Бабушка пошла со мной в комнату.

Я рассказала бабушке все. Все, что знала.

Бабушка слушала меня внимательно и кивала, а когда я сказала: «Она меня обма­нула. Я не понимаю, зачем она меня обма­нула!», бабушка ответила:

– Эрика, но ведь она всегда все выдумы­вает, всегда врет. Разве ты этого не знаешь?

Я покачала головой. Я была совершенно растеряна. Не только из-за того, что Ильза, оказывается, всегда врет, а я этого вовсе и не знала, но еще и потому, что бабушка сказа­ла это так добродушно. Будто врать – это что-то само собой разумеющееся.

– Да не гляди ты так, – сказала бабуш­ка. – Ничего тут такого уж страшного. Один заикается, другой косолапый, а третий врет. Вот и все. – Бабушка улыбнулась. – Боже мой, чего только не выдумывала Ильза! Чего только она не врала! – Бабушка задумчиво улыбалась. – В общем-то, у нее всегда были интересные выдумки. Про что-нибудь прият­ное, красивое.

– А что же она врала? – спросила я. Бабушка задумалась.

– Еще в третьем классе она рассказала учительнице, что живет в квартире из десяти комнат, а у ее отца кафе-мороженое. А мне она тогда рассказывала, что у нее теперь уже другая учительница, не старая, а молодая, очень красивая и очень добрая. А старухе Бергер она рассказала, что ее мама выходит замуж за директора цирка! – Бабушка хмык­нула. – За директора цирка! И старая дуре­ха ей поверила! – Теперь бабушка и вовсе рассмеялась. – А в классе у нее был друг. Большого роста, блондин. Он был лучшим учеником, и звали его Райнер. У него была детская электрическая автомашина. Ну так пригласи его как-нибудь к нам поиграть, этого Райнера, часто говорила я ей. А она от­вечала, что нет, ничего, мол, не выйдет. Он живет очень далеко отсюда, а в школу его привозят на машине! – Бабушка перестала смеяться и посмотрела на меня немного грустно. – Но этого Райнера вообще не было. Во всем классе не было ни одного Райнера, и ни одного высокого блондина, и никого из ребят не возили в школу на машине. А лучшим учеником в классе был один тол­стяк, он всегда щипал Ильзу.

– А я этого ничего не помню, – сказала я.

– Ты была еще слишком мала.

– А ты ей сказала, что она врет? Ты спра­шивала ее, почему она врет?

Бабушка покачала головой.

– Да нет. Никто ведь не любит, когда ему говорят, что он врет. А почему она врала, об этом мне не надо было спрашивать. Она врала потому... – Бабушка потерла указа­тельным пальцем переносицу. Она всегда так делает, когда задумается. – Так вот, по правде сказать, это была не настоящая ложь. Она просто рассказывала то, что ей хоте­лось, чтоб было на самом деле. – Нос у бабушки стал совсем красный, оттого что она его так натерла.

– Ты мне не веришь? – спросила она.

Я верила бабушке. Но мама не такая доб­родушная, как бабушка, и она уж давно должна бы заметить, что Ильза врет. И мама никогда – никогда в жизни – не отнеслась бы к этому так легко и просто. Мама терпеть не может лжи. Да и я должна была бы заме­тить! Так я и сказала бабушке.

Бабушка снова стала тереть пальцем пере­носицу.

– Ты-то этого никогда бы не заметила. Ты всегда верила своей сестре. Ты хотела ей верить. Ты всегда слишком сильно ее лю­била.

Я перебила бабушку. Мне не хотелось, что­бы она так говорила. И еще я думаю, что нельзя кого-нибудь «слишком сильно лю­бить».

– Ну а мама? – спросила я.

– Твоя мама... – бабушка замолчала в решительности. – Ну так вот, твоя мама... Не надо бы так говорить, но...

– Что «но»?

– Для того чтоб заметить, что кто-то врет, – сказала бабушка, – надо слушать то, что он говорит. Вот смотри: если б я не спросила потом в школе, я никогда бы не узнала, что никакой молодой, красивой, доб­рой учительницы у Ильзы нет, что у них все та же учительница, старая и препротив­ная. И если б я так не заинтересовалась Райнером, разве бы я узнала, что никакого Райнера вообще нет?

– Но про директора цирка, – возразила я, – мама бы уж точно узнала!

Бабушка покачала головой.

– Такое рассказывают только в раннем детстве, пока человек еще очень мал. А когда ты взрослеешь и умнеешь, истории твои тоже становятся умнее!

Бабушка снова потерла переносицу.

– Во всяком случае, – сказала она, – чтобы заметить, что человек врет, надо им интересоваться – думать о нем.

Бабушка, значит, считает, что мама не интересуется Ильзой и не думает о ней. У ме­ня появилось такое ощущение, что надо бы защитить маму, но мне ничего не приходило в голову. Абсолютно ничего.

– Если б она и теперь все жила у нас, – пробормотала бабушка, – никогда бы она не убежала. От меня бы она не убежала! А если б и убежала, я бы уж знала, где мне ее искать!

Вчера бабушка мне сказала, что она бы уж знала, где ей искать Ильзу, если бы Ильза все еще жила у нее.

А я не знаю, где мне искать Ильзу. Но все равно я буду ее искать. У меня уже есть одна идея – с чего начать поиски. Я начну с Хелли. В последние дни я все больше и больше удивляюсь, почему Хелли еще ни разу не спросила меня про Ильзу. Сегодня ночью – между двумя кошмарами – мне пришло в голову, что Хелли, наверно, как раз потому ничего и не спрашивает, что знает больше меня. И сегодня на перемене я к ней подошла.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказа­ла я.

– Сейчас у меня нет времени, – буркнула Хелли и побежала вниз по лестнице в физкультурный зал.

Завтра она от меня не уйдет! Завтра мы с ней выходим из школы в одно и то же вре­мя. Ровно в час. Я подожду ее у ворот, и пойду с ней рядом, и буду ее расспрашивать, пока она мне все не расскажет. Когда надо, я могу быть очень даже упрямой.

Я долго ждала Хелли у ворот школы. Она вышла довольно поздно.

Я подумала: не буду я топтаться вокруг да около, все равно это ни к чему. Да и вообще она может посмотреть на меня так, как Амрай.

– Хелли, ты знаешь, где Ильза? – спросила я.

Хелли притворилась изумленной и возмущенной.

– Как тебе пришла в голову такая чушь? Откуда я могу это знать?

– Но ведь ты же ее подруга, и вы всегда вместе...

Она перебила меня.

– Ничего мы не всегда вместе!.. Болтали, трепались, и больше ничего!

Ну так вот, сперва Хелли была очень колючей и обращалась со мной как с младенцем. Но понемногу она смягчилась. Она мне сказала, что никогда не простит Ильзе, что та не посвятила ее в свой план побега. Единственное, что она знает, – тут она перешла на шепот, – это что у Ильзы был роман с Гербертом Планком. Ну, с Гербертом Планком из выпускного класса. Хелли сказала, что у Герберта и Ильзы была большая любовь.

– А Герберт тоже исчез? – спросила я.

– Нет, он здесь, – ответила Хелли, – это­го красавца Герберта я еще сегодня видала на перемене в кабинете физики.

Я спросила, не узнавала ли она у него про Ильзу. Но Хелли поглядела на меня с возмущением. Любовь Ильзы и Герберта – это ведь великая тайна, о которой она, собственно, и знать ничего не должна. А кроме того, она вообще еще ни разу в жизни не разговаривала с Гербертом Планком.

– Эти выпускники, – сказала Хелли, – смотрят на нас всех как на пустое место. Но, конечно, не на таких, которые выглядят, как твоя сестра!

Я выгляжу далеко не так, как сама Хелли, и для Герберта Планка я наверняка еще меньше чем пустое место. Но все равно, теперь я пойду к нему.

Дома я сказала, что иду к Анни Майер – заниматься природоведением. Нам надо вместе готовить доклад. Мама, впрочем, ле­жит в постели. Доктор прописал ей снотвор­ное, но она все равно не может спать.

Герберт Планк живет на той же улице, что и мы, через несколько кварталов. Я нашла его адрес в телефонной книге.

На втором этаже на одной из дверей – табличка: «Доктор Раймунд Планк. Нотари­ус». Только я хотела позвонить, как заме­тила еще одну табличку, рядом со звонком: «Квартира этажом выше».

Я поднялась по лестнице. На душе у меня кошки скребли.

И все-таки я позвонила. Дверь тут же открылась. Передо мной стоял какой-то мальчуган – примерно такого же возраста, как Оливер.