— А вы в «Парусе» случайно, раньше не работали? — спросил он.

Она покосилась на него, и нехотя буркнула: — Я много где работала, в том числе и в «Парусе». Только давно это было.

Да, Денисов теперь был уверен, что это именно та женщина, Ира-Вертолет. Так ее прозвали за редкую расторопность и общительность. Молодая, красивая, острая на язык, она чувствовала себя среди мужской, подвыпившей компании как рыба в воде. О ее хлестких ответах на разные сальности ходили целые легенды. "С тобой хоть куда, но только в разных самолетах и в разные стороны страны". "За тридцать рублей, хлопцы, вы и между собой договоритесь, вам это вдвое дешевле будет". Денисов тогда только пришел с армии, и в первый свой поход с друзьями в ресторан увидел эту женщину с потрясающей фигурой и с еще большей, просто удивительной энергетикой. После окончания рабочей смены она, на глазах у всех, выпивала залпом стакан коньяка и летящей походкой уходила домой. Кончилось это плохо. Незаметно, потихоньку, а потом все стремительней, и она и ее муж буквально рухнули в хронический алкоголизм. Ирину лишили материнства, и как-то в очередном жутчайшем запое она убила своего мужа. На следующий день она даже не могла вспомнить, что послужило причиной той ссоры. Восемь лет назад, тогда он еще работал в милиции водителем патрульно-постовой службы, ему довелось забирать Ирину с места преступления. Это был один сплошной комок пьяного горя, слез и причитаний.

— Ирина, давайте присядем, — Денисов взял женщину за локоть, оглянулся по сторонам, — лучше за тот столик, где сидели эти двое. Так где они сидели?

Ирина машинально кивнула головой в сторону крайнего от бара столика, рядом с дорожкой. Они устроились за столиком, Сергей так же закурил.

— Вы давно освободились? — спросил он.

Ирина не удивилась, не изменилась в лице, ответила спокойно, только глядела куда-то мимо Денисова.

— Три года, по амнистии вышла, условно-досрочно.

— Живете с детьми?

— Да, мне в прошлом году вернули материнство.

— Сколько им сейчас?

— Сыну четырнадцать, дочери двенадцать. Учатся хорошо. Мать у меня учительница, она хорошо их воспитала, пока я была там. Вот, только, умерла полгода назад.

— А что обратно в официантки пошли? Разве другой работы нет?

— А кто меня куда еще возьмет? Ни образования, ни профессии. А тут можно хорошо заработать, и чаевые, да и вообще… Мне детей нужно поднимать.

Она взяла фотографию Серова, всмотрелась в его лицо.

— Значит, говоришь, убили его?

— Да, здесь, около рынка. Все-таки помнишь их?

— Да, — Ирина кинула в урну окурок, — я им в тот вечер так позавидовала. Уж очень они хорошо ворковали, как два голубка. И все глаза в глаза, эта, сивая, все что-то плакала, но хорошо так, не от горя. Вот, я еще тогда подумала, какая у них хорошая любовь. Есть, значит, на свете счастье. Выходит, что сглазила.

— Может и так, — согласился Сергей, — кто знает. Ты не видела, случайно, никто их тут не пас? Может, кто-то из шпаны обратил особое внимание?

Ирина отрицательно покачала головой.

— Ничего такого не заметила. Тут за вечер да ночь столько народу перебывает. И малолетки, и проститутки, и малолетние проститутки, бандиты, и менты. Как в калейдоскопе, видишь одни руки да спины.

— Ну, хорошо, если что, где тебя найти?

— Сорокина пять, квартира десять.

— Ладно, всего хорошего тебе.

Денисов ушел, и к Ирине тут же подскочила любопытная Ольга.

— Слушай, и о чем вы с ним говорили?

— Да, о разном. Мать он мою хорошо знает, учился у ней.

— А, а я думала что-то по делу. Ты вспомнила что-нибудь?

— Нет, и тебе не советую. Потом по следствиям и судам затаскают.

К бару подошла веселая компания из трех дембелей, второй месяц обмывающих свою гражданскую вольницу. Один из них окликнул Ольгу.

— Эй, кареглазая, налей-ка нам пивка для рывка.

