Свистит тремунтан,

Свирепый тремунтан,

Бьет завитушки

И бьет, как таран,

Глухими ударами судно.

Знает капитан,

Всякий капитан,

Это ветер паскудный.

Чорту по горло

В небе хмарь,

Стынет пена на лету,

Тот дурной, кто в такой январь,

На двух якорях не стоит в порту...

Бурлят катера

Зарываясь в накат,

Давно им пора

Вернуться назад,

Винты распалились...

- Но что за напасть,

Куда же шхуна могла пропасть?

Шипит по антеннам все та же весть:

- "Найдена?"

- "Нет".

- "Ищите".

- "Есть!"

...........................................................

...Как по берегу, у беленьких домов,

Собирались кучки стариков,

И садились под кусточком в ряд,

Ковыряли в трубочках табак,

И поглядывали на портовый флаг.

- "Ох, и бабы нынче голосят."

Бородатый молвил, и молчит.

А другой тихонько говорит:

- "Аль волною задавило, али взрыв,

Аль под Турцией Ванюшенька мой жив."

Порт Скадовск, 8 сентября 1928

* *

*

Пусть в час, когда на морем черным,

Шторм разрывает небеса,

Вдруг станет ветер вам покорным,

Попутным, нежным и просторным,

Чуть трогающим паруса.

И пусть накат седобородый

Замедлит свой разгульный пляс,

И вдаль умчится с непогодой,

И станут голубыми воды,

Легко качающими вас.

Тогда вдруг расцветут глубины,

Как призрачный, тенистый сад:

В нем вместо листьев - рыбьи спины,

В нем любятся, резвясь, дельфины,

Медузы, словно розы спят.

Счастливый путь, друзья! А мне

Зимой, в далекой стороне,

Сквозь одиночество, как пламя

Шурша большими парусами,

"Озирис" явится во сне.

Порт Скадовск, 3 сентября, 1928

ИСПЫТАНЬЕ

Породы Памира с породой поэтов

Еще не роднились. Но я - не о том...

Замысловатей любого сюжета

Был путь мой развернут кашгарским конем.

Спутник убитый. Басмаческий плен.

Полгода со смертью братанья...

Но даже отвес километровых стен,

Но даже высот разреженных молчанье,

Ничто, в неразгаданном этом краю,

Не бросило тени на память мою.

Хотя я и помню: людей и вестей

Хотелось так иногда,

Что боль излучалась из мертвых камней,

Что скрежетала в падучей вода,

Что кости из тела ломились на ветер,

Который людей через месяцы встретит.

Важно не это: судьи суровей,

Меня иссушая вопросами,

Памир размышлял: "- Ну, а этого, - вровень

С лучшими? Или с отбросами?"

И я отвечал ему ходом коня,

Рукою недремлющей на винтовке,

И тем, что в ночи не замерз без огня,

И тем, что над пропастью не был неловким,

И тем, что не требовал хлеба у неба,

В котором порой даже воздуха не было...

... Я рад, что, прощаясь, сказал мне Памир:

"- Товарищ, да будет с тобою мир!"

16 января 1931

3.

* *

*

Кнопка. И пальца прикосновенье.

Разинуты рты. Дышать тяжело.

И сто километров - одно мгновенье.

И полокеана вулканом взмело.

Так будет, когда дослушают страны

Горбатых физиков разговор...

Но успокойся! Пока еще рано

В их детских глазах читать приговор!

16 октября 1928

* *

*

Так. На земле начинается газом.

В небе - бомбами, рвущими облака мглу.

В реках - искусственной чумной заразой.

Шпионскими взрывами в дальнем тылу.

Знаю. Так начинается этот

Совершенно понятный большой разговор.

Если раз испугаться, значит, песенка спета,

Значит, все было зря, значит, боль и позор.

Если раз испугаться, значит, стать истуканом,

Мертвым камнем, бессильным сразиться с бедой.

Так берут мясники под микитки барана,

Волокут, - и он молча трясет головой.

Не испуг, а иначе... Громадная злоба,

Чтоб сомкнуться с друзьями и двинуться враз,

Чтобы прямо глядеть на врага, и - не в оба,

А в миллион рассыпающих ненависть глаз!

Ленинград,1933

* *

*

Минуты последние мира даны.

Безумец, кто тратит их даром.

Кантонца и баска мне лица родны,

Равно озаренны пожаром.

Я мышцы проверю. И ум напрягу.

И сердца сочту перебои.

Но все мои силы я сберегу

Для этого тяжкого боя.

И сколько-б во мне ни скопилось любви

К моей - драгоценнейшей - жизни,

В тот час, когда будет планета в крови,

Отдам мою жизнь отчизне!

Ленинград, 25 сентября 1937

* *

*

Война близка... О, Родина моя!

В страданьях, в радостях, во всем ты мной любима

И больно мне, что вновь твои края

Заволокут густые клубы дыма.

Враг подойдет, границы истребя,

Ужасные распространяя беды...

Но жить хочу, чтоб биться за тебя,

И стать хоть атомом твоей победы!

Ленинград, 20 января 1938

* *

*

Нет, не в столетьях этому черед,

Всего лишь - в годах! И душа томится.

Я слышу гром: сминая грозы лета,

То мчатся дикарей мотоциклеты;

Я чую запах, - то горит пшеница.

Я вижу женщины окроваленный рот,

И зверя в каске, что над ней глумится!

Ленинград, 20 января 1938

* *

*

Еще вчера фашистские марши

Бесстрастно нес над Европой эфир,

А нынче на целое столетье старше,

Согбенный припадком становится мир.

Ширится черное наводненье.

Приемники хрипят голосами жрецов,

О том, как следующее поколенье

Будет проклинать своих отцов.

И каждый житель больной планеты,

Не может не подумать, злобу храня,

Что если б весь мир был Союзом Советов,

Такого никогда б не случилось дня.

Ленинград, 1938

ПОЮЩИЕ СОЛОВЬИ

"Бывет счастье на земле!"

Проговорила тля,

"В листве, и в сладкой шафтале

И в мякоти стебля!..."

"Кто хочет счастья?" - крикнул дрозд,

Тлю в завязи клюя.

И сотни птиц из разных гнезд

Вокруг вскричали:"Я!"

1941

ПЛЕМЯ ДОСТОЙНЫХ

Самое главное в мире

Свобода, а пленница - ты!

Стоят исполинские горы

Стражи самой высоты.

Но если все звезды, как гири,

На чашу одну я стрясу,

Другую - свободою взора

Удержишь ты на весу!

1941

НЕПОКОРИМЫЕ

- Да, да, да!.. Сто раз: да,

И тысячу раз!

Свободны, и будем свободны!

А если сегодня пришла к нам беда,

То ярче огонь неопущенных глаз,

Свободы огонь благородный!

Ленинград, 1941