– Это что, мины искать, отдых?

Вадим поднял канистру с водой и обстоятельно напился.

– Маринка же тебе объясняла. Они ищут останки, то есть жизнь.

– Чью?

– А вот это правильный вопрос. Брата. Аркадия Натановича. В свое время его прах сожгли, вернее Аркадия Натановича сожгли, а прах развеяли по ветру, где-то в этих местах. Есть специальный акт. Так вот он, младший брат, пытается найти хоть какую-то частичку старшего брата. Ощущает какую-то неполноту. Им вообще друг без друга нельзя.

В глазах Любы мелькнуло пламя понимания.

– А-а, скучает?

– Ага. Но свободного времени у него мало, только – отпуск. Как и у всех звезд, четыре раза в году по нескольку сот часов. Он каждый раз стремится сюда. Только шансов, говорят, мало.

– Он знает?

– Думаю, знает, но, понимаешь ли, брат!

Люба покивала, глядя на закипающую воду.

– Ну что, какой будем суп варить?

Вадим не понял.

– Я спрашиваю, какой будем готовить суп? Я ведь обещала.

– А, да нет, не беспокойся, есть ведь линия доставки. В любой момент можно заказать, хоть что хочешь, хоть фрикасе. А костер тут горит скорее как декорация или романтика. А охотиться запрещено.

Девушка недоверчиво покосилась на спутника.

– А из чего же тогда сделана еда? Хотя, поняла. Энергия, да? Если могут вырастить из ничего целого человека, то котлету легче.

Вадим поощрительно кивнул – начала соображать детка!

– Но тогда получается, что блины, которые я ела у вас в гостях…

Вадим успокоительно поднял ладони.

– Мамины блины – настоящие. Мама любит готовить, побаловать нас. Потом, она и зарегистрирована как домохозяйка. Я нажимаю кнопку и получаю яичницу, она нажимает кнопку и получает яйца и сама жарит яичницу.

Довольно долго Люба выпячивала нижнюю губу, хмурила брови – отражение мыслительной работы на поверхности облика, думал Вадим и ошибался. Девушка не осмысливала проблему питания, а решалась на ответственный вопрос. Накануне состоялось знакомство Любы с родственниками лектора. Прежде чем идти в дом своей подопечной на чай, Вадим решил затащить в свой Дом на блины. В надежде прояснить для себя кое-какие моменты. Все напротив, только еще больше запуталось.

– Скажи, а почему твой отец так меня невзлюбил?

– Понимаешь, тут дело не в этом. Честно говоря, я и сам не вполне просекаю, что у него там внутри творится. У него сложное положение. С одной стороны, он может считать себя победителем.

– Над кем?

– Всю жизнь он молился на науку, считал, что только от нее будет счастье, надо только человечеству доверить свою судьбу ученым, и можно больше ни о чем не беспокоиться. Наука перевернет мир. Теперь мир перевернулся, как мы видим, перевернулся с помощью как раз науки; Александр Александрович может считать себя победителем, но пьет горькую. Он считает себя и победителем и виноватым. Поэтому и дергается, и изображает из себя шута, юродивого. Ты лично здесь не при чем. Он никого не заставляет быть свидетелями бури противоречий, что бушует в него внутри. Наоборот, прячется от всех у себя в конуре и квасит.

– Мудрено.

– Это мне рыжий объяснил. Маринкин муж. Он врач.

– Вот почему он, то есть врач, на меня «так» смотрел.

– Да, у них же как, – пока диагноз не поставит, не успокоится. Он вообще много о себе воображает, считает себя умней всех, и время якобы чувствует до секунды. По правде сказать, я его недолюбливаю. А он меня. Если бы не Маринка…

Люба встала, потянулась, разминая члены, прошлась по лагерю между палатками. Вадим наблюдал за ней немного настороженным взглядом. Она передвигалась походкой раздумывающей самки, поэтому на всякий случай надо мобилизоваться. Он отдавал себе отчет, что их отношения неуловимо и неуправляемо меняются. «Беззащитная идиотка», «перепуганная простушка», «сбитая с толку, внимающая каждому слову», эти оболочки давно сброшены. Но кокон еще не покинут. Процесс еще идет. Девушка лишь на пути к бабочке! «Эмблема-ментале», хранящаяся в микроскопическом хрусталике ее «дела»: сладкоежка-тихоня-хорошистка – стремительно теряла достоверность. Как теперь обозначить образ сегодняшней молодки в прорезиненном комбинезоне! Материал выпирал из схемы во все стороны. Блюдо, которое он был призван съесть, оказывается, еще следовало приготовить. Все сырое, как этот лес на берегу ручья. Не сладкоежка, а сыроежка! Немудреный каламбур на мгновение размагнитил нервное поле «жениха». Но оно тут же завилось снова: сейчас чего-нибудь выкинет, с тоской, но чем-то неуловимо подслащенной, подумал Вадим, глядя, как Люба заглядывает в палатку. Или вкинет.