В это же самое время Иван Михайлович Рыжов с папочкой под мышкой привычным, быстрым, длинным шагом обходил свои владения. За четверть века, что он здесь был участковым, он знал если не всех, то, большую половину живущих в нем людей. Прежде всего, он знал, конечно, криминальный элемент: уголовников, рецидивистов, сожительниц этих уголовников, скупщиков краденого, цыган, торгующих наркотиками, и толстых бабок с рынка, торгующих из под полы паленой водкой. Затем он знал всех проживающих в его районе наиболее известных в городе людей: чиновников администрации, журналистов, врачей, музыкантов. Потом ему запоминались невольные жертвы краж и ограблений, чьи имена, адреса и лица он запоминал с автоматизмом видеомагнитофона. Остальных он просто не знал, и какой-нибудь Ваня Иванов мог всю жизнь прожить в соседнем доме, но не попадаться в поле зрения участкового, и, слава богу. При нашей жизни это наибольшее счастье.

Около магазина «Лебедь» Рыжов прищурился, и окликнул идущего чуть впереди и наискось от него мужичка.

— Сафонов, ну-ка постой!

Тот остановился. Это был невысокий, щуплого сложения мужичок, одетый в поношенную рубаху, старое трико и резиновые галоши на босу ногу. Его чуть раскосые глаза сейчас заплыли от многомесячной пьянки, и превратили в какого-то китайца. В руках его была бутылка с бледно-голубой жидкостью.

— Так, на денатурат уже перешел, Михаил? Молодец. Быстро ты доходишь до точки.

В свое время супруги Сафоновы произвели на свет восьмерых детей. Заниматься они этим начали еще при социализме. Тогда щедро платили за каждого ребенка, а Ольге так понравилось сидеть в послеродовом отпуске три года, что она начала рожать своих отпрысков как крольчиха. Ольга числилась во вредном цехе, так что ей, кроме денег, шел еще и стаж, позволявший уходить на пенсию в сорок пять лет. Мишка же работал на кирпичном заводе, на сортировке. По своей тяжести это место работы уступала только строителям египетских пирамид. Стоя на только что вытащенных из печи огненных вагонетках он под открытым небом, в любую погоду, разбирал кирпичи из специально сложенных кубов, на поддоны. Особенно им доставалось в жару, ибо кроме жара небесного, веяло жаром и с бетонных платформ, на которых обжигали кирпичи. Работать приходилось в кирзачах, вся остальная обувь просто не выносила подобных условий, и расклеивалась. В отличие от своего щуплого мужа эта дородная баба практически ни дня не работала. Она так подгадывала рождение очередного своего ребенка, что практически тут же после завершения послеродового отпуска, уходила сразу в декретный. Так что зарабатывать деньги приходилось Мишке. После пятого ребенка он на коленях умолял жену сделать перевязку труб, но та, несмотря на противодействие мужа, продолжала их рожать, ведь натура брала свое, и хотя бы раз в полгода, но Мишка исполнял свои супружеские обязанности. Когда у них умер шестой ребенок, девочка, Мишка на радостях ушел в запой. Потом она родила еще двоих, это уже в наше, капиталистическое время, когда жить стало трудно. Ну, а с год назад Мишка, совсем неожиданно бросил свою каторжную работу, и ушел в непрекращающийся до сих пор запой. Ольга быстренько сдала детей в приют, и исчезла из города в неизвестном направлении.

— По чем он сейчас? — спросил Рыжов, кивая на денатурат.

— Шестнадцать, — прохрипел Мишка.

— Все так же. А «паленка» — двадцать два?

— Да.

— Ясно, экономия превыше всего. И куда ты бежишь? У тебя дом же в другой стороне?

— Я к Толику.

— К какому Толику? У меня этих Толиков на участке десятков шесть.

— Арчибасову.

— А, вот ты с кем схлестнулся! Ну, пошли, мне как раз по пути.

Толик Арчибасов был колоритнейшей личностью. Простой, как песня, норильский горняк, отбарабанивший двадцать два года за полярным кругом. Однажды, году на десятом своей полярной эпопеи, ему не повезло, он попал в завал, получил двадцать шесть переломов, три недели был в коме, временно потерял зрение, но выздоровел, и продолжал работать. А потом у него начались проблемы с ногами. Сначала была адская, острая боль, такая, что он не мог ходить. Оказалось, что все дело было с одним из его изломанных позвонков. В Железногорске ему сделали операцию, но неудачно. Через пару лет правая нога начала гнить, пришлось ее отрезать по самое бедро. Затем начал гнить и вторая нога, неизбежно обрекая его на полную статичность жизни.