Элизабет вновь проваливалась в темноту, все глубже и глубже. Там воняло чем-то прогорклым, похожим на… До нее вдруг дошло, что Эмма разговаривает двумя голосами — мужским и женским.

— Миссис Петре, пейте. Миссис Петре, откройте глаза и выпейте это.

Мужской голос отдавал приказы, что-то твердое и холодное коснулось ее губ, стукнулось о зубы.

— Пейте, миссис Петре.

Вода. Ледяная вода.

Элизабет вдруг поняла, чем пахла окружавшая ее темнота. Газом. И вода, которую он отпила, тоже пахла газом.

Все, что Элизабет съела и выпила накануне вечером, вдруг подкатило к горлу. Она нагнулась вперед и напряглась.

— Очень хорошо, миссис Петре. Эмма, подержи перед ней ведро.

Мужской голос казался ей смутно знакомым. И как раз в тот момент, когда Элизабет готова была узнать его, ее тело сотрясли конвульсии. Она напрягалась до тех пор, пока ей не показалось, что желудок вывернут наизнанку.

Элизабет знала, откуда шел запах газа — от лампы на ночном столике у постели, которая ярко горела, когда она уснула.

Элизабет вспомнила женский голос, дуновение, похожее на вздох, и поняла, что кто-то задул пламя в лампе, пока она спала.

Совершенно обессиленная, Элизабет обмякла в кресле. Угли в камине давно погасли. Она замерзла, а шея совсем затекла оттого, что она спала сидя. Элизабет обтерла рот непослушными пальцами.

Эмма присела на корточки рядом с креслом. Ее круглые карие глаза смотрели настороженно. Джонни, лакей, тоже опустился на корточки рядом со служанкой. Элизабет закрыла глаза.

— Ты задула лампу, — охрипшим голосом обвинила она Эмму, вспомнив, что Эдвард украл ее записи, а затем приказал служанке принести ей молоко, сдобренное опиумом.

— Нет, миссис Петре, я этого не делала. Элизабет заставила себя открыть глаза. Она была слишком слаба, чтобы испугаться. — Ты знаешь, кто это сделал?

Эмма не ответила. Да Элизабет и не ждала от нее ответа. Эдвард платил Эмме жалованье за то, что она прислуживала Элизабет. Так же, впрочем, как он платил жалованье миссис Шеффилд, поварихе, и миссис Бэннок, экономке. Обе женщины были наняты одновременно со служанкой.

Элизабет сидела, обхватив себя руками, и мелко дрожала всем телом.

— Где мистер Петре?

— Он позавтракал вместе с мистером и миссис Уолтере, а потом они все вместе уехали. Миссис Уолтере хотела разбудить вас, но мистер Петре сказал ей, чтобы она не мешала вам спать.

Ее муж. Ее отец. Вот уж действительно не важно, кто из них задумал убить ее или кто из слуг должен был выполнить приказ.

— Спасибо, Эмма, а теперь можешь оставить меня.

— Давайте я вызову доктора.

Чтобы Эдвард мог обвинить ее в покушении на самоубийство?

Возможно, он даже не стремился убивать ее. Нимфоманка, да к тому же покушающаяся на самоубийство, была идеальной кандидаткой для Бедлама.

— Нет, не надо.

— Приготовить вам ванну?

Элизабет представила себе турецкую баню у графини. По ее словам, у Рамиэля была такая же.

— Нет, ничего не надо.

От этого дома она не желала ничего. Ни нарядов, ни драгоценностей.

Эмма с трудом поднялась на ноги. Джонни остался на месте.

— Вы не можете оставаться здесь, миссис Петре.

Верный слуга.

— Да, я знаю.

Она закрыла глаза и плотно сжала губы.

— У вас есть куда уехать?

— Да.

— Хотите, чтобы Эмма уложила ваш саквояж?