– Послушай.

– Да, – громко сказал Вадим, вставая по стойке смирно.

– А когда они вернутся? Ну эти, минеры.

– Только к вечеру. Дядя Боря не хочет терять ни минуты. У него остались считанные часы.

– А ты можешь так, сходу, достать бутылку шампанского?

Вадим обрадовано бросился к переносному блоку линии доставки, который приметил, подходя к лагерю. Откинул крышку, застучал ногтями по клавишам. Люба в это время рассуждала. Как бы сама с собой.

– Значит, это не Сан Саныч придумал эти гости. Что же тогда такое? Что у нас получается?

Переждав прилив и отлив густого гудения в недрах ящика, Вадим откинул дверцу и вынул оттуда ивовую корзинку с бутылкой, булкой и жестянкой.

Люба выглянула из-за края палатки.

– Так ты, значит, сам меня привел в гости?

В деланном удивленье выпячивая губы, неся в вытянутых руках добычу, Вадим вышел к костру. Сел так, чтобы можно было не встречаться взглядами с давящейся смехом девицей. На какое-то время ее ироническое внимание было отвлечено подарком от линии доставки, и у «жениха» – лектора появилась секундочка для того, чтобы успеть удивиться катастрофической смене позиций в этом поединке. Когда это он умудрился оказаться под знаком насмешки? На каких словах, шагах это произошло? Нет времени для откручивания назад всей пленки, и, главное, нет пользы в этой процедуре, самка джинна просочилась сквозь неплотно пригнанную пробку, и ее не загнать назад.

– Тогда стреляй!

Вадим содрал фольгу с головастого горлышка, обреченно фиксируя прямолинейную эротичность этого действия, и свою особую, личную ассоциацию в этой связи. Пробка ударила в ворота палатки, пена выбросилась в котелок с кипящей водой, произошел ароматический взрыв. Люба, оказавшись на мгновение в пьяном облаке, хохотнула, окончательно сокрушая основы Вадимова самомнения. Вися сознанием в воздухе абсолютного сомнения, он вцепился в самый несущественный факт окружающей обстановки.

– Забыл фужеры.

– Из горла-а! – урезонила его Люба.

Он отпил, ругая себя за то, что не дал отпить ей первой. Потом глотнула Люба, три-четыре раза, всякий раз, громко екая небом. Каждым этим звуком она переворачивала душу Вадима, как кадушку, в которой не было ничего кроме глухой гулкости.

– Одно меня, понимаешь ли, цепляет.

– Да.

– Все время кажется, что мы все время на виду.

– Не понимаю.

– Как будто в каждой березе по кинокамере, и все снимается, понимаешь? Как на сцене.

– А-а, ты думаешь что… исключено! – Вадим яростно обрадовался возможности вернуть хоть часть авторитета. Опять они в рамках: он знает – она не знает.

– Ни за кем не подсматривают никогда! Совет следит! Приватность, это в смысле интимность, гарантируется законом. Можешь быть уверена – кроме этих деревьев нас никто сейчас не видит.

Люба расхохоталась совсем бесшабашно, даже пихнула собутыльника в плечо. Тихоня!

– Тогда все в порядке и путем!

– Конечно! – с едва заметной тоской в улыбке поддержал ее Вадим, своим видом он выражал жалкую надежду, что все обойдется, хотя и не отдавал себе четкого отчета в том, что его ожидает.

Люба еще несколько раз глотнула. И он громко икнул потому что после такой порции шампанского невозможно было не икнуть. Люба встала и, выпустив вниз бутылку, пошла к палатке. Непродуктивно и не в совсем правильном направлении работавшая головная лаборатория лектора выдала на-гора наблюдение – а девушка как будто бы сделалась старше или, правильнее подумать, взрослее.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: