка, не отрываясь, долго, судорожно подергивая кадыками.

— У-уф! — Высокий выпучил глаза, опустошив бутылку больше, чем наполовину.

— Хороша зараза, продирает!

Люба сделала несколько глотков и поставила стакан на стол. Он был почти пуст. Самой ей сделалось вдруг хорошо, тепло и приятно.

Хлюпик все сосал, причмокивая и капая себе на ворот светленькой рубахи. Наконец и он оторвался — но, наверное, лишь потому, что чуть не задохнулся. Лицо его было идиотски восторженным.

— В кайф! — процедил он, облизывая губы.

— Ну ладно, я пошла. Привет! — тихо сказала Люба. Высокий слегка приобнял ее за плечи — совсем по-братски, деликатно и нежно, подвел к столу.

— Ну куда же ты, Любашенька, только начали! Ну я тебя умоляю, посиди еще парочку минуточек с несчастными холостяками, дозволь полюбоваться и насладиться общением с такой раскрасавицей!

Он усадил ее прямо на стол. Пристроился рядом.

— К тому же у нас не все боеприпасы вышли! Еще посражаемся!

Он вытащил из карманов куртки пару бутылок. Поставил их рядом.

— Чокнулись, что ли? — удивилась Люба. — Вы же окосеете совсем!

— С самого утра косеем, а окосеть все никак не можем! — заявил хлюпик заплетающимся языком. — Еще по чутку — и все будет в норме! А Толяне хрен оставим, хорош с него!

— Ну ладно, плесните и мне, — согласилась Люба.

И они еще выпили.

Пока Люба прикладывалась к стаканчику, высокий, просунув ножку стула через дверную ручку, запер дверь.

— А то еще застукают! Ректор, гад, выпрет сразу! Он по этому делу сам не прохаживается, злой, зараза, трезвенник поганый! Лучше подстраховаться.

Толяня захрапел пуще прежнего.

Хлюпик подошел к нему нетвердой походкой, перевернул бутылку вверх дном — тоненькая струйка потекла в раскрытый рот спящего. Тот зачмокал, засопел. Но тут же успокоился.

— Во! Всем поровну! — сказал хлюпик.

Высокий тоже порядком обалдел, глаза у него стали ненормальными.

Люба собиралась встать. Но высокий ее удержал, обхватив рукой за плечи. Теперь объятие было болеe жестким.

— Ну ты чего? Так хорошо сидим, куда ты, лапушка?!

Он еще крепче сжал ей плечо, притиснул к себе. Другой рукой налил в стакан остатки из бутылки. Поднес ей к губам.

— Ну, хряпни немного! Потом анекдот расскажу. И я хряпну!

Люба отвела стакан рукой. Попыталась вырваться, не получилось. С другого края пристроился хлюпик с бутылкой в руке.

— Ну че ты, по глоточку! По малю-ю-юсенькому!

Высокий все же влил в нее чуть ли не насильно еще полстакана. Положение становилось неприятным. И Люба уже попробовала вырваться, дернувшись во всю силу, растопыривая локти. Ничего не вышло — у высокого хватка была мертвой. Вдобавок ко всему и хлюпик обвил ее талию своей тощенькой ручонкой, больно сдавил.

— Ну чего ты дергаешься, — прошептал в ухо высокий, чего ты?! Мы ж по-хорошему, все ж путем?!

— Я сейчас закричу! — отрывисто и зло сказала Люба. В голове у нее шумело, перед глазами все мелькало. — Понял?!

— Дура, что ли?! — Высокий даже обиделся будто. — Да если нас тут застукают — всем кранты, поняла?! И тебе тоже! Ты, лапа, представь картинку: открывают, а мы тут… и Толяня безвинно павший, ха-ха-ха! — Он был здорово пьян. Но говорил не запинаясь.

— Ага! — подтвердил хлюпик и икнул. Его рука поползла по Любиной коленке, приподнимая краешек платья, робко так, но ползла вверх.

— Пусти!

