—    Да, мейстер Андреас, останемся только мы втроем. И через некоторое время перед ними откры­лись двери храма Святого Георгия, куда тевтоны во­шли следом за князем Александром и его свитой.

Ничегошеньки не ела вчера, потому что хоть и пра­здник Благовещения, а пятница-то Страстная, страш­ная, когда сам Господь во ад спустился, а нечисть во­лю взяла на земле.

Птичек только поутру выпускала в попутном селе на берегу Невель-озера, потом опять ехали, до самых Великих Лук ехали, все ехали и ехали, и есть очень хотелось, но она твердо дала себе зарок до самой Па-сочки ничего не вкушать. Когда Александр приезжал в Полоцк свататься, озорной дух одолевал ее, она толь­ко и думала, что о резвых играх, беспричинно смея­лась и слишком беспечно воспринимала происходя­щее. Потом только устыдилась и испугалась, какого взгляда на нее остался будущий жених. Сам-то ведь он известный молитвенник и постник. И теперь ей хоте­лось во что бы то ни стало предстать пред ним в ином, ангельском образе. Нянька Аннушка сердилась:

—    И напрасно ты, Саночка, от брашна" отрека­ешься. Увидит тебя князь Александр Ярославич зеле­ную и не полюбит. А ты — зеленая, как есть бледный лист с извороту. Съешь-то ты хоть пирожок с луковым грибочком, постнее некуда.

—    Ничего я и не зеленая, — сердилась на нее княжна Александра Брячиславовна, покачиваясь в санях и пряча носик в соболий мех паволоки15 , пото­му что морозец слегка пощипывал.

Это было вчера, а сегодня, под утро, снилось княж­не, будто лисьи шкуры ожили и бегают вокруг нее, так и кружатся, так и стукочат когтями по деревянному полу. Проснулась, а это капель за окном колотится звонко и настойчиво, капли с крыши пробили себе во льду лунки и бьют в них со всего маху. А на столе блю­до с постными пирогами, пахнет так, что все внутри переворачивается. Ничего не можно с собою поделать. Вскочила, подбежала к столу, схватила пирог, треть единым махом откусила и, жуя, заплакала — не смог­ла до самой Пасхи допоститься в строгости!

Не видать Александру своей невесты в кротком ан­гельском образе, снова встретит он озорную баловни­цу, любимицу отца, коей все всегда прощалось… Но как подумать с другой стороны — ангелы-то ведь не женятся, брачного ложа с женою не делят и дети­шек не плодят. Эта мысль и утешала княжну, и распа­ляла изнутри тайными тягучими желаниями. Он хоть и ангел, а при том вельми статный и сильный молодой муж, настоящий кметь16 , о каких слагают славные во­инские песни.

Где один пирог, там и два. Тем более что хитрая нянька уже успела заметить, лежит и улыбается.

— Ну сегодня же не самый строгий пост! — со сле­зою в голосе молвила Александра и даже притопнула ножкой.

—    И правда, — закивала Аннушка. — Сказывают, будто во граде Русалиме сегодня от Господа Святый Огнь на Гробе возгорается. И сей Огнь неопалимый есть. Токмо человеческую душу опаляет пламенем крепкой веры.

—    Что же все разлеживаются, — возмутилась Александра. — Давно уж пора вставать да в путь тро­гаться. Эдак и сегодня к Торопцу не поспеем!

До самого вечера медленно добирались до Торопца. День оказался слишком теплый, дороги так растаяли, что местами образовались черные земляные пропле­шины, и княжеский поезд, возглавляемый повозкой самого князя Брячислава Изяславича Полоцкого, полз по раскисшей колее на брюхе, будто кот, высле­живающий добычу.

Но светило солнце, от тепла проснулись волшеб­ные весенние запахи, в обочных лесах свиристели пти­цы, веселясь так, будто и у них заканчивался Великий пост. И на душе у княжны тоже все пело и благоухало от предвкушения начала новой и прекрасной жизни, ибо ее отдавали за самого лучшего жениха на всей Ру­си Великой.

Солнце уже клонилось к закату, когда впереди на­конец показались зубчатые башни и стены мощной Торопецкой крепости. Не зря хищная литва так жаж­дала захватить сию твердыню и постоянно пыталась совершать сюда набеги. Александра вспомнила слова отца, что отсюда литвинам очень сподручно было бы ходить с грабежами и пакостями и на полуночь — к Новгороду и Пскову, и на запад — в смоленские края, и на полдень — в пределы родного Полоцкого княжества. Но не видать им Торопца, и сего ради Александр тут станет венчаться с Александрою!..

