— Не сотворит он больше ничего, — ответил Сергей. — Я уж с ним потолкую… по-дружески.

— Значит, быть по сему, — спокойно сказал вождь.

Девчонки быстро распутали узлы — и Льяти, подвывая, умчался в кустики.

— Не сбежал бы… — сказал кто-то из Куниц.

— Сбежит — ему же и хуже, вещи-то его у нас, — ответил равнодушно вождь. — Не по-хорошему мы с вами встретились, — повернулся он к землянам, — но пусть на том нехорошее и кончится. Располагайтесь с миром. Вот гостевой дом.

На этом вся церемония и кончилась.

Гостевой дом Куниц оказался просто ямой глубиной по пояс — сухой, к счастью, — с крышей из жердей, дерна и бересты, неожиданно просторной — вроде большой палатки, в которой, хоть и в тесноте, смогли разместиться они все.

— Это нам тут жить?! — сразу возмутилась Ирка. — В этой норе?

Димка вздохнул. Ну, не нора, конечно — стены и пол обмазаны гладкой сухой глиной, вдоль стен что-то вроде полок с постелями из травы и шкур, в центре — обложенный камнями очаг, но окон, само собой, никаких, если не считать дырки-дымохода в крыше, вместо двери — полог из шкуры. Вещей никаких нет — ладно, и не нужно…

— Тут мы переночуем только, — сказал Сергей. — А утром пойдем дальше.

— Может быть, лагерь за тыном разбить? — предложила Аглая. — А то тут и мыши могут ведь быть!

— Лагерь не надо, — сказал Сергей. — Лишняя возня, да и хозяева могут обидеться. Ничего, одну ночь потерпим.

— Но тут же дикость натуральная! — возмутилась Аглая. — Тут тараканы могут быть! Клопы! Вши, наконец!

— Нету тут никого, — буркнул Борька. — Постели-то с полынью набиты, а нечисть разная её на дух не переносит.

— И я тоже! — возмутилась Ирка. — У меня от полыни голова болит!

— За одну ночь не помрешь, — сказал Антон. — Давайте обедать, наконец…

Но пообедать толком им не дали. Едва ребята расположились вокруг очага с мисками каши (выставлять часового всё же не стали, — пусть Куницы и дикие, но тронуть гостей для них было немыслимо, это им объяснил Иван) — как снаружи донесся непонятный шум. Димка, было, сунулся в дверь, — и навстречу ему влетел Льяти, сжимая в охапке всё своё барахло — лук и прочее.

— Вот звери! — с чувством заявил он, свалив всё на пол. — Я… ик! — чуть не лопнул от смеха. Девчонки эти… ик!

— Иди-ка сюда, заяц, — нехорошим очень тоном предложил Сергей, но кипящий от возмущения Льяти не заметил подвоха.

— Чего тебе? — он повернулся к землянину.

— А вот! — Сергей отвесил Льяти оглушительную оплеуху. Все замерли — как актеры в последней сцене «Ревизора».

— За что?! — возмущенно завопил Льяти, хватаясь за багровую от удара щеку.

— За воровство, — спокойно ответил Сергей, потирая руку. — В первый раз я тебя простил — но, видать, зря. Не в коня пошел корм. В этот раз — тоже прощу. В третий — имя твоё забуду. Понятно?

Льяти хмуро кивнул. Лицо у него сейчас было… интересное. Ошалело-задумчивое такое.

— Вот и хорошо. А теперь есть садись. Голодный же, наверное?

Льяти ошалело взглянул на него, — но отказываться не стал.

Ели все молча.

Димка легко и быстро шел по широкой, совершенно пустой улице. Справа, далеко, между редких кустов тянулись новенькие панельные пятиэтажки. Слева, за тускло блестевшей рекой, к хмурому горизонту убегали низкие, дикие заросли, а на этом её берегу стояли древние деревянные дома, иногда темные и наполовину ушедшие в землю, иногда, напротив, приподнятые на беленых кирпичных полуподвалах, с ярко-белыми резными наличниками и обшивкой из зеленовато-коричневых досок. Все они казались сейчас одинаково безжизненными. Время было самое что ни на есть глухое — два часа ночи — и потому вокруг не осталось ни души. Где-то очень далеко впереди смутно мерцали зеленоватые огни уличных фонарей. Над северным горизонтом стояла холодная июньская заря, — и в её призрачном свете всё вокруг казалось нереальным и таинственным. Прохладный воздух невесомо щекотал едва прикрытое тело, — сейчас на нем были лишь легкие летние штаны, такая же легкая футболка и сандалии на босу ногу. От избытка силы и от окружающего простора хотелось взлететь…

Димка сошел, почти сбежал с дороги к приметному высокому забору из посеревших от старости массивных досок. Той же природы калитка была заперта, и он неторопливо постучал большим, тяжелым кольцом. Машка открыла почти сразу, через каких-то полминуты — ждала, ждала!.. — и он даже не успел как следует разволноваться. Она была босиком, в каком-то совсем простом, домашнем платье, с весело блестевшими глазами. Димка, не говоря ни слова, сгреб её в объятия, и они тут же начали целоваться, — пока Машка, задохнувшись, не вывернулась из кольца его рук. Глаза у неё в этот миг были уже совершенно сумасшедшие.

Она торопливо задвинула засов и молча потянула его за собой, в совсем небогато выглядевший дом, обшитый коричневыми от старости досками.

Они нырнули сначала в совсем темные, с крохотным оконцем, сени, потом, — в почти такую же темную горницу, — тоже с единственным маленьким окном, — и, наконец, попали в небольшую спальню, похожую на внутренность ящика: все её плоскости состояли из грубых, необделанных досок. Здесь стояла лишь большущая кровать, — с пышной, ослепительно белой периной, — и что-то вроде комода, на котором ровно горела единственная толстая свеча. Окон в комнатке не было, все двери за собой Машка тщательно заперла. На какую-то минуту они замерли, нетерпеливо и с испугом глядя друг на друга в предвкушении чего-то невероятного… и тут Димка проснулся.

Ничего себе сон, подумал он, отбросив одеяло. Что-то же должно было там быть, что-то такое… ну очень интересное…

Недовольно помотав головой, он выбрался из палатки. Машка непобедимо спала, — как и Сергей, и Борька, и мальчишка не стал их будить.

Снаружи он словно нырнул во влажный, лишь слегка прохладный воздух, одуряюще пахнущий мокрой травой, вдохнул его так, что грудь, казалось, сейчас треснет, потянулся, поднявшись на пальцы босых ног, помотал головой, засмеялся…

Вокруг ещё только занималось утро, — солнце уже взошло, но еле пробивалось через щели в слое высоко висящих синеватых туч. Легкий ветер шуршал и шелестел высоченной травой. Вчера они вышли из леса и оказались на громадной холмистой равнине, спускавшейся к самому Морю Птиц, — оно уже смутно синело впереди. За ним, на юге, лежала мгла, скрывая невидимую отсюда цитадель Хозяев.

Ничего, мы до вас ещё доберемся, подумал мальчишка, продолжая осматриваться. Между палаток весело потрескивал костер, Ирка и Аглая хлопотали у него, — варили кашу на завтрак, конечно… Рядом с ними сидел Макс, положив на колени копье, — караулил, хотя от кого?.. Зверья в этих степях кроме смешных, по колено ростом, оленьков, на которых и охотится-то стыдно, не водилось, люди тоже почему-то не жили, — простор и раздолье, одним словом. Холмы, словно застывшие огромные волны, между ними — ручьи и рощицы, всё такие красивое, словно это и не мир, а какой-то огромный парк. И при этом, — всё дикое, словно здесь никогда не ступала нога человека. Травища по колено, идущая от ветра волнами, — вот и всё, что они тут видели, собственно…

Разобравшись с неизбежными утром делами, Димка подошел к костру. Одеваться совершенно не хотелось, — сейчас он словно плыл в этом воздухе, как рыба, — и Аглая покосилась на него, но ничего не сказала, почему-то…

— А что там за истуканы стоят? — спросил Димка Максима, показав на три фигурки, торчавшие на гребне холма. — Вчера ж вроде не было…

— Где? — Максим оглянулся, но странные фигурки уже исчезли, — то ли легли, то ли нырнули за гребень. — Да померещилось тебе.

— Да я точно видел! — возмутился Димка, — столбы столбами, и без лиц — как они ходить-то могут?

— А, так это Астеры, наверное, — отмахнулся Максим. — Не бойся, они безобидные.

— Кто? — ошалело спросил Димка.

— А, так ты не знаешь же, — ответил Максим. — Мне тут Льяти ночью рассказал… под утро уже. Это племя такое. Живут тут в рощицах, в шалашах, промышляют рыболовством, и не общаются ни с кем. Даже личины из коры носят, чтобы никто их лиц не видел. Вот. А по ночам жгут они на верхушках холмов костры и поклоняются звездам — ну, так говорят. А днем на холмы они не поднимаются, — табу такое у них… И ни к морю, ни к лесу не подходят…