Высокий явно издевался, слюнил:

— Не-е, поздно! Тебя щас только пусти, ты нам зенки повыцарапываешь! Ну, нет, Любань, на самом деле — ты чего?! Ну, я же шучу, ну чего ты? Все путум! Чего тебе не по нраву, скажи?

Его рука гладила ей шею — нежно, ласково, с некоторой трепетной дрожью.

— Пус…

Рука сжала горло, сильно сжала — и крик не вырвался из него. Люба начала задыхаться, но тяжелая, сильная рука не отпускала горла. Она уже теряла сознание, когда пальцы разжались.

— Будь хорошей девочкой!

Хлюпик вовсю наглаживал потной ладошкой ей ногу, он забрался довольно-таки высоко, заворотив подол чуть не до пояса. Сквозь синтетику колготок Люба чувствовала сырость его ладони. Но она никак не могла отдышаться, перед глазами мелькали черные и зеленые точки.

Рука, только что сжимавшая горло, вновь ласкала ей шею — без спешки, без торопливости. Другой рукой высокий продолжал ей сжимать плечо. Хлюпик все так же обвивал талию, не давал спрыгнуть со стола.

— Ну вот и славненько, вот и хорошо, — нашептывал высокий. — Ах, какая девочка-конфетка!

Люба снова дернулась. Высокий сжал ей горло, но лишь на миг. Потом вслепую нащупал бутылку, отхлебнул из нее и приставил горлышко к Любиным губам.

— Еще по капельке, и полный ништяк! — проговорил он.

Твердое горлышко уперлось в губы, стало больно, вино полилось. Люба судорожно, не понимая, что происходит, глотнула раз, другой.

— Ну вот и прекрасно.

Лапка хлюпика перекочевала на другую ногу, оглаживая ее сверху и до колена, скользя с внутренней стороны бедра на внешнюю. Тяжелая рука высокого опустилась на грудь, сдавила ее. Но тут же выпустила. Люба почувствовала, как рука расстегивает пуговки на платье. И снова рванулась. Кричать у нее не было сил, все в горле оцепенело.

— Ну чего ты опять, ну не надо, — ласково и добродушно сказал высокий. — Чего ты такая дерганая. Как другим давать, так ничего? А нам?! Ты погляди, какие отличные парни, ну-у? Любаня, ну не строй из себя цепочку, ну чего ты?

— Пусти-и, — вырвалось у нее совсем тихо и хрипло. Тяжелая рука проникла уже под платье и теперь лезла под лифчик. Люба почувствовала боль — цепкие пальцы сдавили ее сосок, по телу волнами пробежала дрожь. Рука хозяйничала вовсю, перемещаясь с правой груди на левую и наоборот, ощупывая упругую горячую плоть без малейшего стеснения, словно имела на то полное право.

Из глаз у нее брызнули слезы.

— Ну чего ты, лапа, чего — первый раз, что ли? Не ломайся, все же знают, что ты давалка еще та — то с одним, то с другим, ну-у, Любашенька, ягодка, лапочка, давай же! Сейчас немножечко с тобой привстанем, и все будет по лучшим мировым стандартам. А ежели Витюню стесняешься, так он отвернется, правда, Витюнь?

— Хрен вам, — просипел Витюня. Он оставил ее ноги и теперь сжимал потной ладонью левую грудь. Дышал при этом тяжело, с надрывом.

— Вот как все ладненько. Ну-у! Тут делов-то на пять минут, давай, лапушка? — уговоривал высокий, притискивая ее все сильнее к себе левой рукой.

Тяжелая правая, видно вволю насладившись грудью, медленно опустилась на живот, огладила его и неспешно поползла еще ниже… Чуть перебирая зубами, высокий теребил ей мочку уха, обдавал горячим влажным дыханием.

Люба находилась в полузабытьи. Ей вообще казалось, что все это происходит не с ней, что это бред, кошмар, дурной сон. Но рука высокого опускалась все настойчивей, трепетно, но властно прощупывая каждый миллиметр ее тела…

— А-а-эхгхр-р! У-у, мать твою!!! — раздалось вдруг сзади. Это неожиданно взревел проснувшийся Толяня.

Люба дернулась. Но ее не выпустили и на этот раз.