А недавно княжна слышала, как отец сказал такое одно страшное. Все про невесточье шли разговоры, сколько чего еще добавить к приданому. Стали гово­рить, что хватит, мол, итак уж большое невесточье по­лучается, а Брячислав Изяславич рассердился и молвил: «Каб молодой Ярославич только на моей дочери женился… Ведь он себе в жены еще и войну получает. Войну с литвою. Вот каково наше невесточье!»

Ох, ужель и впрямь войне быть? И когда? Успеет ли она налюбиться с молодым мужем-то?..

С дороги Александру взяла усталость, одолела зе­вота, аж до слез. И снова есть хотелось невмоготу. Но когда въехали в крепость, сразу направились к Ге­оргиевскому храму, ибо там уже начинались часы пе­ред Великой пасхальной службой.

Нянька Аннушка и любимая подруга Евпраксия, дочь боярина Димитрия Раздал, взяли Александру под руки с двух сторон, отец выступал впереди, засло­няя дочь своей спиною. Вдруг пред ними встал седой епископ во всем облачении, с тяжелым взглядом. Кто-то сзади выдохнул в затылок княжне:

— Меркурий! Смоленский епископ…

Отец, нянька и Евпраксия благословились под его десницей, и он приступил к Александре. Тут тяжелый взгляд его заиграл и смягчился. Благословив княжну, он весело спросил:

— Сию, стало быть, куничку доставили нашему охотнику? Готова ли ко исповеди? Как подзову — по­дойдешь, я тебя, дево, исповедую. И потом причас­тишься.

А «куничке» вдруг припомнились рассказы о про­шлогоднем нашествии Батыя на Смоленск, и показа­лось непонятным, как сей старый епископ мог сра­зиться с татарским кметем, одолеть его и убить… По­годите-ка, да ведь он же потом уснул, и поганые отрубили ему голову… Жаль, что за бородищей не видно шеи…

— Так ты, батюшка, значит, живой остался? — не утерпев, спросила Александра. — А молвили, что тебе таратарин главу отсек…

Епископ недоуменно вскинул брови, еще раз пере­крестил Брячиславну и сказал:

— Господь с тобой, дево!

И отправился первым в храм, расступая толпу, словно заросли. А отец ласково рассмеялся:

— Ох ты же и смешная у меня, Саночка! Двух Меркуриев перепутала! Тот Меркурий был благород­ный кметь и по происхождению рымлянин. Се ему главу отсекли, а мощи ныне под спудом в Успенском соборе в Смоленске почивают. А сей Меркурий — епи­скоп. Он же и обручение с венчанием творить будет. Великий иерарх!

В храме разбрелись по обе стороны. Мужчины — вправо, женщины — влево. Александра, Евпраксия и нянька встали подле осыпанного жемчугами образа Пресвятой Богородицы. Вскоре епископу Меркурию поставили тут неподалеку разногу с крестом и Еванге­лием, и он подозвал к себе княжну на исповедь. Подой­дя к нему, она сразу во всем призналась, как утром се­годня пироги ела, как не о Боге думала, а только о же­нихе своем и будущей жизни, поведала и о тайных желаниях, которые все-то отвлекают ее от молитв и со­зерцания Божьего величия и милости, и о многом дру­гом, что сидело на сердце, как слезная капля на кончи­ке носа. И чем больше выкладывала о себе, тем, каза­лось ей, больше и больше остается недосказанного, недораскаянного, недоисповеданного. И некое полуза­бытье вдруг охватило Александру, и, сама не зная как, она уже очутилась стоящею на коленках и покрытою епископской епитрахилью17 . Меркурьево двоеперстие крестом прошло по ее темени, а голос оповестил, что отпускает ей все грехи. Трепетными губами Александ­ра приложилась ко кресту и книге и, роняя слезу, вер­нулась в свое окружение. Чтение «Апостола» только что завершилось и начиналась полунощница…

Вдруг в храме возникло оживление, народ зашеве­лился и заоглядывался, а Евпраксия больно ткнула Александру под бок большим пальцем и почти вос­кликнула: