Тюремщик завершил свою речь обещанием, что он будет непременно ходатайствовать о Мишином досрочном освобождении за примерное поведение в местах лишения свободы.

– Лена, вы не рады? – спросил он бывшую жену, заметив, что она чуть не плачет.

– Я боюсь. – ответила Лена.

– Не надо. – парировал Мишин начальник. – Он теперь другой – смирный. И не пьет. И никого уже не убьет, как мне кажется.

Начальник пригладил волосы, отхлебнул чаю и добавил с чувством сопричастности к перевоспитанию преступников, быстро потирая ладони резким движением друг о друга, будто собирался кожей своих ладоней высечь огонь:

– Честно говоря, мне немного жаль, что он скоро уйдет. Лучший… Ну, просто лучший мой кадр.

С этого момента мы стали готовиться, вдруг, вот-вот Миша объявится в Москве. Но он появился только в 2001 году – его освободили, сняв судимость. Несколько недель Миша поболтался по столичной жизни – опять бесквартирный, никому не нужный, немецкий язык забывший, совсем уже не умеющий приспособиться к жизни, которая наступила.

Я уже давно знала, что он в Москве. Но встретились мы совершенно случайно на Тверском бульваре – просто шли навстречу друг другу и с трудом узнали знакомые когда-то черты. Присели на скамейку – и проговорили часа три кряду. Про моих детей он не спрашивал – а я про его Никиту. Мише просто нужен был собеседник – «уши», которые его выслушают.

Все время он говорил о монашестве и правильном выборе монастыря – я наблюдала, кто же передо мной. От прежнего – от юности – в нем почти ничего не осталось. Он выглядел седым, старым и обрюзгшим. Никакого таланта, особой одаренности, какие в нем ощущались когда-то. Только обида на судьбу. И много тюремного жаргона. Еще Миша твердил какую-то банальную ерунду – о смысле жизни, как об этом пишут в примитивных книжках для людей, почти не учившихся. И я поняла, какая библиотека была в мордовском лагере.

– Ты устроился на работу?

– А куда? Всюду мало платят и много требуют.

– Да все мы так сейчас… Надо уметь терпеть… – начала я. Но Миша перебил:

– А я не хочу, как все.

Вот уж чего у него было навалом, так это «не быть, как все».

– Как у тебя с монастырем?

– Пока не берут. Там тоже очередь и блат. Связи нужны. Мне мешает, что я сидел.

– Наверное, ты понимаешь, что это естественно… Ты же, действительно, из тюрьмы недавно.

– Я не понимаю, – Миша стал агрессивен.

– И что ты намерен делать?

– Пойду в ту маленькую церквушку, – Миша махнул рукой за свою спину. И там, действительно, стоял вросший от времени один из самых старых храмов Москвы, – наймусь сторожем. Для монастыря нужен профильный стаж, как мне сказали.

И тут мы оба засмеялись. Только человек, рожденный в СССР и проживший там некоторую сознательную часть своей жизни, знает, что такое разговоры про «профильный стаж» – типичный советский подход к приему на работу и в хороший институт, если не по знакомству. Хотя говорим мы о монастыре, религии, вере, конфессиональных правилах… И нет ничего более антиподного реалиям советского образа жизни, чем они. Мы продолжали хохотать.

– Смешно, – говорил Миша. – При нашей нынешней действительности православные правила и советская действительность вдруг сомкнулись.

Из-под нависших болезненных век то ли почечника, то ли сердечника вдруг глянул на меня прежний Миша – веселый, заводной, игривый, куражный.

– Конечно, сомкнулись. Ты просто давно тут не был. Ты не боишься, что церковь, куда ты так стремишься, стала тем же райкомом комсомола, от чего ты так когда-то убегал? Просто все подретушировалось под новые веяния? И ты потом, уже попав в монастырь, жестоко разочаруешься? И…

Я поймала себя на полуслове. И не найдя нужного выражения, осеклась.

– Ты хотела сказать, что я опять кого-то убью, взвалив вину на него за собственные проблемы?

– Ну, не совсем… – Я стала заикаться, хотя именно это я и хотела, сказать – мы с Мишей, похоже, опять отлично понимали друг друга.

– Совсем, совсем… Не подбирай слов… Отвечу тебе так: боюсь, конечно. Но мне некуда деваться. Если я останусь – обязательно сяду опять. Мне в тюрьме лучше – в закрытом пространстве. А монастырь – зона. Только другие охранники. Мне надо жить под охраной. Я сам с собой не справляюсь, видя, какая жизнь вокруг.

– А какая она?

– Циничная. А я цинизма не выношу. Оттого и пил.

– А свою женщину зачем убил? Она была циничная?

– Нет, она была очень хорошая. Но я не помню, как ее убил. Пьян был.

– Так ты в миру все равно не останешься?

– Ни в коем случае. Не выдержу.

Больше мы с ним не виделись. Но я знаю, что в монастырь Миша не успел. Оформление тянулось очень долго: православная бюрократия у нас, как государственное чиновничество, – равнодушное ко всему, что не его личные нужды. Миша долго ходил в Патриархию, носил какие-то справки, работая церковным сторожем и живя прямо при храме. Постепенно стал попивать снова. Пару раз появлялся у Лены – опять просил денег… Один раз она ему дала сто рублей. Во второй отказала и правильно сделала: не для него она и муж ее работают, чтобы Миша имел возможность выпить, когда хочется… Правильно, конечно.

А Миша пошел и бросился в метро под поезд. О чем мы узнали много позже, и случайно. Пытались что-то выяснить, и оказалось, что Мишу – одного из самых талантливых людей нашей страны, которых я знала, – похоронили как бездомного и «невостребованного» (никто из родственников не обратился). Вернее, похоронили прах его – таких у нас кремируют. Могила Миши неизвестна.

Ринат

…Можно ходить прямо, а можно в обход. Расположение специального разведывательного полка Министерства обороны России – самого элитного его подразделения – конечно, не место для прогулок гражданских лиц, как я. Но иногда это очень требуется. Меня привел сюда Ринат. Он – один из офицеров этого полка, его звание – майор. Родом Ринат неизвестно откуда – круглый сирота, воспитывавшийся в детском доме с первых месяцев жизни. У него восточное лицо, раскосые глаза, и говорит Ринат на нескольких редких языках народов Средней Азии. Военная специальность офицера – разведчик, за эту службу у него много орденов и медалей. Ринат прошел афганскую войну, годами, нелегалом, сидел потом в таджикских бандах в горах и на афгано-таджикской границе и брал с поличным бандитов-наркоторговцев. Еще, тоже нелегалом, от имени российского правительства помогал приводить к власти некоторых нынешних президентов бывших советских республик. Естественно, много бывал в Чечне. И на первой чеченской войне, и на второй. Вся грудь Рината в орденах.

Мы ищем с Ринатом дырку в секретном полковом заборе. Он хочет показать, как он, увешенный орденами, живет в офицерской казарме, а счастье в виде дома в военном городке, куда он хотел вселиться, обошло его стороной. И хотя этот полк очень знаменитый, вышколенный и элитный, – дырку мы обнаруживаем, и весьма внушительную, целый танк пройдет. Не то, что мы вдвоем.

Пять минут ходьбы, и вот он – жилой городок разведчиков. Утро. Вокруг хмурые лица офицеров, свободных сегодня от службы. Погода, впрочем, тоже невеселая, размытая глина под нашими ногами – не идем, а плывем, смотря себе под ноги, чтобы не упасть.

Поднимаю глаза, и – о, чудо! – передо мной, как мираж посреди унылых пятиэтажек, красивый салатово-серый многоэтажный новый дом.

– Все началось именно с него, – говорит Ринат. – Конечно, я хотел квартиру в нем. Ну, сколько можно уже скитаться?… Сын подрастает. И я – все по войнам.

Майор смолкает на полуфразе и уходит в какой-то не ясный мне маневр. Он вдруг прячет лицо, пригибается – будто обстрел и надо искать окоп, чтобы спастись. Ринат тихо шепчет, что лучше бы сделать вид, что мы не знакомы и только что встретились, а еще просит не смотреть вперед, не размахивать руками и не привлекать внимания… Странности?

– Да что же случилось?! – спрашиваю. – Засада, что ли?

Глупость, конечно: ну какая может быть засада в охраняемой зоне постоянной дислокации военного подразделения…