— Э, да ты, я вижу, впечатлительный, — не то удивленно, не то разочарованно нараспев говорит Бравин. — Оказывается, с тобою о таких вещах и разговор вести нельзя!
Аким вспыхнул:
— Что вы! — И тут же, спохватившись, тихо добавил: — Виноват, ваше благородие…
Но Бравин уже не расположен продолжать разговор. Домой из госпиталя они возвращаются в молчании. Аким, покряхтывая, несет на плече ящик с какими-то лекарствами. Бравин шагает сзади, бездумно насвистывая что-то веселое.
Ночью начался неожиданный шторм.
Он был ощутим даже на этом спокойном рейде. Корабли эскадры, растянувшиеся на несколько миль по диспозиции, до самого рассвета тревожно переговаривались огнями.
Егорьев всю ночь не спал. Его беспокоило не то, что этот нежданный шторм мог сорвать завтрашнюю погрузку угля: он знал, что погрузка на «Аврору» будет проведена при любой погоде. Беспокоила его излишняя, уж очень подозрительная активность англичан, стоявших по соседству на рейде.
Английский крейсер «Диана», еще утром приветствовавший русские корабли положенным в таких случаях артиллерийским салютом, в течение всей ночи слал в Гибралтар по беспроволочному телеграфу депешу за депешей. Депеши были зашифрованные, и разобраться в их содержании, разумеется, не представлялось возможным, но это-то и заставляло настораживаться.
Пришли и вскоре снова исчезли английские миноноски. Уже на рассвете вдоль строя русских кораблей прошел большой крейсер «Ланкастер». Егорьев, уже имевший за плечами опыт стоянок в иностранных портах, понимал, что вся эта возня затеяна, очевидно, неспроста: англичане встревожены встречей с русской эскадрой.
Ему вдруг вспомнился дневной визит к русскому консулу в Танжере Каншину. Маленький, суетливый, то и дело нервозно потирающий руки, он все время делал вид, что дьявольски занят, хотя, разумеется, рад прибытию соотечественников. Он почему-то упорно прятал глаза и что-то недоговаривал. Тогда Егорьеву это показалось просто дурной привычкой консула говорить полунамеками, и ему даже стало смешно: вот ведь как пыжится человек, показывая свою значительность. Но теперь поведение Каншина предстало перед ним в ином свете. Наверняка знает, каналья, что-то важное, касающееся эскадры, да не решается вслух высказать.
И Егорьев снова и снова возвращался к мысли о том, что много еще неожиданного будет на пути у эскадры.
Что он сулит русскому флоту, России — этот поход?..
ГЛАВА 3
Двухкильватерной колонной, подняв настороженные стволы орудий, двадцать третьего октября, на рассвете, эскадра покинула Танжерский рейд.
Признаться, все на «Авроре», как, должно быть, и на других кораблях, вздохнули облегченно, когда постепенно стала отодвигаться назад и таять в утреннем легком тумане волнистая, неровная береговая черта. Неделя стоянки в Танжере была напряженной до предела; Рожественский, не зная, как ему держаться с соседями по рейду — англичанами, то проводил учение за учением: пусть бритты намотают себе на ус, как мы умеем быстро и ловко действовать; то затевал передислокацию отдельных кораблей, стягивая их так, чтобы броненосцы были поближе друг к другу.
Приказы с «Суворова» поступали ежечасно, и только теперь, по выходе из Танжера, беспроволочный телеграф на некоторое время умолк.
Как-то разом потеплело. Неподвижное, сонное море играло на зорях всеми цветами радуги. Легкий попутный ветер, казалось, подгонял, поторапливал могучие, одетые в металлическую броню боевые корабли.
С каждым днем пути становилось жарче.
На широте двадцати восьми градусов начали попадаться диковинные летучие рыбы, каких почти никому на «Авроре» прежде видеть не приводилось. Они поднимались довольно высоко над поверхностью воды и, пролетев несколько саженей, снова исчезали в волнах, успев блеснуть ослепительно яркой чешуей. Несколько рыбешек даже упало на батарейную палубу «Авроры», и матросы с любопытством разглядывали их.
