— Вот-вот. Основу основ. Необходимо разработать метод, принцип работы. Поймите, сэр, мир лежит в руинах. Мы ведь утратили не только цель в жизни, но и язык, на котором можно говорить о духовном. Это, несомненно, высокая материя, однако имеет она свой аналог и в материальном мире. В том-то и состоит мой вклад: я призываю ограничиться осязаемым, вещественным. Цели у меня самые высокие, однако работа ведется в сфере повседневности. Вот почему меня так часто неправильно понимают. Впрочем, не важно. Я научился не обращать внимания на такие мелочи.

— Блестящий ответ.

— Единственно возможный. Достойный человека моего уровня. Так вот, в настоящий момент я занят тем, что изобретаю новый язык. Когда занимаешься таким делом, людская глупость заботит меньше всего! Впрочем, людская глупость — следствие болезни, которую я и пытаюсь вылечить.

— Новый язык, говорите?

— Да. Язык, который наконец скажет то, что нам необходимо сказать. Ведь наши слова уже давно не соответствуют своему назначению. Когда мир был цельным, мы могли быть уверены, что наши слова выражают истинный смысл вещей. Но постепенно мир распался, превратился в хаос. Слова же наши остались прежними. Они не приспособлены к новой реальности. Вот почему всякий раз, когда мы говорим о том, что видим, мы лжем, искажая тот самый предмет, который пытаемся обозначить. В результате возникла полная сумятица. Однако слова, как вы сами прекрасно понимаете, могут меняться. Весь вопрос в том, как это продемонстрировать. Поэтому сейчас я работаю с самыми простыми примерами — настолько простыми, что даже ребенок способен понять, к чему я стремлюсь. Возьмем любое слово, имеющее конкретное, предметно выраженное значение, — скажем, «зонтик». Когда я говорю «зонтик», в вашем воображении возникает определенный предмет. Вы видите что-то вроде палки, над которой на металлических спицах туго натянут водонепроницаемый материал; раскройте зонтик — и материал этот предохранит вас от дождя. Последняя деталь существенна. Зонтик — это не просто вещь, но вещь, которая выполняет некую функцию — иными словами, выражает человеческую волю. Можно сказать, что каждый предмет похож на зонтик в том смысле, что тоже выполняет какую-то функцию. Карандаш предназначен для письма, ботинок — для ходьбы, автомобиль — для езды. Теперь зададимся вопросом: что происходит, когда предмет перестает выполнять свою функцию? Он по-прежнему остался самим собой или же стал чем-то еще? Если сорвать с зонтика материю, зонтик останется зонтиком? Вы раскрываете его над головой, выходите на улицу в дождь — и промокаете насквозь. Имеет ли смысл в данном случае продолжать называть эту вещь зонтом? Большинство людей считают, что да. В крайнем случае они скажут, что зонт сломан. Так вот, по-моему, это серьезная ошибка, источник всех наших бед. Ведь, перестав выполнять свою функцию, зонтик перестал быть зонтиком. Он может напоминать зонтик, он мог когда-то быть зонтиком, но сейчас он превратился во что-то другое. Тем не менее слово осталось прежним. А значит, это понятие выражать больше не может. Оно неточно, оно надуманно, оно скрывает то, что должно объяснить. Если же мы не в состоянии обозначить самые простые, бытовые предметы, которые держим в руках, то что говорить о вещах более сложных? До тех пор пока мы не изменим свое представление о словах, которыми пользуемся, мы будем продолжать бродить в потемках.

— А в чем состоит ваша работа?

— Моя работа очень проста. Я приехал в Нью-Йорк, потому что это самое заброшенное, самое презренное место. Разорение и беспорядок здесь повсюду. Видно это невооруженным глазом. Поломанные судьбы, поломанные вещи, поломанные мысли. Весь город — огромная куча мусора, что как нельзя лучше соответствует моей задаче. Городские улицы являются для меня неиссякаемым источником материала, неистощимыми залежами рухляди. Каждый день я выхожу на улицу и собираю вещи, имеющие значение для моего исследования. В настоящий момент в моей коллекции сотни экспонатов: надтреснутые и разбитые вдребезги, продавленные и расплющенные, растертые в пыль и полусгнившие.

— И что вы со всеми этими вещами делаете?

— Даю им имена.

— Имена?

— Придумываю новые слова, которые бы им соответствовали.

— А, теперь понимаю. Но откуда вы знаете, что нашли правильное слово?

— Я никогда не ошибаюсь. В этом и состоит мой дар.

— Не могли бы вы привести пример?

— Придуманных мною слов?

— Да.

— К сожалению, не смогу. Это моя тайна, поймите. Вот выпущу книгу — тогда узнаете. Весь мир узнает. Пока же я вынужден держать свое открытие в тайне.

— Секретные сведения?

— Именно так. Сверхсекретные.

— Простите.

— Не огорчайтесь. Скоро систематизация материала будет закончена. А потом произойдет нечто невероятное. Это будет самое важное событие в истории человечества.

Вторая встреча состоялась на следующий день, в начале десятого утра. Было воскресенье, и Стилмен вышел из гостиницы на час позже обычного. Он прошел два квартала до кафе «Майский цветок», где обычно завтракал, и сел за угловой столик. Куин, осмелев, вошел в кафе вслед за стариком и подсел к нему. Пару минут Стилмен, казалось, его не замечал. Затем, оторвав глаза от меню, воззрился на Куина отсутствующим взглядом — по всей видимости, не узнал.

— Мы знакомы? — спросил он.

— Не думаю, — ответил Куин. — Меня зовут Шервуд Блэк.

— А, — Стилмен кивнул. — Вы, я вижу, из тех, кто сразу берет быка за рога. Мне это нравится.

— Да, — сказал Куин, — я не принадлежу к тем людям, кто ходит вокруг да около.

— «Вокруг да около»? Вокруг или около?

— И вокруг, и около, к сожалению.

— Ну-ну. — Стилмен посмотрел на Куина — на этот раз повнимательнее, однако и теперь словно в каком-то замешательстве. — Извините, — продолжал он, — но я забыл ваше имя. Вы мне его не так давно назвали, но оно сразу выскочило из головы.

— Шервуд Блэк.

— Вот-вот. Теперь вспомнил. Шервуд Блэк. — Стилмен надолго замолчал, а затем покачал головой и вздохнул: — К сожалению, этого не может быть.

— Почему?

— Потому что Шервуда Блэка не существует.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: