Центр Лахолы был, как всегда дождливым осенним днем, грязен, и необычно переполнен людьми. Здесь царило мутное, явно не вполне здоровое возбуждение. Похоже, что сегодня странные и тревожные мысли бродили не только в его голове, — и ему не терпелось побыстрее убраться отсюда. Шел он очень быстро, — вслед ему даже оглядывались. Недаром само его имя — Йаати — значило «Ветерок»…

Минут через пятнадцать он вышел к любимому месту, к мосту, но тут ветер резко бил в лицо, да и свинцовый простор разлившейся реки сегодня смотрелся страшновато, — стоять тут, как прежде, не хотелось. Хотелось идти и идти, — а шоссе, спускаясь с насыпи моста, вело, казалось, в бесконечность. Оно давным-давно манило Йаати, — и сегодня он пошел, вскоре миновав последние столбы насыпи. За ними он ещё никогда не бывал, — ещё на заре детства мама внушила ему, что за рекой живут плохие люди, и что ходить туда нельзя. Уже лет пять назад он понял, что это неправда… но убеждение въелось, и превратилось в настоящее табу, нерушимое… до сего дня. Но оно имело основания. Дома здесь были почти сплошь деревянные, соединенные щербатыми заборами, — серыми, щелястыми и покосившимися от старости. От высокой насыпи шоссе отходили узкие, невообразимо грязные переулки. Это убожество заставило его вновь ускорить шаг. Он часто ступал в лужи, и вскоре в кроссовках зачавкала вода. А ведь весь Прежний Мир был таким! Б-р-р…

Йаати невольно начал представлять, каково было бы жить там — в глухом диком лесу, в деревянной избушке два на два метра, на берегу этой вот реки, по которой плавают старинные гребные ладьи с собирающими дань воинами…

Погрузившись в свои мысли, он шел довольно долго, пока как-то вдруг не оказался за городом, на очень длинной аллее, широкой и замощенной ровным асфальтом, усыпанным опавшими желтыми листьями. От шоссе её отделял поросший пожухлой уже травой газон. Слева тянулся невысокий, унылый, по-осеннему полупрозрачный лес. Из него пахло прелью и холодной землей. Уже тогда он ощутил легкий налет нереальности происходящего…

Здесь не было ни души, лишь через равные промежутки стояли скамейки и бетонные столбы фонарей. По шоссе проносились машины, — не так часто, чтобы раздражать, но и не так редко, чтобы в душе проснулся порожденный одиночеством страх. Короче, это было то, что надо: он шагал широко, не чувствуя усталости, а прохладный сырой воздух, пахнущий осенью, распирал грудь. При каждом шаге подошвы кроссовок слегка щекотали босые ноги, и это придавало, так сказать, завершенность его общему удовольствию.

Аллея тянулась и тянулась, как по волшебству; с того момента, как он вышел из дому, прошло уже больше часа. Вдруг слева, в кустах, в стороне от дороги, Йаати заметил высокий забор из покрашенных в зеленый цвет, но уже облезших досок, густо оплетенный сверху колючей ржавой проволокой. На зеленых железных воротах висел амбарного вида замок, но рядом с ними в ограде не хватало пары досок. Нечего и говорить, что Йаати тут же захотелось пролезть в эту дыру. Он сошел с аллеи, путаясь в высокой траве, пригнувшись, пролез за забор, — а выпрямившись изумленно замер.

Перед ним была лощина, род округлой впадины с бугристыми, довольно крутыми склонами, залитая темной, неподвижной водой. С боков её окаймлял мрачный еловый лес, в который уходила изгородь. Впереди, между склонами бугров, свинцово блестел бесконечный, пугающий простор разлившейся от осенних дождей реки. За ней, очень далеко, темнела туманная полоска другого берега.

Заводь обрамляли развалившиеся сараи, бревна и прочий плавучий мусор, прибитый к берегам. От реки шли довольно крупные волны, и вода в заводи таинственно, как-то зловеще колебалась. При этом вокруг висела поразительная тишина.

Йаати смотрел на всё это, как завороженный, — казалось, он попал в какой-то совсем другой мир. Потом, помотав головой, пошел по высокому берегу лощины, обходя её кругом, и вскоре замер на поросшем мелколесьем увале, отделявшем её от реки, сейчас, впрочем, походившей на озеро. В устье лощины был виден остов дамбы, укрепленной гнилыми досками и смытой.

Здесь оказалось светлее, плеск волн и простор воды под низкими серыми тучами дышали покоем. Идти дальше не хотелось, но возвращаться домой, чтобы маяться от скуки, листая давно перечитанные книжки или пялясь в серую муть телевизора, хотелось ещё меньше, и Йаати замер, задумавшись. Хотелось сделать что-то необычное… и он решил искупаться, — хотя погода была совсем не подходящая. Словно во сне, он присел и потрогал воду, — холодная, но не ледяная, так что, в принципе…

Несколько минут он колебался, уже зная, что делает что-то не то: в воде он мгновенно замерзнет, а согреться тут негде. Даже костра не развести: он не взял с собой спичек. Но вернуться сюда уже не получится, а царящая вокруг тишина и безлюдье казались совершенно мертвыми, и словно бы подталкивали его…

Решившись, наконец, Йаати сбросил куртку, потом уже мокрые насквозь кроссовки. Холод сырой, покрытой палыми листьями земли словно пробил его током, так что он невольно поёжился и помедлил, прежде чем снять штаны. Он не взял с собой плавки, а нагишом на ветреном просторе оказалось не только весьма зябко, но и очень неуютно, и Йаати поспешил войти в воду.

После первых же шагов она скрыла ступни, поднявшись до середины голеней. Йаати на секунду замер, сжав зубы, потом двинулся дальше. Шагов через пять вода покрыла бедра, ещё через пять поднялась до пояса. Йаати начал дрожать, но с непонятным даже ему упорством шел вперед. Вода поднялась до ребер, потом до сосков. Его тело стало неустойчивым и опасно колебалось под волнами, пятки глубоко вязли в мягком дне. Йаати била крупная дрожь. Вдруг холодные щупальца обвились на миг вокруг его ног. Наверное, водоросли, но Йаати испугался и решил вернуться, — плавать как-то сразу расхотелось. Он бодро двинулся назад, но в толще воды шел медленно, словно в кошмаре, проклиная собственную неугомонность, загнавшую его сюда.

Выбравшись, наконец, на берег, Йаати отряхнулся и резво поднялся наверх, чувствуя, как под босыми ногами мягко, бесшумно оседает влажный грубый песок. Весь мокрый, он дрожал от холода, но решение нашлось сразу: заорав что-то дикое, он прошелся колесом по берегу, замахал руками и ногами, изображая бой с Невидимым Врагом — и, наконец, согревшись и запыхавшись, замер, очень довольный собой. Он словно бы родился заново: сердце билось часто и сильно, кровь живым огнем горела в теле. Сырой холодный ветер и ещё более холодная сырая земля под босыми ногами теперь совершенно не пугали. Йаати даже взлететь хотелось от нетерпеливого избытка сил, — но вот это уже никак не получалось.

Он вздохнул и помотал головой. Желание сделать что-то недоступное, необычное, невозможное никуда не делось, — напротив, разгорелось ещё ярче. Казалось, что чешется сама душа. Йаати всё более задумчиво смотрел в темную глубину между елями, потом, наконец, вскочил, сделал несколько быстрых шагов к ним, замер, вернулся, спрятал одежду в зарослях, — и, прямо как есть, нырнул в лес.

После первых же шагов в нем Йаати обнаружил, что воображать себя Диким Юношей — это одно, а вот быть им — совсем другое. Под босые ноги то и дело попадался колючий растительный мусор, приходилось осторожно касаться земли, а уж потом ступать всем весом. Ощущения при каждом шаге, почти болезненно острые, били по до предела натянутым нервам, и Йаати напряженно вслушивался в каждый звук. Если бы вокруг царила тишина… но нет. До него то и дело долетали какие-то странные шорохи, вроде бы далекие шаги, иногда какой-то стрекот. Каждый раз он замирал, словно влипая в колючий, обжигающе холодный страх, — и каждый раз что-то словно тащило его дальше. Всё это словно происходило во сне.

Ощущение времени исчезло, — Йаати казалось, что он без конца, раз за разом переживает одну и ту же секунду. Все мысли куда-то незаметно испарились, — тишина и ощущения словно стерли его человеческую суть, превратив его в какое-то дикое лесное животное. Ещё никогда он не чувствовал себя столь живым, единым со всем окружающим миром. Но сознание всё же вдруг вернулось, — и Йаати ошалело замер, глядя на странный пейзаж.