– Вы ошибаетесь насчет большинства женщин, но вижу, слушать вы не будете. Мне остается только повторить: я не намерена выходить замуж. Что до причин, они очень и очень личные. Ваша бабушка о них осведомлена и поэтому не стала уговаривать меня сопровождать ее в Лондон, а подыскала взамен эту временную должность – вашей экономки.

– Чушь! – фыркнул Джек. – Бабушка предложила вам эту должность лишь потому, что вы чертова упрямица и не ведаете, что для вас хорошо. Эта должность – не что иное, как временная подачка вашей гордости. Бабушка решительно настроена представить вас свету. Ничего, ровным счетом ничего не мешает вам выскочить замуж за богатого, респектабельного дурачка.

Яростно сжав рот, Джек сверлил Кейт взглядом, глаза его метали молнии.

– Вы просто обязаны избавить меня от своего присутствия и отправиться в Лондон – трепетать этими длинным ресницами перед джентльменом, который отвечает вашим запросам, нежно шептать ему на ушко этим мягким, хрипловатым голоском, улыбаться и соблазнять его своей прелестной фигуркой. Дурачок и пикнуть не успеет, как вы будете вышагивать с ним под ручку по проходу в церкви, и, поверьте, не пройдет и года, может, двух, и вы станете лениво покачивать на коленях его наследника.

Длинные, крепкие пальцы Джека впились ей в плечи, и он тряс ее, пока говорил. Губы Кейт мучительно подрагивали от его неосознанной жестокости. Он заставил слушать о невозможном! И в каких словах описал столь уютную и совершенно недосягаемую картину…

Джек ощущал каждый ее вдох и выдох, сладкое розмариновое благоухание ее волос. Кейт дрожала под его руками, и он глубоко и шумно вздохнул.

– Если же он заартачится и будет медлить с предложением руки и сердца, вы только посмотрите на него, как теперь, и бедняге уже не выкрутиться.

Застонав, он впился в ее губы, и Кейт снова закружило в водовороте чувств, которые становились такими дорогими и такими удивительно привычными для нее.

В конце концов он оставил ее рот и, тяжело дыша, навис над ней. Разбушевавшиеся чувства Кейт все не унимались – объятия Джека только подстегивали их, и она, ища опору, вцепилась ему в плечи и прижалась к теплой вздымающейся груди.

Дрожа, она собрала жалкие остатки своей воли и попыталась оттолкнуться от его мускулистой груди и обнимавших ее рук.

Джек тут же отпустил ее и отступил. Кейт ощутила себя такой одинокой, что ее решимость грозила рассыпаться в пух и прах. Она хотела вернуться обратно в эти крепкие, изумительные объятия, но не могла. Она отошла в другой конец комнаты и стояла там, приходя в себя.

Кейт, имевшая полное право настаивать на соблюдении приличий, не сумела этого сделать. Если именно это беспокоит Джека, она обещает, что поцелуев больше не будет. Она была уверена, что справится с этой задачей, ведь в случае неудачи ее отошлют в Лондон. Так далеко от него.

Прошла пара минут, и она неуверенным голосом произнесла:

– Вы во многом ошибаетесь, мистер Карстерз, но в одном совершенно правы – подобное поведение следует прекратить. – Она глубоко вздохнула и продолжила ничего не выражающим голосом: – Я прошу прощения за свое участие в непристойном поведении, которое имело место. Не беспокойтесь, подобное больше не повторится. В этом можете полностью на меня положиться. Но в Лондон я не поеду.

Джек стоял и наблюдал за ней потемневшим взглядом. Он коротко кивнул и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Кейт подобрала пыльную тряпку. Из глаз брызнули слезы.

Проходили дни, но о том, чтобы отослать Кейт к леди Кейхилл, речи больше не заходило. Как, собственно, и обо всем остальном, так как Кейт с Джеком почти не разговаривали, разве что по крайней необходимости.

Наступило и прошло Рождество, словно еще один обыкновенный день. Но только не для Кейт. Придя из церкви, она похлопотала, чтобы приготовить особенный обед, однако Джек так и не появился, посему трапеза вышла преунылая – компанию Кейт составили только Марта и Карлос. Фермерским девушкам дали выходной, впрочем, в такой зверский холод только и оставалось, что жаться у огня.

Для Кейт это был день горького-прегорького одиночества, воскрешавший в памяти все те прошлые рождественские дни, когда ее братья играли и шутили, дурачась на все лады…

Она старалась не раскисать, говоря себе, что на самом деле все не так уж плохо, – ей теперь не приходится голодать и у нее есть кров над головой, а похвастаться подобным могли далеко не все. И все же это было первое одинокое Рождество из длинной череды тех, что ей еще предстояло встретить в жизни. Осознание безрадостного будущего пробрало до самых костей – Кейт знобило, и даже бушующее пламя очага не спасало от этого, она чувствовала себя всеми покинутой.

Наконец, после долгого, печального дня, она заползла в кровать и с наслаждением предалась слезам, убаюкивая себя.

Возвращаясь из местной таверны после проведенного в добровольном изгнании дня и проходя мимо двери Кейт, Джек услышал приглушенные всхлипывания. Он замер, прислушиваясь. Его неудержимо тянуло войти в комнату, заключить Кейт в объятия и поцелуем успокоить горькие рыдания. Он хотел обнимать ее, утешать, лю… Но не мог. Даже будучи пьян, он сознавал: войти к Кейт – значит навсегда разрушить ее жизнь. Джек страдальчески прислонился к двери, каждый всхлип болью отдавался в его груди, пока наконец не наступила тишина, и он понял, что Кейт заснула.

Однажды утром, уже в новом году, Кейт, по обыкновению, любовалась освещающим заснеженным рассветным пейзажем. Неожиданно под окном раздался приглушенный стук копыт. Сердце ее бешено заколотилось. Неужели лошадь снова его сбросит? Кейт распахнула окно и, обеспокоенная, высунулась на самый холод. Мимо, развевая по ветру гривой, пронесся крупный чалый [42]жеребец. Джек Карстерз уверенно держался в седле и скакал довольно неплохо, хотя, возможно, и не столь элегантно, как в былые времена. Кейт прижала руку к щеке, и глаза ее наполнились слезами, когда она поняла, чего он добился.

С унижением покончено. Он мог ездить верхом. Джек Карстерз снова присоединится к клубу «Куорн» [43]или к любой другой группе охотников на лис. Кейт понаблюдала, как он скачет галопом по небольшому холму, потом неспешно умылась и оделась. То был великий день. Джек, по всей вероятности, ничегошеньки ей не расскажет, но она отпразднует это событие, приготовив ему вкусный-превкусный завтрак.

Кейт возвращалась из курятника, как вдруг услышала за спиной стук копыт по мощеному двору. Она круто развернулась и чуть было не выронила корзинку, полную яиц, когда чалый, сдерживаемый крепкой, умелой рукой, с цокотом остановился перед самым ее носом. Джек ликующе ухмыльнулся ей с высоты и, соскользнув с огромного коня, лихорадочно вцепился в нее.

– Вы видели, Кейт?! Я снова могу скакать! И все благодаря вам!

Он без предупреждения обхватил ее и стал кружить и кружить, радостно смеясь. Кейт тоже рассмеялась, ей безумно хотелось поставить корзинку на землю, чтобы обнять его в ответ. Наконец кружение замедлилось, и Джек, продолжая удерживать Кейт выше себя, посмотрел ей в глаза.

– Ну как, Кейт? Объявим мир? Сегодня я слишком доволен жизнью, чтобы продолжать наше вооруженное перемирие.

Преисполненная чувств, Кейт не смогла вымолвить ни слова, лишь смахнула слезы.

– Что я вижу? – воскликнул Джек. – Слезы?

Улыбка сползла с его лица, и он, не разжимая объятий, позволил девушке медленно соскользнуть вниз на землю.

– О, нет, – пробормотала она, опуская корзинку и нащупывая платок. – Я… я часто плачу от счастья. Эт… это крайне нелепо.