Вадим схватил бутылку, она за пять секунд у огня успела накалиться почти как ситуация. Зажмурив правый глаз, Вадим остался обращен к миру ртом, в который втекала сладкая, тоскливая, горячая опасность. Левым глазом он впитывал жутковатое зрелище: Любашу в пленительной позе у входа в палатку, со смертельно откровенной улыбкой на устах и самостоятельно разметавшимся по плечам конским хвостом.

Оставалось только зажмуриться. И задуматься там, в темноте. Теплое шампанское текло по подбородку, быстро охлаждаясь. Но, дорогой, сказал себе Вадим вдруг – не то ли это самое, чего ты обязан был, и в меру умений и сил, добивался? Может, прямо сейчас, пусть неожиданно, пусть аляповато все и сладится?!

Он открыл глаза и не увидел Любы. Это означало, что она еще дальше прошла по дорожке, на которую ступила с первым глотком шампанского. Она уже в палатке. Конечно, в такой ситуации медлить было и нельзя, и глупо. Но Вадим все же выволок из загашника весы с исцарапанными чашками, чтобы взвесить смысл события. Неужто это он самый – акт искупления?! И ничего страшного, и ничего странного, что он имеет шанс грубо наложиться на простой постельный акт?

Выпив еще шампанского, и прилично выпив, Вадим удивился тому, что оно никак не кончится, как будто всепроникающая линия доставки влезла прямо в бутылку. Но не стал расследовать этого дела, а быстренько в два длинных шага достиг ворот в темный чертог и, зажмурившись на миг, поднял полотняные крыла. Унылый свет вечного дня не успел вдвинуть носок далее порога и сразу же был отсечен. В Новом Свете очень заботились о сохранении островков темноты, она была, наряду с самим временем, редким и трудно-добываемым продуктом. Экспедиционная палатка несчастного брата отличалась повышенной комфортностью – внутри было даже не темно, а черно. Вадим встал на четвереньки и присмотрелся – откуда блеснут два горящих страстью ока. Потом прислушался – где таится демон девичьего дыхания? Наконец, потянул носом воздух, надеясь по цепочке невидимых пузырьков шампанского духа определить нужное направление. Все способы подвели. Оставалось надеяться только на слова.

– Люба!

Нет ответа.

– Люба!

Ну и пусть нет ответа.

– Люба, я должен, просто обязан довольно много всего объяснить. Я очень волнуюсь, понимаю, ты тоже волнуешься. То, что сейчас произойдет, произойдет ведь не только сейчас, вернее, оно имеет отношение не только к этому моменту. Я не хочу, чтобы все было вот так, я хочу чтобы все было сказано, или почти все. Ты имеешь право знать. Имеешь, что бы мне ни говорили, иначе ничто не имеет смысла!

Господи, в ужасе подумал Вадим, что же я болтаю, как идиот! Надо же что-то и делать. Он сделал несколько собачьих шагов, продолжая обнюхивать воздух. Рванул молнию на комбинезоне, что было бы умнее сделать еще до нагромождения слов.

– Мы, Люба, встречались с тобой в прежней жизни! – выпалил Вадим и с ужасом ощутил сладостное полыханье в области паха. И сразу вслед за этим опустошение. Вот это да! В обессмыслившейся темноте поник головой, ему стало тоскливо и мокро. И если бы у него был хотя бы теоретический шанс умереть, он пожелал бы себе смерти.

Что же теперь говорить и делать?

– Не спи, не спи художник, не предавай сосну! – раздался снаружи отвратительно знакомый голос. Вадим взбеленился и тут же охолонул, соображая, что может это наглое вторжение обернуть себе а пользу.

– Извини Люба, я сейчас! – он страшно попятился назад, развернулся в «дверном проеме», одновременно принимая вертикальное положение. Вся дарвинская лестница была преодолена им за две секунды и два шага. Перешагивая почти потухший костер, он задел каблуком котелок, шампанское варево выплеснулось на угли, они зашипели, как душа неудачливого любовника.

– Пос-слуш-шай! – начал Вадим, выбегая на край лагеря, но не продолжил ни тираду, ни движение. На краю леса, обступавшего маленькую полянку, стоял Валерик, поддерживая под локоток улыбающуюся Любу. Вадим рефлекторно обернулся к палатке и замедленно улыбнулся. Возмущение по поводу вмешательства старого друга в его интимные планы перемешивалось с радостью от отмены факта несомненного его, Вадимова, мужского позора.

– Не делай удивленного лица. Это я должен удивляться тому, что здесь творится. Феерическая фемина блуждает по лесу, а ты бревном дрыхнешь в палатке.

Волна пошлости («фемина и т.д.), поднятая Валериком, потопила сложную нервную схему только что не произошедшего события. Вадим счел за лучшее не сопротивляться, расслабиться, осмотреться. Он догадался, что понимает в происходящем значительно меньше, чем ему хотелось бы. Люба, видимо, ускользнула в лес, когда он, зажмурившись, глотал пьяную газировку. Вадим тихо опустился на одно из перевернутых ведер, не убирая с физиономии недоуменного выражения. Проходя мимо него к другому ведру, Валерик наклонился и громко прошептал:

– Хорошо, если только дрыхнешь, а не дрочишь. Смотри, упустишь девочку.

Вадим вспыхнул. Люба находилась на таком расстоянии, что нельзя было с уверенностью сказать, слышала она гнусное высказывание друга или нет. И что делать, если слышала?!

Развязный старикашка откинул полы белого полотняного пиджака, уселся напротив смущенного юноши и покрутил головой, как стервятник, выискивая пишу длясвоей язвительности. Тут вступила Люба.

– Валерий Андреевич, я хочу вам пожаловаться на Вадима, – заговорила она с какой-то новой степенью раскрепощения, с неприятной свойскостью в тоне.

– Жалься, пожурю охламона.

– Ну зачем он меня сюда привез?! Дядя Боря сбежал в лес и будет только к ночи, да и то, наверно, сразу спать завалится. Зачем было мне все эти списки писать, когда ничего, так сказать, не отоваривается?! И к моим он ни как не соберется, отец уж просит, просит, что трудно оторвать денек-вечерок.

Валерик достал хронометр, поднял-опустил тускло блеснувшую крышку, как бы показывая, кто тут авторитет.

– Я заскучал было, рванул к друзьям, душевно обогреться, а тут… Ладно, по порядку. Знаешь, Люба, не гневайся ты на негостеприимного гения. Он в отпуске, а для зверя по имени «звезда» такие дни подобны периоду спаривания.

– С кем?

– С мечтой, Люба. К ним приближаться или бесполезно, или опасно.

– Так зачем…

– Маринка хотела как лучше, хотела пособить братишке, поэтому притащила вас сюда по блату. Что же до списка как такового, то он носит не ассортиментный, а философский характер. Ты сама, своей рукой зашифровала в нем свое будущее.

Люба даже присела, наклонив голову набок, как бы говоря: ну-ка, ну-ка!

– К каждой из знаменитых фигур, имена которых ты обозначила на листке бумаги, стоит длинная очередь. Причем, все они не бесконечны, и все они разной длины. Когда-нибудь ты со всеми с ними встретишься, и с Пушкиным, и с Кларой Лучко, и с майором Томиным. Причем, на законных основаниях, и никакая звезда не посмеет удрапать от тебя в лес, или, скажем, напиться в этот день. У тебя будет не пять минут, а что-то около часа. В зависимости от спроса на конкретную фигуру. Ты сможешь задать все вопросы, какие пожелаешь. Но главное, ты получишь встречу не тогда, когда ты ее желаешь, а когда сама жизнь «захочет» тебе ее дать. Уловила? Часто это бывает в тот момент, когда эта «звезда» тебе на фиг не нужна. Понимаешь, это становится похоже на некое подобие судьбы. С помощью этого громадного, неуклюжего, и, поверь мне, иногда даже коррумпированного аппарата человечество возвращает себе прежние ощущения, в сознании у него как бы отрастает идея будущего, говоря казенным языком, уверенность в завтрашнем дне. Без этого ведь можно свихнуться, и отдельному человеку, и целому человечеству. Жизнь здешняя ментально становится в чем-то похожа на ту, что была у тебя прежде.

– Моментально?

– Не перебивай. Ведь что было и прежнее твое существование, как не цепочка СЛУЧАЙНЫХ встреч. Свалившихся на тебя отнюдь не в тот момент, когда тебе это было нужно. Вспомни хотя бы этого Егория, так его, кажется, звали.

– Кто это?