— Эй, не помешал? — дверь в «палату» Борька оставил открытой, так что Метис зашел просто так, без привычного уже покашливания. — Нате, а то помрете тут совсем, — в каждой руке он держал по здоровенному куску копченой рыбы, которые и вручил обалдевшим мальчишкам.

— Да нет, что ты! Заходи, — Димка лишь махнул рукой и тут же вцепился в кусок. Рыба была обалденная, да и закоптили её с явным знанием дела, так что в ближайшие несколько минут он был очень занят. Метис никуда не ушел, сел тут же, насмешливо посматривая на ребят, — но сейчас это Димку не злило. — А вредно не будет? — несколько запоздало спросил он, бросив хребет рыбы в горшок.

— Рыба полезна для мозгов, — ухмыльнулся Метис. — Фосфор там и всё такое.

— То-то вы так её трескаете, — хмыкнул Димка, глядя вниз. Девчонки, наконец, раздали рыбу, и сейчас там лопали все, держа её прямо руками. — Прямо как дикари какие.

— Да, мы думали, что у вас тут культура, щипчики для омаров, вилочки для улиток, четырнадцать слева, шестнадцать справа, венецианский хрусталь, богемский фарфор, — а тут просто ужас что, — поддакнул Борька.

— Венецианское стекло, богемский хрусталь, саксонский фарфор, — педантично поправил Димка. — К улиткам положены щипчики для удерживания и вилочка.

— Ага, — щипчиками мы ловим улитку на дереве, вилочкой достаем из раковины и жрем, — хмыкнул Борька. — Льяти оценил бы это кулинарное искусство.

Димка поморщился. Упоминание Льяти пришлось совсем не к месту, — думать на эту тему ему сейчас не хотелось вообще.

— Ну, извини, не догадались хрусталь в поход взять, — Метис развел руками, и ребята засмеялись. — Обходимся, чем есть.

Димка кивнул. С посудой тут и впрямь было неважно, — но девчонки ухитрялись обходиться без неё: плели широкие мелкие корзины, которые накрывали здоровенным, больше земного лопуха листом, — и в итоге получался вполне оригинальный поднос, который после еды и мыть не приходилось, — лист просто выбрасывали и срывали новый. Никаких тебе нарядов «на посуду» и прочих радостей культурной жизни…

— А красиво у вас тут, — невпопад сказал Борька, устраиваясь поудобнее. «Палата» Димки выходила на запад, солнце зашло, так что перед ними во всю ширь раскинулся роскошный местный закат. Над обычным рыжим заревом поднималась широкая полоса чистого зеленого сияния, плавно перетекавшего в бездонное, зеленовато-синее небо, перечеркнутое алыми и зеленовато-белыми длинными облаками. Между них висели две здешних луны — одна зеленовато-голубая, покрупнее, и вторая, поменьше, рыжая, чем-то похожая на земной Марс. Над морем уже поднялась палевая дымка, сливаясь с закатом, и темные глыбы островов, казалось, парили в воздухе над ней, придавая пейзажу уже окончательно таинственный, совершенно неземной вид…

Димка вздохнул. Тоска по дому накатила с невероятной силой, и он, сжав зубы, недовольно помотал головой: так недолго было и расплакаться.

— Домой хочешь? — участливо спросил Метис.

— Угу, — буркнул Димка. Развивать эту тему не хотелось.

— Мне тоже, — Метис вздохнул. — Да только что делать-то… Ты лучше подумай, как нам тут повезло. Вечная жизнь и всё такое. И не просто жизнь, а натуральное бессмертие. Даже если тебе руку оторвут или там глаз выбьют, — залез на скалу повыше, оземь ударился — и снова как огурчик. И болезней никаких нет, разве что простынешь или отравишься чем…

— Ага, и вечный мальчик, — неожиданно хмуро сказал Борька. — Ни семьи, ни детей, одни вечные каникулы, блин.

— Мне на самом деле уже сорок пять, — возразил Метис. — Дома я бы уже пожилым дядькой был, с пузом и лысиной. С геморроем каким-нибудь, с одышкой… А ещё лет через тридцать и вовсе в ящик бы сыграл. И всё. Совсем всё.

— А родители как? — вскинулся Димка.

— Так тридцать лет же прошло, — удивился Метис. — Их и в живых-то, наверное, давно уже нет. А я вот живу, живу…

— Вот-вот, — поддержал Борька. — Живете просто так, ни для чего. Словно растения какие-то.

— Сам ты растение, — обиделся Метис. — Нормально живем, как в старину люди жили. Даже получше многих. Скучновато, конечно, этого не отнять. Но тут уж каждый сам себе хозяин. Кто новые песни сочиняет, кто фигурки лепит разные, кто работает просто, пока пар из ушей не пойдет.

— А толку-то? — возразил Димка. — Муравьи вон — тоже работают от рассвета до заката и обратно. Только у них и мозгов-то никаких нет, один инстинкт. А у человека цель должна быть. На то он и человек.

— А ты что — думаешь, что мы тут только веточки из кучки в кучку таскаем? — Метис поднялся на ноги, с наслаждением потянулся, и теперь насмешливо смотрел на него сверху вниз. — У нас и музей уже есть, и экспедиции всякие. И карта Ойкумены, которой ни у кого больше тут нет, — разве что у Хозяев… Два бинокля хороших, поэтому — астрономия. Если ты не дурак конченый, то дело по душе найдешь.

— Так только для себя дело-то, — удивился Димка. — А для всех? Ну, проживете вы тут сто лет, ну — двести, потом одичаете совсем, станете как Квинсы, которые голышом по лесам бегают. Или вовсе в зверей перекинетесь — тут, говорят, и такое бывает…

— Не станем, дорогой, — Метис усмехнулся, снисходительно так… — Алла, конечно, самодурша та ещё, — но мхом покрываться никому не дает, потому-то я и с ней, и за неё… А, раз Морских Воришек теперь нет, она и на берегу порядок наведет, и Горгулий с Буревестниками Родину любить научит. Уж в этом-то я ей помогу, — да и вы, я полагаю, тоже. А там и на дела побольше можно замахнуться…

Димка хотел спросить, что это за дела, но не успел: на сторожевой вышке завопили, и он сунулся к «окну», совсем не представляя, чего ждать. И замер, ошалело приоткрыв рот.

По небу неспешно плыли пятнистые фиолетовые шары. Громадные — метров по шесть в диаметре, и много: он даже не мог все сосчитать. Плыли они с востока, — и, наверное, долго оставались незаметными на фоне темнеющего уже неба.

— Что это? — выдохнул Борька.

В голове Димки тоже закружился вихрь самых невероятных версий — от банальной галлюцинации до воздушного десанта Хозяев. Метис усмехнулся.

— Плоды это.

— Как… плоды? — Димка сейчас совсем ничего не понимал.

— А так. Далеко на востоке, где степь переходит в солончаки, есть такое дерево — румут. Дерево-дождевик. На нем эта фигня и растет — как тыквы-фонарики, только большие. В них постепенно скапливается водород, в конце концов, они отрываются и улетают. Сейчас им самый сезон. Ну, сейчас пойдет потеха…

Во дворе, в самом деле, радостно завопили, потом куда-то пробежали несколько мальчишек с луками. Шары подносило всё ближе — и в небо, одна за одной, взвились горящие стрелы, оставляя за собой тонкие дымные полоски. Первые несколько выстрелов оказались неудачны, — шары летели слишком уж высоко — но, наконец, стрела, пущенная со сторожевой вышки, достигла цели. Шар неожиданно мощно разорвало изнутри ярким оранжевым огнем, оглушительно бахнуло, в лицо толкнулся теплый воздух. Вниз посыпались горящие лохмотья, пламя вывернулось в неожиданно ровное кольцо белого дыма или пара, — и оно поплыло вверх и вверх, наверное, на полкилометра. Димка, приоткрыв рот, следил за ним, пока оно не рассеялось. А шары плыли уже над головой, над морем, чернея на фоне заката. Волки вопили и лезли на всё, что возвышалось над поверхностью, горящие стрелы расчерчивали небосвод, оставляя призрачные дымные дуги. То и дело грохотали взрывы, их эхо, отражаясь от берега и островов, мощно и гулко перекатывалось над морем.

Зрелище было невероятно красивое, лучше любого виденного им фейерверка — и притом, совершенно сюрреалистическое. Димке тоже страшно хотелось взять лук и стрелять, — взрывы получались очень уж красивые, да и похвастать силой руки и верностью глаза тоже хотелось, чего уж там. Но лука под рукой, увы, не оказалось, да он и не уверен был, что сумеет послать стрелу на такую высоту, — метров сто, если не больше. Правда, запас зажигательных стрел у Волков оказался всё же сильно ограниченным, — пальба довольно быстро прекратилась. Теперь ребята просто сидели, глядя вверх, на последние плывшие вверх белые кольца и так же плавно плывшие шары. Они покрыли уже всё небо до горизонта, — словно туча невероятных мигрирующих планет.