— Да, — подтвердил он. — Меня укусила одна такая малышка, когда мне было четырнадцать лет. На одном из представлений. Место укуса горело, будто опаленное огнем.

— Не сочиняй, ты даже в больницу не поехал, — перебил его Роджер.

— А кому бы я оставил еще трех, которые были тогда у меня? — отозвался Норт; он опять смотрел на меня.

Я протянула ему документы, он их взял.

— Это отчет гематолога, — начала пояснять я Норту, который отвернулся и склонился над столом, где было светлее. — Кровь для анализа была взята у Джона Эллингтона. Я уже ранее упоминала, что его укусила гадюка.

Норт даже головы не поднял.

— Именно эта гадюка, — добавила я, указывая на змею в пакете. — Замечу, — продолжила я, — что в образцах исследуемой крови явно содержится яд гадюки, это определили гематологи. Однако они не отметили, что концентрация его слишком высока. Я вспомнила об исследовании, которое проводили несколько лет назад в Швеции. Это касалось укусов гадюк. Поискала в Интернете. Самая высокая зарегистрированная концентрация яда составляет 64 мг/л. Кровь брали у маленького ребенка, масса тела которого была намного меньше массы тела моего соседа.

— А здесь мы имеем 200 мг/л, — откликнулся Норт.

— Вот именно! — бросила я. — Не могу представить, как одна-единственная гадюка могла выпустить столько яда.

Мой вопрос повис в воздухе. Норт выпрямился, давая возможность Роджеру ознакомиться с отчетом. Роджер несколько секунд изучал бумаги, потом пробормотал, что нужно посмотреть в книгах, и вышел из смотрового кабинета.

Оставшись наедине с Шоном Нортом, я тут же испытала непреодолимое желание бежать. Кофе! Я могла бы предложить ему кофе.

— Здесь можно где-нибудь выпить кофе? — спросил он. — Мне необходимо взбодриться.

— Конечно, я принесу вам кофе.

У двери я замешкалась — забыла спросить, какой кофе он любит. Но Норт стоял прямо у меня за спиной. Он протянул руку, открыл дверь, пропустил меня вперед и последовал за мной в кухню для сотрудников. У меня очень чуткое обоняние. Обычно у людей, которые часто работают на улице, острый нюх, так что в замкнутом пространстве кухни я чувствовала запах этого мужчины. Но он пах совсем не так, как, по моему мнению, мог пахнуть человек, который, судя по одежде, не мылся несколько недель. Шон Норт пах мокрыми листьями тропических растений, древесной корой и теплой шкурой животных. Я сосредоточенно наливала воду в чайник, усердно искала молоко в холодильнике. Говорить необходимости не было.

— Роджер сказал мне, что вы больше, чем кто-либо, знаете об австралийских ящерицах. А сами работаете с ежами и кроликами, — завел он разговор.

Проще всего было бы кивнуть головой, не поднимая глаз. Я обычно так и поступаю. Но мне не понравились насмешливые нотки в его голосе.

— А также с барсуками, лисами, оленями, практически со всеми видами местных птиц, а в последнее время все больше и больше со змеями, — добавила я.

Если он и понял, что задел меня, то виду не подал.

— Все же странный выбор для специалиста по рептилиям. Почему бы вам не сотрудничать с одним из крупных зоопарков?

Что у некоторых людей в голове? Почему они считают, что могут вмешиваться в личную жизнь совершенно постороннего человека? Разумеется, мне уже не раз задавали подобный вопрос. Обычно я бормотала в ответ что-то о том, что в зоопарках нет вакансий. Шон Норт тут же раскрыл бы эту ложь. Возможно, именно поэтому я решила сказать правду. Я обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Я уже работала. В Честере. Я просто устала от того, что чувствовала себя экземпляром экспозиции.

Я взяла свой кофе и вышла из кухни, дверь сама захлопнулась у меня за спиной, и плевать мне было на то, что прямо перед его лицом.

«Отлично!» — сказала я себе, идя по коридору. Ко всему прочему я только что нахамила одному из самых влиятельных в моей профессии людей. Неужели непонятно, почему я решила работать с ежами и кроликами? У них нет наглых, действующих из лучших побуждений хозяев, на них не приходят поглазеть тысячи посетителей. Когда работаешь с дикими животными, меньше шансов сталкиваться с людьми. Видите, что бывает, когда я с ними все же встречаюсь.