Температура воздуха стала подниматься не только о каждым днем, но и с каждым часом. Уже и ночи не приносили спасительной прохлады, и Дорош перебрался на ют: здесь по ночам было хоть не так изнуряюще-душно, как в маленькой, тесной каютке.
Где-то там, у горизонта, за дымкой, был материк, но его близость только смутно угадывалась.
Днем двадцать пятого вездесущим Андрюша Терентин заглянул на минуту к Дорошу.
— Ну знаешь, кажется, начинается настоящая экзотика, — скороговоркой произнес он. — По всем расчетам, нынешней ночью будем проходить между материковым берегом и Канарскими островами. Ты об этих островах что-нибудь из географии помнишь?
— А зачем тебе? — полюбопытствовал Дорош.
— А, кабальный долг, — безнадежно махнул рукой Терентин. — Дал папа клятвенное обещание вести путевой дневник: всевозможные описания, обстоятельства, географические названия… А в голове у меня — фью, ветер!.. — И он весело присвистнул.
— Н-да, серьезная обязанность, — рассмеялся Дорош. — Ну, записывай, коли так. Канарская группа — из семи больших и шести меньших островов. Большие: Тенерифе, Гран-Канария, Пальма, Гомера, Ферро, Фуэртевентура и Лансароте. Все — вулканического происхождения, очень живописные. Склоны высоких гор, до тысячи двухсот метров, покрыты вечнозелеными лесами. На островах — финиковые пальмы, апельсины…
— Довольно, довольно! — в ужасе воскликнул Терентин. — Для отчета папа́ и одной десятой всего этого достаточно. Все равно не поверит: скажет, списал откуда-нибудь. Я ведь не ты — в первых учениках никогда не хаживал. — Он вздохнул: — От этой духоты я скоро с ума сойду!.. Ведь это только подумать, куда нас занесло: Канарские острова!.. Лет пять назад я их, пожалуй, и на карте не сразу бы нашел.
Он понизил голос и, со свойственной ему привычкой неожиданно менять направление разговора, вдруг спросил:
— Слыхал? От Рожественского давеча новая депеша: покуда будем идти вблизи береговой черты, по ночам объявлять боевую готовность. Адмирал сразу двух зайцев убить хочет: и обезопаситься на всякий случай, и посмотреть, как это она у нас получается — боевая готовность.
Терентин присвистнул:
— Все теперь пойдет шиворот-навыворот. Хлебнем горюшка, помяни мое слово! Днем в духоте спи, а ночью бодрствуй — тут и богатырь не выдержит.
Сообщение Терентина оказалось, как всегда, точным. Едва лишь на эскадру опустилась темная, беззвездная ночь, — такие слепые ночи только поблизости от тропиков и бывают, — сыграли боевую тревогу.
Сколько Дорош на следующее утро ни пытался разобраться в событиях этой первой ночи, проведенной в непрерывной боевой готовности, ничего более или менее осмысленного у него не получалось.
На эскадре происходило нечто странное. Уже к полуночи строй кораблей был нарушен, многие из них застопоривали машины, выходили из строя; с «Суворова» то и дело следовали сигналы, — раздраженный адмирал тщетно пытался навести порядок.
«Что ж это происходит?» — недоумевал Дорош, не знавший, однако, что недоумевает в эту ночь не один только он. Капитан первого ранга Егорьев до утра не покидал мостика, тщетно пытаясь выполнять все приказания флагмана. Но были они одно противоречивее другого, и в конце концов Евгений Романович безнадежно махнул на них рукой, заботясь теперь только о том, чтобы «Аврора» не утеряла места в строю и не сбавила хода.
Время от времени Егорьев глотал остуженный и все-таки тепловатый чай, курил папиросу за папиросой и снова тяжелым шагом начинал расхаживать по мостику. А сырой, будто распаренный, воздух делался все плотнее, гуще, и Егорьев чувствовал, что еще несколько часов такого непрерывного нервного напряжения и такой изнуряющей духоты — и он не выдержит…
Раза два или три поднимался на мостик Небольсин: постоит, помолчит, пожует губами и снова спустится вниз. Он так и не вызвался подменить Егорьева хотя бы на часок-другой.
Дорош, который провел эту ночь на своем плутонге, чувствовал себя немногим лучше, чем Егорьев.