— Нет. — Она не хотела брать с собой ничего, что было куплено на деньги Эдварда. — Я только хочу подняться…

Ноги отказывались ей служить, поэтому пришлось ухватиться за лакея, чтобы не упасть обратно в кресло. Стараясь держаться прямо, она медленно прошла в туалетную комнату, там почистила зубы и прополоскала рот, затем тяжело наклонилась над раковиной и прижалась лбом к холодному зеркалу над ней.

Кто-то пытался убить ее… и едва не преуспел в этом.

Что она скажет сыновьям? Что либо их отец, либо дед потенциальный убийца?

Когда она открыла дверь, Джонни уже ждал ее с плащом в руках. Чуть покачиваясь, она пыталась стоять неподвижно, пока он набрасывал на нее плащ. Для слуги он держался достаточно фамильярно, ласково застегивая пуговицы.

— Кто это сделал, Джонни?

Он сосредоточенно пристраивал черный капор у нее на голове. У него была смуглая кожа, но без того золотистого оттенка, как у Рамиэля. Словно ребенку, он бантиком завязал ей под подбородком ленточки капора.

— Я не знаю, мэм. — Он отступил назад и вытащил из-под своего плаща ее ридикюль. — Я знаю только, что это не Эмма.

— Откуда?

— Она сказала мне, что вы не против ее замужества. А слуги не убивают добрых хозяев.

Возможно, Эмма и не пыталась убить ее, но она могла положить начало раздору, сообщив Эдварду о ее вылазках ранним утром.

— Как получилось, что вы оба появились тут так вовремя?

Элизабет без особого интереса отметила, как краска залила смуглое лицо лакея.

— Комната Эммы прямо над вашей, мэм. Мы были… вместе… и я почувствовал запах газа.

— Я не сомневаюсь, что мистер Петре даст Эмме блестящие рекомендации. — Элизабет порылась в своей сумочке и вытащила кошелек с мелочью. — Вы меня простите, что я не очень щедра. Прощай, Джонни, желаю тебе счастья.

— Куда вы поедете, мэм?

Она напряглась.

— Ценю твою заботу, но это тебя действительно не касается.

— Приготовить экипаж для вас?

Либо Томми, грум, либо Уилл, кучер, сообщил Эдварду о ее визите к графине. Ей не хотелось, чтобы кто-либо из домашних знал о ее местонахождении.

— В этом нет необходимости.

Парадная дверь была открыта, а все слуги словно специально работали в разных местах, так что она смогла выйти незамеченной. Солнце ярко светило. Пройдя шесть кварталов, Элизабет попыталась остановить кеб. Тот промчался мимо, как и два других, пока один не остановился.

— Вам куда, мэм?

Расправив плечи, она взглянула на преждевременно состарившееся лицо кучера и указала ему место, куда она хотела направиться. А про себя помолилась, чтобы ей потом не пришлось пожалеть об этом.

Элизабет порылась в сумочке и нашла два шиллинга. Так всю дорогу она и держала их зажатыми в кулаке. Тошнотворный запах грозящей смерти преследовал ее. Ее жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. И сама она уже никогда больше не будет такой, как прежде.

Кеб остановился. Открыв дверцу, она спустилась на мостовую, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться. Элизабет осмотрелась. В ярком свете дня лондонский ландшафт казался почти неузнаваемым. Дом, у которого она вышла, был построен в георгианском стиле, его четкие очертания говорили об эпохе менее суетной и беспорядочной, каковым было время королевы Виктории.

Ее сердце тревожно забилось, экипаж уезжал. Она сделала свой выбор, назад возврата нет. Элизабет протянула руку и взялась за медный молоток, украшенный львиной головой. Он по крайней мере оставался прежним.

Араб-дворецкий, который был не арабом, а европейцем, в тюрбане и развевающемся белом балахоне, открыл дверь. При виде Элизабет он резко вскинул голову.

— Хозяина нет дома.

Элизабет поняла, что круг замкнулся.

— Что ж, я подожду его.