Вернувшись в смотровой кабинет, Роджер разложил на столе книги и, совсем как я вчера, стал заглядывать то в бумаги, то в книгу. Я надеялась, что он сумеет сделать более разумный вывод. Через пару минут я поняла, что меня ждет разочарование.

— Я уверен, что это яд гадюки, — произнес он. — Нет ни одного признака, характерного для яда аспидов. Это первое, что я проверил. На тот случай, если это укус тайпана. Но нет. Яд также отличается от яда ужовых. И уж точно это не яд морской змеи.

Роджер действовал так же, как и я: методом исключения отметал виды змей. Почти все ядовитые змеи на земле принадлежат к семейству ужеобразных, к которому относятся пять основных подсемейств: бородавчатые змеи — неядовитые змеи; настоящие ужи — большей частью неядовитые змеи, сюда же относятся несколько видов змей с задним рядом зубов; шпильковые змеи — небольшая, трудно поддающаяся классификации группа рептилий, о которых я мало что знаю. Еще два семейства объединяют самых опасных ядовитых змей. Это аспидовые змеи, к которым относятся мамбы, кобры, морские змеи и, конечно, тайпаны, и гадюковые — это собственно гадюки, ямкоголовые змеи и гремучие змеи.

— Посмотри, Шон, — окликнул он коллегу. Норт примостился на железном столе и большими глотками пил черный кофе, как будто тот не был обжигающе горячим. Он не пошевелился. — Я совершенно уверен, что это не яд ямкоголовой змеи. Он обладает свойствами, присущими яду гремучек, но…

— Нельзя ли покороче, Роджер? — попросил Нот. — Гематолог попал в точку — это яд обыкновенной северной гадюки. Я таких повидал тысячи.

Северная, европейская, или обыкновенная гадюка — все это различные названия одного пресмыкающегося: Virepa berus. Но…

— Гадюка обыкновенная не может впрыснуть в жертву такое количество яда, какое показали анализы, — возразила я, на миг забыв, что злюсь на самого Норта.

— Не может, — согласился он. — Кстати, я рад, что вы опять со мной заговорили.

Роджер быстро перевел взгляд с Норта на меня, потом опять на Норта.

— Значит, мы имеем дело с…

— Либо с громадной гадюкой-мутантом, яда у которой хватит на десяток обычных гадюк, — в чем я очень сомневаюсь. Или кусали несколько змей, — подытожил Норт.

— Я уже думала над этим, — призналась я. — И задавала себе этот же вопрос. Укус был один.

— Известно, что гадюки кусают одним клыком. Вероятно, на остальные следы от укусов не обратили внимания. Или ошибочно приняли за кровоподтеки.

Я об этом не подумала, но он был прав. У гадюки клыки располагаются в передней части рта на верхнечелюстной подвижной кости. Клыки, пока они не используются, отведены назад и закрыты пленочной оболочкой. Левый и правый клыки могут выдвигаться независимо друг от друга. Я ощутила дрожь возбуждения: вот где кроется разгадка! Ну конечно же, это очень непривлекательная разгадка: в сад Джона Эллингтона проник десяток гадюк, и они одновременно напали на старика. Вот уж действительно шутка природы!

В эту секунду зазвонил мой мобильный. Я извинилась и вышла в коридор, чтобы ответить. Услышанное меня не обрадовало. Я две минуты поартачилась, говорила, что устала, что не знаю, чем могу помочь, что есть люди более компетентные, чем я. Но потом сдалась и согласилась приехать незамедлительно. Нажала на кнопку отбоя и вернулась в смотровой кабинет.

— Роджер, неотложное дело, я должна ехать, — сообщила я, когда оба коллеги поверглись ко мне. — Как быть с тайпаном? Я могу оставить его у тебя?

— Разумеется, — нахмурившись, ответил Роджер. — Не уверен, что удастся найти ему новое место жительства, но мы, конечно же, можем какое-то время подержать его здесь.

— Я заберу его, — сказал Норт.

— Мы оба повернули к нему головы.

— Осенью я лечу в Папуа-Новую Гвинею, — продолжил он. — Если эта особь здорова и я улажу все формальности с властями, то отвезу ее на родину. В любом случае, пусть лучше побудет у меня.